Маг-новобранец - Горбенко Людмила - Страница 17

• Предыдущая
• 17/78
• Следующая

– Мама?! А вот это круглое, желтое из ее рта…

– Это зубы. Мама недавно поставила коронки – чистое золото. Красиво, правда? Я сразу решил запечатлеть на память. Думал, она в спальне повесит, но она почему-то отказалась,– меланхолично сообщил слуга и повернулся к хозяину.– А вам нравится, пан Хендрик?

– Как тебе сказать… Голубое это, как я понимаю, глаза?

– Брови. Глаза – вот это черное.

– Каждый карата по два, не больше,– пробормотал Хендрик.– А за спиной мамы закат?

– Это наш дом.

Изо рта Казимира вылетел странный булькающий звук. Покорно ожидающий справедливого возмездия Доби с удивлением понял, что тот смеется. Минуту спустя к толстяку присоединились остальные. Даже троица прибывших ранее отбросила церемонии и покинула свои кровати, став в общее кольцо любопытствующих. Хендрик поднял с пола следующую картинку и недоумевающе покрутил в руках. Филипп, от такого внимания к своей скромной персоне перестав дышать и, кажется, моргать, гордо пояснил:

– Натюрморт с грушами и бабочкой. Только вы вверх ногами держите, надо перевернуть.

Казимир буквально захлебнулся кашлем и в порыве внезапно возникших дружеских чувств прислонился к Доби, которого совсем недавно собирался размазать по стенке.

Хендрик бережно сложил рисунки стопкой и вручил слуге.

– Держи. Знаешь, Филя, в городке Дольчезадо, откуда я родом, есть одна легенда. У нас говорят, что при рождении некоторых детей посещает крестная фея. Невидимая, она наблюдает за появлением ребенка на свет и награждает его напутственным поцелуем. Тот, кого она поцелует в ушко, станет талантливым музыкантом или композитором. В шейку – великим певцом или оратором, в пальчик – мастером на все руки. Тот, кого она одарит поцелуем в глазки, вырастает художником.

Внимающий рассказу Филипп смущенно зарделся.

– Значит, меня она поцеловала в глазки? – уточнил он.

Хендрик покосился на уголок портрета мамы, торчащего из папки.

– Прости за откровенность, но, по-моему, она тебя в глазки укусила… Груши с натюрморта похожи на утопленников, а лицом бабочки можно пугать непослушных детей. Таких созданий, как ты рисуешь, на свете просто не бывает. Только не обижайся, ладно?

Слуга с каменным выражением убрал рисунки в тумбочку и натянуто улыбнулся:

– Ладно.

– Тогда в столовую! – торжественно провозгласил Хендрик, бодро взмахивая подолом мантии и любуясь блеском шелка.– Нет, ну до чего удобная одежда у колдунов, оказывается: не жмет, не натирает! Носил бы и носил! Пошли, Филя…

Тихий вздох грустно искривленного прозрачного рта, высунувшегося из каменной стены, остался никем не услышанным. Призрак огляделся и, убедившись, что комната пуста, неспешно полетел в сторону аварийной лестницы, время от времени позвякивая цепями.

Вернувшаяся Вторая была серьезной и щеголяла новенькой формой. Однако я заметил, что в вырезе куртки мелькает белый кружевной бюстгальтер – припрятанный остаток костюма невесты. От избытка чувств она залихватски подпрыгнула, щелкнув хвостом и приложив руку к черной металлической каске. Еще одну точно такую же каску напарница держала под мышкой.

– Прибыла!

– Явилась,– поправил я, поглаживая на прощанье ладонью шелковый костюм. Повесив пиджак на плечики, я с грустью потянулся за полевым комбинезоном.– Прибывают солдаты, а черти являются.

Напарница послушно закивала и любезно помогла мне пристроить в специальном ящике несгораемую сигару. Сама-то она несгораемая, а все вокруг обычное. Если хоть одна искра попадет на вешалки с тряпками– конец костюмам. Пока я обряжался в опостылевший полевой комбинезон, проснулся куратор.

– Штиблеты! – напомнил он.

Я прихлопнул ладонью липучки на груди и демонстративно аккуратно поставил обувь на полку.

– Трусы-стринги! – не унимался ехидный голос.

В который раз я пожалел, что полевым работникам строжайше запрещено встречаться со своими кураторами лично. Попадись мне сейчас этот ревнитель порядка – надел бы ему злосчастные стринги на голову– пусть подавится.

