Искушение богини - Гейдж Паулина - Страница 33

• Предыдущая
• 33/120
• Следующая

Болтовня и взрывы смеха донеслись до Сенмута раньше, чем заросли речной растительности расступились перед ним, и ему вдруг страшно захотелось оказаться где-нибудь подальше, в тихом и надежном месте, в кабинете Инени, к примеру, или под той пальмой, где он уснул после обеда. Здесь он задыхался, точно рыба, вытащенная из привычных глубин. Ему вовсе не хотелось, чтобы эти гордые юноши и девушки, такие надменные в своих богатых одеждах и драгоценностях, глазели на него и демонстрировали свое снисхождение, но отступать было поздно.

Часовой вытянулся по стойке «смирно», после нескольких судорожных вспышек разговоры стихли, и в окружении склонивших головы придворных Хатшепсут взбежала по трапу, а за ней невозмутимо прошествовал Хапусенеб. Сенмут плелся последним, мучительно страдая из-за своей грубой крестьянской одежды, отсутствия парика, грязных коленей и жалкого коричневого мешка, который он держал под локтем. Он чувствовал, как взгляды стражников буквально прожигают ему спину, и, поднявшись наверх, приготовился пройти мимо двери кабины, в прохладную глубину которой ему так хотелось забиться. Он готовился встретить первый враждебный взгляд обращенных к нему холодных глаз. За его спиной двое слуг втянули трап на борт, и Хатшепсут махнула матросу с шестом. Корабль легко скользнул в объятия течения, и тут, к своему удивлению, Сенмут почувствовал, как Хапусенеб взял его за руку и втянул под навес. Хатшепсут уже была там, она бросилась на подушки и теперь жадно пила, причмокивая губами, а метательная палка, из-за которой все приключилось, ударялась при каждом движении корабля о стол подле нее. Наступила пауза. Как Сенмут и боялся, все смотрели на него, и он, судорожно сглотнув, с вызовом уставился на них в ответ. Хапусенеб, стоя у него за спиной, положил руку ему на плечо.

– Это жрец… – Как твое имя? – шепнул он. Сенмут заговорил:

– Я Сенмут, жрец Амона и архитектор под началом великого Инени.

Он обнаружил, что почти выкрикнул эти слова, так что они заполнили весь корабль и эхом отразились от деревьев на берегу, быстро скрывавшихся из вида.

Все присутствующие разом выпрямились. Хапусенеб одобрительно кивнул, а Хатшепсут похлопала ладонью по подушке рядом с собой.

Не веря себе, он приблизился, сел, скрестил ноги и взял предложенный кубок. Пригубив его, он услышал вздох облегчения, как будто кто-то вдруг перерезал веревки, которые держали людей в напряжении. Разговоры зазвучали вновь, и Сенмут почувствовал, как пот каплями стекает по его вискам. «О боги мои, – усомнился он, – я ли это сижу на шелковых подушках, бок о бок с самой почитаемой и могущественной женщиной страны?»

– Хорошо сказано, – одобрил Хапусенеб. – Человек, который может громко заявить о себе, заслуживает всяческого уважения. Скажи мне, Сенмут, как тебе нравится работать на Инени? Помню, я всегда боялся его, когда был мальчишкой. У него были такие длинные руки, а когда он приходил к нашему отцу, то глядел на нас так, точно мы были кухонные замарашки. Бывало, как крикнет: «Прочь!» – отец смеется.

Зная, что Хапусенеб сказал это для того, чтобы помочь ему освоиться, он благодарно повернулся к нему и ответил со всей возможной обстоятельностью. У юноши было открытое, благожелательное лицо, и Сенмут внезапно почувствовал, что он на его стороне. Почему, он и сам не знал. Вне всякого сомнения, молодой аристократ был красив, его твердая челюсть и глубоко посаженные глаза мгновенно вызывали доверие. И Сенмут заговорил; слова текли легко и непринужденно, точно река в половодье, и в то же время какая-то часть его самого словно наблюдала за происходящим со стороны и предупреждала: «Не говори ничего такого, что может иметь последствия, ведь ты плывешь на волшебном корабле с бессмертными созданиями, значит, твои слова должны быть легкими, ничего не значащими». Тут он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел загорелого юношу, который проказливо улыбался ему.

