Задверье - Гейман Нил - Страница 45
- Предыдущая
- 45/75
- Следующая
Волосы у отца густые и русые, какие были за десять лет до его смерти, и улыбка такая беззаботная, какой она ее помнит, вот только последующие годы ее притушат.
В ее сне он протягивает ей навесной замок. Она берет его в руки. Руки у нее того же размера и формы, что и сегодня, хотя она знает, что в действительности все происходило, когда она была совсем маленькой, что она впитывала мгновения, разговоры и наставления за десяток лет и все их ужала сейчас до одного урока.
– Открой его, – просит отец.
Она держит его в руке, ощущая холод металла, вес замка в ладони. Что-то не дает ей покоя. Есть что-то, что ей нужно знать. Открывать д'Верь научилась вскоре после того, как научилась ходить. Она помнит, как мать крепко ее обнимает и открывает дверь из спальни д'Вери в игровую, помнит, как ее брат Брод разделяет семь соединенных колец, а потом снова соединяет их в цепь.
Д'Верь пытается открыть навесной замок. Шарит по нему пальцами, мыслями. Ничего. Она бросает замок на пол и ударяется в слезы. Отец молча нагибается и, подняв замок, снова вкладывает его ей в руку. Его длинные пальцы стирают слезу с ее щеки.
– Запомни, – говорит он ей, – замок хочет открыться. Тебе нужно только дать ему сделать то, что он хочет.
Замок лежит у нее в руке, холодный, недвижимый, тяжелый. А потом она вдруг понимает и где-то – в сердце, наверное, – позволяет ему быть тем, чем он хочет быть. Раздается громкий щелчок, и дужка выскакивает из механизма. Отец улыбается.
– Вот, – говорит она.
– Молодец, – отзывается отец. – В этом – все открывание, никаких больше секретов нет. Все остальное – дело техники.
И тут она понимает, что именно не дает ей покоя.
– Отец? – спрашивает она. – Твой дневник. Кто его убрал? Кто мог его спрятать?
Но отец тускнеет, она уже забывает. Она зовет его, но он ее не слышит, и хотя из дальнего далека доносится его голос, она уже не различает слов.
В мире бодрствующих д'Верь чуть слышно стонет. Потом перекатывается на спину, забрасывает локоть на лицо, раз-другой всхрапывает и засыпает снова – на сей раз без сновидений.
Ричард знает, что оно его ждет. С каждым туннелем, по которому он идет, с каждым поворотом, с каждым ответвлением это ощущение становится все настойчивее, все тяжелее. Он знает, что оно здесь. С каждым шагом предчувствие надвигающейся катастрофы все усиливается. И когда он заворачивает за последний угол и видит его, обрамленного каменными стенами, поджидающего, ему, наверное, следовало бы испытать облегчение. Но испытывает он один только ужас. В его сне оно размером с планету.
В мире не осталось ничего, кроме Зверя, от боков которого валит пар. Обломки старинного оружия торчат у него из шкуры точно щетина. На его рогах и бивнях – запекшаяся кровь. Зверь – тучный, громадный и злобный.
И вдруг эта злобная туша устремляется к нему. Он замахивается (но поднимается не его рука) и бросает в чудовище копье.
В несущихся на него красных звериных глазах стоит издевка и тупая злоба, он ясно видит их в ту долю секунды, которая, казалось, тянется вечно. И вот Зверь уже…
Вода была холодной и в лицо Ричарду ударила точно кулак. Глаза у него разом открылись, от холода занялся дух. Сверху вниз на него смотрела Охотник, держа в руках пустой деревянный ушат. Ричард с трудом поднял руку. Волосы у него были мокрыми. Стерев воду с лица, он поежился.
– Совсем не обязательно было это делать, – пробормотал он.
Во рту был такой привкус, будто несколько мелких зверьков пользовались им как отхожим местом, а потом сами растворились во что-то неприятно зеленое. Он попытался встать, но вынужден был снова рухнуть на солому.
– У-ух! – сказал он вместо объяснения.
– Как твоя голова? – тоном профессионала спросила Охотник.
– Бывало и лучше, – ответил Ричард.
От двери Охотник притащила волоком по полу конюшни еще один ушат, на сей раз полный. Зачерпнув из него, она плеснула водой в лицо д'Вери.
– Не знаю, что вы пили. Но, сдается, оно было очень крепкое.
