Дети Ананси - Гейман Нил - Страница 51
- Предыдущая
- 51/74
- Следующая
Паук дернул его за рукав.
– Беги! – крикнул он.
– И ты тоже!
– Ей не ты нужен! – крикнул Паук и, усмехнувшись, добавил: – Пока.
Такая улыбка способна уговорить танки оставить поле боя или бронетранспортеры прыгнуть с обрыва, не говоря уже о сотнях людей, которые делали то, что им совсем не хочется. А Толстому Чарли очень хотелось убежать.
– Добудь перо! Разыщи отца, если думаешь, что он еще жив. А сейчас беги!
Толстый Чарли побежал.
Стена забурлила и превратилась в водоворот из птиц, направлявшихся к статуе Эроса и человеку под ней. Толстый Чарли забежал в дверной проем и оттуда смотрел, как основание темного смерча врезалось в Паука. Ему показалось, что за оглушительным биением крыльев он слышит крик брата. А может, и правда слышал.
Птицы вдруг рассеялись, улица опустела. Ветер легонько гнал по серому тротуару несколько перьев.
Толстому Чарли стало нехорошо. Если кто-то из прохожих и заметил, что сейчас случилось, то никто не среагировал. Но почему-то он был уверен, что никто, кроме него, ничего не видел.
Под статуей, совсем рядом с тем местом, где читал на скамейке газету его брат, стояла женшина. Ее растрепанный бурый плащ хлопал на ветру. Превозмогая себя, Толстый Чарли направился к ней.
– Послушай. Когда я просил заставить его исчезнуть, я хотел лишь, чтобы он ушел из моей жизни. Я не просил делать того, что ты с ним сделала – уж не знаю, что это было.
Она смотрела на него в упор и молчала. В ее глазах горело безумие хищной птицы, свирепость, которая была по-истине ужасающей. Толстый Чарли постарался не выдать страха.
Женщина-Птица молчала и смотрела перед собой очень долго, но наконец сказала:
– Не волнуйся, придет и твой черед, сын компэ Ананси. Время настанет.
– Зачем он тебе?
– Мне он не нужен, – сказала Птица. – С чего бы он мне понадобился? У меня был долг перед кое-кем. А теперь я доставлю его, и мой долг будет уплачен.
Затрепыхались на ветру газеты. Оглянувшись, Толстый Чарли понял, что, кроме него, под статуей никого нет.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Толстый Чарли смотрел на могилу отца.
– Ты тут? – спросил он вслух. – Если да, выходи. Мне нужно с тобой поговорить.
Подойдя к кованой вазе (на сей раз без цветка) в изголовье, он пригляделся внимательнее. Толстый Чарли сам точно не знал, чего ждал (наверное, что рука высунется из земли и схватит его за штанину), – но напрасно.
А ведь он был так уверен!
Толстый Чарли пошел к выходу из Садов Успокоения, чувствуя себя так же глупо, как игрок на телевикторине, который только что поставил миллион долларов на то, что река Миссисипи длиннее Амазонки. Следовало бы знать. Отец мертв, мертвее не бывает. Выходит, он потратил деньги Паука на погоню за химерой. Дойдя до вертушек Младенце края, он сел и заплакал, а плесневеющие игрушки казались еще более печальными и заброшенными, чем он помнил.
Она ждала его на парковке, прислонясь к своей машине, и курила. Ей было явно не по себе.
– Здравствуйте, миссис Бустамонте, – сказал Толстый Чарли.
В последний раз затянувшись докуренной почти до фильтра сигаретой, миссис Бустамонте бросила окурок на асфальт, где растерла его туфлей без каблука. Одета она была во все черное.
– Здравствуй, Чарльз.
– Если я кого-то и ожидал тут встретить, то миссис Хигглер. Или миссис Дунвидди.
– Каллианны нет. Миссис Дунвидди послала меня. Она хочет с тобой повидаться.
«Это как мафия, – подумал Толстый Чарли. – Старушечья мафия».
– Она собирается сделать предложение, от которого я не смогу отказаться?
– Сомневаюсь. Ей не слишком хорошо.
– О!
Сев во взятую напрокат машину, он последовал за «кэмри» миссис Бустамонте по Флоридскому шоссе. Он был так уверен насчет отца! Уверен, что найдет его живым. Уверен, что отец поможет…
Они припарковались у дома миссис Дунвидди. Толстый Чарли поглядел на газон, на поблекших пластмассовых фламинго и красный зеркальный шар, покоящийся на небольшой подставке-колонне – точь-в-точь огромная елочная игрушка. Подойдя к шару, тому самому, который разбил ребенком, он заглянул в него. В ответ на него уставилось собственное перекошенное изображение.