– Менх! – с облегчением воскликнул он, и юноша тут же скользнул на подушку рядом с ним и поджал под себя ноги.

– Странное место для помощника жреца, – сказал Менх, улыбаясь еще шире. – Погоди, отец узнает! Значит ли это, что ему предстоит потерять любимого ученика?

– Ни в коем случае! И воистину как маленький помощник жреца я дважды польщен, – радостно ответил Сенмут.

Пока корабль скользил вперед, рассекая воду легко, точно позолоченный лебедь, а сверкающая полоса ряби за кормой становилась все шире и шире, Хатшепсут взяла свою палку и отошла на борт судна, где встала на колени и стояла, то окуная увитую браслетами руку в прозрачную воду, то поднимая лицо к солнцу.

Сенмут обнаружил, что, пока он говорил, его взгляд то и дело устремлялся то к ее развевающимся по ветру волосам, то к точеному профилю. Его влекло к ней. Он почувствовал первое шевеление страсти, ему стало стыдно, но он все равно не мог оторвать от нее глаз. Она казалась ему такой далекой, почти богиней. «Не годится, – подумал он, – испытывать к ней то же, что и к любой рабыне из пивной». Но дело было не только в этом. Между ними существовала невысказанная нежность, оба словно признавали, что их встреча – знак судьбы, той самой, что вложила зерна честолюбия в его сердце и не давала им зачахнуть все долгие годы, что он надрывался в храме. Он понимал, что у него, крестьянского сына, нет никакого права находиться в такой компании, и в то же время осознавал, что та же самая судьба привела его сюда, на борт царской барки.

Сенмут ловил задумчивые взгляды женщин, но не чувствовал их восхищения. Ведь он не видел того, что видели они: высокого юношу, грациозного, точно леопард из легенды, с лицом, которое обещало блаженство. Больше того, перед ним был мужчина, чей высокий лоб и быстрые ловкие руки говорили о совершенно особом могуществе. Поэтому они хихикали и перешептывались, а Сенмут, забыв обо всем, слушал, как Менх и Хапусенеб обсуждали вещи, о которых он имел лишь отдаленное представление, а когда они обращались к нему, то отвечал почтительно и без утайки.

Хатшепсут вскрикнула, и общество, оставив подушки, перешло на борт. На один восхитительный миг Сенмут словно окунулся в ароматное облако и ощутил прикосновение теплой обнаженной плоти, когда позади него столпились женщины. Все следили за огромным крокодилом, который, неуклюже переваливаясь, покинул свое убежище в камышах, без единого всплеска скользнул в воду и проплыл мимо, да так близко, что его длинное тупое рыло с ужасающей ухмылкой прошло на расстоянии вытянутой руки от них.

Едва серая тень миновала лодку, Менх потянулся за луком.

– Убить его, ваше высочество? – спросил он. Но Хатшепсут покачала головой:

– Нет. Это священное животное, спутник богов, его появление – знак для смертных. Пусть живет.

С этими словами она взглянула на Сенмута и тут же отвела глаза. Но их озадаченное, почти встревоженное выражение не укрылось от него, и пока он вместе с остальными наблюдал, как крокодил скрывается вдали, сердце часто билось в его груди. «Как же она изменилась!» – подумал он. Куда девалось то милое капризное дитя, которое он встретил у озера?

Ближе к вечеру они спугнули стаю белых гусей, которые с громкими криками поднялись над болотом, и Хатшепсут, ни слова не говоря, передала свою метательную палку Сенмуту. Это был вызов.

В тот же миг ему вспомнились годы, проведенные на ферме отца, и шуточные сражения с Сенменом, когда оба пыхтели под тяжестью деревянных посохов. Эта игрушка богачей почти ничего не весила; прекрасно сработанная, она сама легла ему в руку, оставалось только поднять ее, прицелиться и бросить. В воздухе оружие само нашло свою цель, и птица рухнула как камень. Сенмут услышал одобрительный ропот. Менх хлопнул его по спине. Хапусенеб удивленно поднял брови.

– Для жреца ты очень хорошо бросаешь, жрец, – сказала Хатшепсут, прищурившись.

Гнев вспыхнул в нем, и он повернулся к ней резче, чем намеревался.

– Мой отец крестьянин, – сказал он. – А крестьяне не учат своих сыновей охотиться с палкой.

• Предыдущая
• 33/120
• Следующая