Шеломянь - Аксеничев Олег - Страница 2
- Предыдущая
- 2/72
- Следующая
Тихий стон оторвал новгородцев от обирания мертвого. Сбитый князем Игорем с коня молодой киевский дружинник пришел в себя, с трудом перевернулся со спины на живот, собирая на доспех остатки прошлогодней травы, и попытался встать на колени. Садко потянул меч из ножен. Дружинник мутным взглядом поглядел на новгородца, сложился едва ли не пополам и зашелся в приступе рвоты. Садко убрал меч обратно.
– Грех брать на душу не будем, губить жизнь христианскую ни к чему, – решил Садко. Но благочестия хватило у новгородца только на это. – А вот лошадку его заберем. Гюрята! Взгляни, у него на шее вроде гривенка серебряная, так и ее тоже захватим. Гривенка дешевле жизни, что мы ему оставляем, пускай платит.
Гюрята с опаской подошел к дружиннику, ногой прижал к земле его правую руку и потянулся к серебряной полоске, блестевшей на шее киевлянина. Оказалось, что это не гривна, а толстая плоская цепь с приклепанным к ней крестом. Гюрята не смог найти замка цепи, поэтому сильно дернул за звенья, разорвав их. Потревоженный дружинник захрипел, и очередная порция рвоты залила Гюрятины сапоги. Садко захохотал.
– Это Господь наказывает за непочтение к его святыне, – пояснил он Гюряте. – А на Господа сердиться грех.
Оставив киевлянина приходить в себя на взбитом копытами и залитом кровью поле битвы, новгородцы, часто оглядываясь, направились в сторону своего лагеря. На поводу они вели с собой захваченных или украденных – это уж кому как покажется – коней.
На пути в лагерь пришлось огибать большой овраг, по дну которого текла неглубокая безымянная речушка. Выбрав достаточно пологий склон, Садко слез с коня и бросил поводья Гюряте:
– Здесь ждать будешь, пока не вернусь. И не трусь, здесь уже киевлян быть не должно. За мной не ходи, а то вдруг разминемся.
Садко потянул за собой коня дружинника, и Гюрята удивился зачем.
Когда Садко скрылся за излучиной оврага, юноша воткнул в не по сезону сухую весеннюю землю рогатину, привязал к древку коней и решился проследить за своим спутником.
Садко стоял в жиже у самого края речушки, пристально глядя в мутную, уже зацветшую воду, и что-то негромко бормотал себе под нос. Затем он вытащил засапожный нож и сильным ударом перерезал шею коню. Несчастное животное забилось в агонии, а Садко, прежде чем ноги коня подогнулись, с явным усилием обеими руками подтолкнул его в воду. Во все стороны полетели брызги воды, смешанной с кровью.
И здесь Гюрята закричал. Из тихой маленькой речушки поднималось нечто большое и мерзкое. Существо это напоминало проведшего не одну неделю в воде утопленника, с покрытых слизью конечностей падали куски прогнившей смердящей плоти, открывая отвратительное розовое нутро. Рост существа не превышал человеческого, но перепуганному Гюряте он казался гигантом.
Существо обернулось на крик, и этого оказалось достаточно, чтобы истлевшая шкура с треском лопнула. Вода в реке сменила оттенок, бледно-зеленая ряска брезгливо отступила перед ядовито-зеленым гноем. Нечто розовое поднялось со дна и ударило в лошадиную тушу. Умирающий конь поднялся на разъезжающихся ногах и захрипел.
Лошадиное брюхо раздулось, как бывает, только если падаль пролежит не один день на жаре.
Затем конь исчез.
Гюрята уже не мог кричать, только рот у него открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Во взбаламученную воду рухнул костяк коня, отсвечивающий белым, чистый, лишенный кожи, мяса и внутренностей.
А со дна поднялся радужный пузырь, раздуваясь на глазах. Он лопнул, распространяя зловоние, и на его месте оказался голый человек.
Он был молод и прекрасен, юноша, возраст которого едва ли превышал годы Гюряты. Обнаженное тело всем сплетением мускулов говорило о силе, тонкие длинные пальцы обещали женщинам ласку и негу. Но в серых глазах юноши читалась усталость. Они были старыми, словно видели на этом свете уже все. И может, не только на этом, такое томление, тоска и, пожалуй, безумие затаились в них.