– Для чего ей шар?
– Ни для чего. Просто нравится.
Запах фиалок в доме был тяжелым и давящим. Тетя Альма хранила у себя в сумочке упаковку карамелек с отдушкой из пармских фиалок, и даже будучи упитанным сладкоежкой, Толстый Чарли соглашался есть их лишь тогда, когда все остальное кончалось. В доме пахло так, как были на вкус те карамельки. Толстый Чарли уже двадцать лет не вспоминал про пармские фиалки. Неужели такие карамельки еще производят? Да и вообще кому взбрело в голову их готовить?
– Ее комната в конце коридора, – сказала миссис Бустамонте, остановилась и ткнула пальцем в полумрак.
Толстый Чарли покорно поплелся куда сказано и переступил порог спальни миссис Дунвидди.
Кровать была небольшая, но миссис Дунвидди все равно казалась в ней кукольной. На носу у нее были очки, а на голове (тут Толстый Чарли сообразил, что впервые в жизни видит подобный головной убор) – ночной чепец: желтоватое сооружение, похожее на грелку для заварочного чайничка и отделанное кружевом. Она полусидела, опираясь на огромную гору подушек, рот у нее был приоткрыт, и, войдя. Толстый Чарли услышал мирный храп.
Он кашлянул.
Миссис Дунвидди вздернула голову, открыла глаза и уставилась на гостя. Потом ткнула пальцем в тумбочку у кровати, и, увидев на ней стакан с водой, Толстый Чарли поспешно его подал. Старуха взяла его обеими руками, точь-в-точь белка орех, и отпила большой глоток прежде, чем отдать обратно.
– Все время сохнет во рту, – сказала она. – Знаешь, сколько мне лет?
– Э-э-э… Нет. – Толстый Чарли решил, что правильного ответа тут быть не может.
– Сто четыре.
– Поразительно! Вы так хорошо сохранились. Я хочу сказать, это просто чудесно…
– Заткнись, Толстый Чарли.
– Извините.
– И не говори «извините» таким тоном, точно пес, которого отчитывают за то, что он наследил на полу в кухне. Держи голову выше. Смотри миру в глаза. Понимаешь?
– Да. Извините. Я хотел сказать просто «да».
Она вздохнула.
– Меня хотят забрать в больницу. Я сказала санитарам: когда доживешь до ста четырех, то заработал право умереть в собственной постели. Я тут детей зачинала, я тут детей рожала, и будь я проклята, если умру в другом месте. И вот еще что…
Она замолкла, закрыла глаза и сделала медленный глубокий вдох. Только Толстый Чарли решил, что она заснула, как ее глаза вдруг снова открылись.
– Если тебя, Толстый Чарли, спросят, хочешь ли ты дожить до ста четырех лет, скажи «нет». Все болит. Все. У меня болит в тех местах, которые наука даже еще не открыла.
– Буду иметь в виду.
– Не умничай.
Толстый Чарли поглядел на крошечную старушку в просторной белой кровати.
– Мне извиниться?
Миссис Дунвидди виновато отвела глаза.
– Я дурно с тобой обошлась, – сказала она. – Давным-давно я дурно с тобой обошлась.
– Знаю, – сказал Толстый Чарли.
Возможно, миссис Дунвидди была при смерти, но это не помешало ей бросить на Чарли такой взгляд, от которого дети младше пяти лет плача бегут к мамочке.
– Что ты хочешь сказать этим «знаю»?
– Я догадался, – ответил Толстый Чарли. – Вероятно, не обо всем, но кое о чем. Я не глупый.
Холодно оглядев его с головы до ног через толстые стекла, старуха сказала:
– Нет. Не глупый. Это точно. – И протянула костлявую руку. – Верни-ка мне стакан. – Она отпила еще, как кошка макая в воду пурпурный язычок. – Так-то лучше. Хорошо, что ты сегодня здесь. Завтра дом будет полон горюющих внуков и правнуков, и все будут пытаться отправить меня умирать в больницу, подлащиваться ко мне, чтобы я им всякое завещала. Они еще узнают! Я собственных детей переживу. Всех до единого.
- Предыдущая
- 51/74
- Следующая
