Трое против дебрей - Кольер Эрик - Страница 9

• Предыдущая
• 9/70
• Следующая

Затем я почесал затылок и продолжал:

— Если считать, что двенадцать таких бревен пойдет для каждой стены и два бревна для поддержки крыши, нам понадо бится пятьдесят таких деревьев. Нам нужны хорошие бревна, прямые, как стрела, крепкие, как серебряный доллар. Они не должны суживаться к одному концу, как бревна в некоторых хижинах, какие мне приходилось видеть.

— Боже мой, как я буду рада, когда мы свалим последнее дерево! — вырвалось у Лилиан.

— Я тоже, — усмехнулся я. — А теперь ты, может быть, снимешь комбинезон и снова наденешь юбку. Комбинезоны предназначены для мужчин, а не для женщин. Разве тебе это неизвестно?

Лилиан упрямо поджала губы.

— До тех пор, — сказала она, — пока не поставлен сруб и не сделана крыша и хотя бы одно окно, я не расстанусь с комбинезоном и не вспомню о юбке и блузке. — И тут она расхохоталась: — Ну и вид у меня. Могу себе представить!

— Если не обращать внимания на смолу на лбу и на пятна от комариных укусов на щеках и подбородке, то можно сказать, что ты выглядишь неплохо. В сущности, — заверил я ее, — со смолой или без смолы, с комарами или без комаров для меня ты всегда выглядишь хорошо.

— Смола, — поморщилась Лилиан. — Терпеть я не могу эту смолу. Пила, ручка топора — все измазано ею. Нельзя на мин утку сесть на бревно, чтобы не оказаться в смоле.

Внезапно она вскочила, огляделась и закричала:

— Визи! Куда девался этот ребенок?

— Все в порядке, — ответил я. — Я следил за ним. Он там, за кучей старого бурелома. Загнал белку в нору и старается расширить вход, чтобы влезть за ней туда. Это займет его на некоторое время.

Если бы все зависело от меня, я рубил бы деревья для хижины топором, а не пилил бы их двуручной пилой. Пила — это мужской инструмент, особенно если производится пилка деревьев. Тот, кто делал эту пилу, рассчитывал, что ею будут пользоваться мужчины, а не женщины, и тем более не такие женщины, которые весят всего сто пятьдесят фунтов в одежде. Но когда дело касалось Лилиан, я далеко не всегда мог поступать по-своему. Очень часто она настаивала на своем.

У нас не было недостатка в материалах для постройки дома: в лесу имелось для этого почти все необходимое. Нужно было просто пойти в лес и взять там все, что нам требовалось. Я считал, что мне лучше было бы одному пойти в лес и рубить деревья топором, но Лилиан сказала:

— Возьми пилу, и я буду тебе помогать. Вдвоем мы сделаем это быстрей.

Такова была ее упрямая логика.

— Конечно, это будет быстрей, — ответил я, — но пилить деревья шестифутовой двуручной пилой не женское дело.

— Почему?

— Ну, напрягаться, вытягивая пилу, вряд ли будет полезно для твоего позвоночника.

Она ответила просто и ясно:

— Я хочу иметь крышу над головой и, чем скорее, тем лучше.

Итак, мы вместе валили деревья, а затем распиливали их, чтобы получить бревна нужной длины. Я на лошадях вывозил их из леса и складывал на нашей поляне. А затем мы очищали их от коры.

Визи (традиционное имя в нашей семье) решил, что он тоже должен участвовать в очистке бревен. Мы снабдили его тупым ножом, которым вряд ли можно было бы разрезать даже пере топленное сало, и он с увлечением и гордостью начал скрести и счищать им кору. Однако через минуту или две ему это надоело, и он отправился к муравьиной куче и начал ковырять палочкой муравейник, пугая его обитателей.

Желая скорее построить хижину, мы вставали и ложились с солнцем — начинали работать на рассвете и не расставались со своими инструментами до заката. Мы тужились изо всех своих сил и обливались потом, аккуратно укладывая сырые тяжелые бревна одно на другое так, чтобы они плотно прилегали друг к другу.

Наша первая избушка, может быть, и была немного грубовата по сравнению с некоторыми современными зданиями, но после пыльной, пропитанной дымом палатки и бесконечных комари ных укусов она нас вполне удовлетворяла.