Под смеющимся взглядом напарницы я зашел за ширму, где поменял шелковое белье на обычное «семейное», кинул трусы в корзину с грязной одеждой и поправил воротник.

– Давай яйцо,– буркнул я, появляясь пред светлыми очами напарницы, в которых плясали целые полчища чертиков, прошу прощения за каламбур.

Вторая с готовностью протянула каску, на дне которой что-то перекатывалось.

– Это красное? – Я с сомнением оглядел неровное яйцо, один бок которого полыхал алым пожаром, а другой отливал безмятежной синевой. В моей практике опыта закладки яиц еще не было, этим обычно Третий занимается.

– Других не было,– доложила Вторая.

– Странно. Даже не знаю…

– А что странного? Яйцо как яйцо! – возмущенно заорали из приемника.– Ох и работнички! Плохому танцору… гм… Нечего на зеркало пенять, если своя рожа крива,– знаешь такую поговорку?

– При чем здесь это? – удивилась Вторая.

– Товарищ куратор! Оно некондиционное! – прошипел я в самый микрофон.– Цвет не по норме.

– Сам ты некондиционный! – обиделся администратор.– Готовить материал под закладку – дело сотрудников инкубатора! А ваше дело маленькое: бери и неси! Все поняли?

Конечно, поняли. Как не понять?

– Есть брать и нести,– буркнул я, перекладывая яйцо в специальный контейнер и надевая на голову каску.

– Может, все-таки вернуться в инкубатор и попросить заменить? – чувствуя себя виноватой, шепотом спросила Вторая.– Поплакать…

– У нас не рай, чтобы просить! – стараясь кричать в самый микрофон, чтобы у куратора уши заложило, отрезал я.– У нас четкая дисциплина и строгая субординация! У тебя случайно при рождении не было зачаточных крылышек? Операции по удалению не проделывала? Рога не протезные?

– А разве такое можно? – поразилась Вторая.

Я тоже поразился, что в наше просвещенное время остались отдельные личности, живущие как в небесах на сахарном облачке. Не удивлюсь, если этот так называемый полевой работник верит в Санта-Клауса и зубную фею. Кстати, теперь понятна странная тяга напарницы к белому цвету и кружавчикам.

Приложив палец к губам, я молниеносным скользящим движением, вроде нечаянно, выключил микрофон.

– Все можно, если очень хочется,– многозначительно вздохнул я, наклоняясь на всякий случай к оттопыренному уху напарницы.– До моего ранга дорастешь, еще не то узнаешь. Такие умельцы попадаются– у самых крепких ангелов песня в горле застревает, и нимб дыбом встает. Вырастает какой-нибудь умник и заявляет опекунам: так и так, ощущаю себя не тем, кем рожден. Запишите меня к добренькому дяденьке доктору на операцию по перемене сущности на противоположную.

– И среди чертей есть такие? – открыла рот Вторая.

– Есть и такие, что по три раза туда и обратно перекидываются. По долгу службы. Разведчик – может, слышала такое слово? Говорят, что даже САМ… гм…

В приемнике глухо зашуршало.

– Ладно, хватит лясы точить,– опомнился я.– Лезь в кресло. Будешь вторым пилотом.

– Могу и первым,– с гордостью чайника, только-только получившего права, сказала Вторая.

Ну-ну.

Двигатель обиженно заржал, словно под обшивкой прятались лошадиные силы в натуральном, так сказать, виде. Вторая с остервенением тыкала ключом зажигания в замок. Я, скрестив на груди руки, надел на лицо маску безмятежного спокойствия и ждал, когда ей это надоест.

Красавице невдомек, что капсула старенькая, казенная; что за ее рулем пересидело чертей больше, чем кудряшек у нее на голове, и что каждый водитель был со своими заморочками. Один резко рвет с места, другой полчаса ковыряется в замке, третий любит газовать на повороте, четвертый за птицами гоняется.

Наконец Вторая дрожащими руками протянула ключ мне.

– Будь проклят тот день…

– Когда мы сели за баранку этого пылесоса,– поддержал я, перегибаясь через ее круглые колени.

Потом небрежно под углом тринадцать градусов вставил ключ в замок, чуть раскачал, поднажал, одновременно пнул хвостом педаль газа и пристукнул кулаком по панели.

• Предыдущая
• 17/78
• Следующая