Веки д'Вери дрогнули.
– Неудивительно, что Атлантида утонула, – пробормотал Ричард. – Если они все себя так по утрам чувствовали, то помереть, наверное, было большим счастьем. Где мы?
Охотница плеснула в лицо д'Вери еще пригоршню воды.
– В конюшне друга.
Ричард огляделся по сторонам. И верно, стойло отчасти походило на конюшню. Интересно, для лошадей ли оно, спросил себя он. Да и вообще какие лошади могут жить под землей? На стене было что-то нарисовано: изогнувшаяся змеей латинская «S», а может, кириллическая «3» (а может быть, просто змея? Ричард все равно не смог бы распознать) в окружении семи звезд.
Неуверенно подняв руку, д'Верь для пробы потрогала себя за голову, будто вообще была не уверена, что там найдет.
– Ух, – прошептала она. – Темпль и Арч! Наверное, я умерла.
– Нет, – ответила Охотник.
– А жаль.
Охотник помогла ей встать на ноги.
– Что ж, – сонно пробормотала д'Верь, – он нас предупреждал, что вино крепкое.
А потом она вдруг очнулась окончательно и бесповоротно, очень болезненно, очень быстро. Схватив Ричарда за плечо, девушка указала на герб на стене, на змеящуюся «S» и окружающие ее звезды. Она охнула от страха, и вид у нее стал совсем как у мыши, сообразившей, что проснулась она в кошачьей корзинке.
– Серпентина! – сказала она Ричарду и Охотнику. – Это же рисунок с герба Серпентины. Вставай, Ричард! Надо бежать… пока она не обнаружила нас здесь.
– А ты что думала, дитя? – спросил от входа сухой голос. – Будто можешь войти в дом Серпентины, а она об этом не узнает?
Д'Верь распласталась по деревянной стене конюшни. Ее била дрожь. Невзирая на стук в висках, до Ричарда вдруг дошло, что он никогда прежде не видел д'Верь настолько перепуганной.
В дверях стояла Серпентина. Одета она была в белый кожаный корсет, высокие белые кожаные сапоги и остатки того, что по виду когда-то давным-давно было свадебным шедевром портновского искусства из шелка и кружев, который теперь был порван в клочья и заляпан грязью. Она возвышалась надо всеми: высокая прическа касалась дверной притолоки. Волосы седые. С властного лица смотрели проницательные глаза, губы сжались в жесткую линию. На д'Верь она поглядела так, будто ужас считала положенной ей данью, будто не только привыкла к страху, но уже ожидала его, даже находила в нем удовольствие.
– Успокойся, – сказала д'Вери Охотник.
– Но это же Серпентина, – заскулила д'Верь. – Одна из Семи Сестер.
Серпентина изящно наклонила голову и лишь потом оттолкнулась от косяка и направилась к ним. Позади нее оказалась худая женщина со строгим лицом и черными волосами до пояса, длинное черное платье было стянуто так, что талия казалась осиной. Спутница Серпентины не произнесла ни слова, а ее госпожа подошла к Охотнику.
– Охотник когда-то давным-давно работала на меня, – сказала Серпентина и, подняв изящную белую руку, нежно погладила пальцем Охотника по карамельной щеке жестом собственническим и любовным одновременно. – Ты сохранилась лучше меня, Охотник. – Охотник опустила глаза. – Ее друзья – мои друзья, дитя, – сказала Серпентина. – Так ты д'Верь?
– Да, – пересохшими губами произнесла девушка. Серпентина повернулась к Ричарду.
– А ты кто такой? – спросила она без особого интереса.
– Ричард, – назвался он.
– Я Серпентина, – учтиво сказала она.
– Я так и понял, – ответил Ричард.
– Всех вас ждет еда, если у вас есть желание позавтракать.
– О господи, нет, – вежливо простонал Ричард. Д'Верь промолчала. Она все еще вжималась в стену, все еще слегка дрожала, как осиновый лист на осеннем ветерке. Тот факт, что Охотник принесла их сюда как в безопасную гавань, нисколько не умерял ее ужаса.
– А что у тебя на завтрак? – поинтересовалась Охотник. Серпентина обернулась к застывшей в дверном проеме женщине с осиной талией.
– И что же? – подстегнула она.
- Предыдущая
- 45/75
- Следующая