Прошло шесть дней, как мы начали пилить деревья, — и четыре белые смолистые стены уже блестели на солнце. Теперь надо было уложить верхние балки и сделать крышу. Когда и это было закончено, я привез в фургоне густую грязь. Я наложил на расколотые бревна крыши слой этой грязи в восемь дюймов толщиной, для того чтобы в хижине летом было прохладно, а зимой тепло. Лилиан наколола и настрогала тонкие и прямые сосновые шесты, и я вбил их между бревнами. Мы вместе выпи ливали в срубе отверстия для двух окон и двери, вставили оконные рамы, навесили дверь и замазали щели густой грязью. Затем мы отступили от хижины на несколько шагов и с гордостью оглядели наше творение.

Прошло десять суток со времени первого ночного нападения комаров, и, наконец, у нас появилось настоящее жилье. Наш дом имел всего восемнадцать футов в ширину и двадцать четыре в длину. Утрамбованная земля служила нам полом. Но мы могли закрыть окна и дверь и не бояться комаров. Пусть неистовствует в лесу зимняя вьюга! За крепкими стенами нашей хижины будет удобно и тепло.

— Когда-нибудь, — пообещал я, — когда у нас заведется немного денег, я привезу доски из Риск-Крика и настелю настоящий пол.

Но до этого «когда-нибудь» нам было еще очень далеко.

Когда изба была готова и мы разместились в ней, перед нами тут же встала новая неотложная забота: необходимо было сделать что-то вроде ограды, чтобы не разбегались лошади. С ними с самого начала было много хлопот. Лошади эти ро дились и выросли в открытой местности на юге Британской Колумбии в районе скотоводческих ферм. И им был совсем не по вкусу лесной край с его комарами, слепнями и еще более опасным врагом — черными бульдожьими мухами, почти такими же большими, как шершень. Как утверждают специалисты, каж дый раз, когда эти насекомые садятся на шкуру животного, они выгрызают у него две унции мяса.

После описанной выше попытки наших лошадей удрать из этих мест, неприятности такого рода повторялись еще дважды. Во второй раз я поймал их за семь миль от хижины. Они шли по дороге, ведущей к Риск-Крику, и поэтому найти их было нетруд но. Но при следующей попытке к бегству они, казалось, бес следно исчезли, и я вернул их на нашу планету, лишь когда совершенно выбился из сил и чуть не погиб.

В тот день на рассвете совсем не было слышно звона колокольчиков. Обычно в это время я выходил из хижины и, прежде чем разводить костер, прислушивался, чтобы по звону определить, где находятся лошади.

Но в то утро, кроме трескотни белок, ничего не было слышно. Да время от времени раздавался крик скопы[11]. Она кружила высоко над ручьем и, широко раскрыв зоркие, как телескоп, глаза, следила за движением рыбы-скво.

Я вернулся в хижину, развел огонь, поставил на плиту ко фейник и сказал Лилиан, которая, едва проснувшись, протирала глаза:

— Они опять добрались до проторенного пути. Но особенно далеко они не могли уйти. Я бегу за ними и думаю, что вернусь, как только кофе будет готов.

Я пустился в путь по дороге, проторенной фургоном, сначала быстрым шагом, а затем еще более быстрым аллюром. Предва рительно я обмотал вокруг пояса три повода. Я пристально смотрел на дорогу в поисках следов. И только когда я уже находился на расстоянии трех миль от хижины, у меня, наконец, мелькнула неприятная мысль, что на этот раз лошади не вышли на дорогу, а отправились в каком-то совершенно другом направлении. Но в каком же? Бурундук, сидевший на камне в задумчивой позе, свесив хвост и положив морду на передние лапы, быстро взглянул на меня, но ответить на этот вопрос не смог. Я рысью пробежал весь обратный путь до хижины и, когда Лилиан, подойдя к двери, встревоженно взглянула на меня, отрицательно покачал головой.

— Ушли, — сказал я и уныло добавил: — Мы остались без лошадей.

Но Лилиан всегда надеялась на лучшее.

— Они, наверное, где-нибудь недалеко. Иначе ты нашел бы их следы на дороге.

Она вышла из хижины и прислушалась.

— Может быть, они здесь поблизости и просто стоят спо койно.

• Предыдущая
• 9/70
• Следующая