– Привет тебе, Ярило! – негромко сказал Садко, склонившись перед юношей. – Благодарю, что не отверг требу. Как видишь, я верен слову.
Ярило вяло, но милостиво махнул рукой. Казалось, что он еще не пришел в себя после чудесного рождения из реки.
– Жарко, – сказал Ярило.
Он наклонился к воде и начал пить. Вскоре уровень воды в реке явно снизился, но Ярило не отрывался до тех пор, пока не показалось илистое дно.
– Жарко, – повторил Ярило. – Напои меня, человек.
Садко остановившимися глазами смотрел на языческого бога, только что выпившего реку.
– Здесь больше нет воды, – осмелился сказать он.
– Я не люблю воду, – пожаловался Ярило. – Я люблю жертвенную кровь. У тебя ведь еще есть конь…
Это было утверждение, но никак не вопрос. Садко закивал, пятясь назад, к подъему из оврага. Здесь он и наткнулся на Гюряту.
– Подсматривал?
– Садко Сытинич, да я…
– Да ты… мертвый, – сказал Садко, перерезав юноше горло тем самым засапожным ножом, которым недавно принес в жертву коня. Кто же оставляет в живых свидетелей такого?
– Жажду, – прошипел Ярило, оттолкнул Садко и приник к кровавому источнику, которым стало горло Гюряты. Садко стал тихо пробираться к брошенным наверху коням. Конь Гюряты смог опрокинуть древко рогатины и пасся у края оврага, выбирая пробивавшуюся зеленую траву. При появлении окровавленного Садко конь прижал уши и отошел в сторону, словно чувствуя, что этот человек сделал недоброе его хозяину.
Садко даже не попытался поймать беглеца, запрыгнул в седло своего коня, схватил повод боярского скакуна, хлестнул плетью и помчался к лагерю Ольговичей.
Садко не видел, что произошло в овраге несколько позднее, когда Ярило, до капли осушив страшный жертвенный сосуд, изящным и небрежным движением руки сорвал голову с обезображенного трупа Гюряты. Безумные глаза бога при этом засветились неземным фиолетовым светом, светом ирия, мира мертвых. Все, попавшее под взгляд Ярилы, рассыпалось в трухлявую пыль, все, кроме тела Гюряты и остова жертвенного коня. Они завертелись в вихре, не менее безумном, чем воскресший бог, и слились в одно.
Перед прекрасным богом встал, разметав остатки вихря, огромный конь, снежно-белый, без единого пятна, только копыта его отливали неестественной чернотой. Конь плакал, нет, он рыдал навзрыд. Иногда через всхлипывания можно было различить, как он зовет маму, и мать Гюряты, окажись она на месте жертвоприношения, конечно, узнала бы голос своего сына.
Ярило вскочил на коня. Седла ему не требовалось, не нужны были поводья или шпоры. Бог обошелся одной плетью, хотя и необычной. В правой руке он за волосы продолжал держать голову Гюряты, изредка охаживая коня этим своеобразным навершием кнута. Конь вздрагивал всем телом и ускорял шаг.
Затем и конь, и безумец Ярило словно растаяли. На видеозаписи мы с вами смогли бы разобрать, что произошло, если бы, конечно, догадались установить покадровый просмотр. Вот Ярило на коне просто прислонился к краю оврага, слился с землей – или стал ею? – и растворился в ее глубинах…
Грех ли свершенное, подумал Садко. И понял, что нет. Смертный грех для христианина нарушить любую из заповедей Божьих, но когда язычник приносит жертву, он не грешит, а проявляет благочестие. И не было убийства Гюряты христианином Садко, было приношение жертвы язычником Садко.
А это совсем другое дело.
Больше всего с такими рассуждениями был не согласен Перун. Далеко от Земли, в огненном дворце, расположенном в центре голубой звезды, он все же почувствовал жертвоприношение. Человеческую жертву. Веками славяне приносили в жертву людей одному Перуну, Ярило не пил человеческой крови.
Это неправильно! Расстроенный Перун вырвал рыжий волос из правого уса, затем отливающий инеем седой волос из бороды и бросил их на жаровню. Удивительно, но даже в космической бесконечности Перун сохранял привязанность к символам из прошлого. А запах жженого волоса напоминал о жертвах, которые сжигались раньше волхвами на жертвенных кострах, и будил ярость, осознание того, что все это уже не вернуть.
- Предыдущая
- 2/72
- Следующая
