Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 5

– Это же корвалол! – трагически прошептала она, когда обрела наконец способность к связной, не прерываемой рыданиями речи. – Кор-ва-лол!

– Ну и что? – недоумевал Люсин, вертя перед глазами бутылочку.

– Это же наше, наше средство! – Она раздраженно замахала рукой. – Его теперь всюду продают взамен валокордина, который больше не импортируется.

– Вот как? – удивился Люсин. – А я и не заметил.

– Бог мой! – Длинным костлявым пальцем она ткнула в потолок. – Громадная разница!

– Значит, не будете? – огорчился Люсин, пряча пузырек в коробочку.

– Это? – Она брезгливо поморщилась. – Никогда в жизни. Мне достают валокордин в кремлевской аптеке.

– Видимо, ваш брат – доктор химических наук? – Люсин участливо понизил голос, деликатно призывая посетительницу начать разговор.

– Аркаша? – Она отняла платочек от глаз и с неподдельным удивлением взглянула на следователя: – Чтоб он когда-нибудь хоть что-нибудь достал? Аркашенька, чтоб вы знали, самый непрактичный человек на свете.

Она всхлипнула, и Люсин, дабы предотвратить новый приступ слез, торопливо заговорил о какой-то совершеннейшей чепухе:

– Кто же вам достает столь прекрасное средство? – Он поморщился, так как не любил и не умел лгать, но его уже понесло: – А я так мучаюсь этим… – он скосил глаза, чтобы прочесть надпись на коробочке, – корвалолом, тогда как на меня так хорошо действует именно валокордин! Вот бы добыть бутылку!

«Фу, черт, – огорчился Люсин, – как нехорошо получилось! „Бутылку“! Можно подумать, что разговор не о лекарстве идет, а о ямайском роме».

Но на даму его отчаянная импровизация, как ни странно, произвела совершенно успокоительное действие.

– Вам я достану. – Она щедро развела руки, словно готовилась принять в объятия благодарного собеседника. – Сегодня же попрошу Веру Фабиановну.

– Веру Фабиановну? – Люсин внутренне насторожился, мгновенно припомнив хозяйку ларца, принадлежавшего некогда Марии Медичи. – Неужели ту самую? Господи, до чего тесен твой мир! Вы случайно не гражданку Чарскую имеете в виду? – Люсин почувствовал, что у него пересохло во рту.

– Как! – удивилась Ковская. – Вы знакомы с Верой Фабиановной?

– Имел честь. – Люсин церемонно наклонил голову. – Очаровательная женщина… Вот только не знал о ее высоких связях по медицинской части.

– Что вы! – убежденным тоном произнесла Ковская. – Вера Фабиановна все может. Все!

– Совершенно с вами согласен, – чистосердечно улыбнулся Люсин.

– Для вас, – она проникновенно заглянула ему в глаза, – мы достанем валокордин и даже циклодин, который еще только входит у нас в моду. Но ради всего святого, – сложив руки крестом, она обняла свои острые плечи, – отыщите Аркадия Викторовича!

– Всенепременно! – с жаром откликнулся Люсин.

Он уже знал, он уже предчувствовал, что начинается новая, чертовски трудная и интересная жизнь. Было ли то наваждением, проистекавшим от одного лишь упоминания старухи Чарской, или флюиды исходили от его собеседницы, нервной, экзальтированной, но, очевидно, весьма недалекой женщины? Этого он не знал и не задумывался над этим. Непроизвольно, вдохновенно он уже настраивался на ее волну, на ее мир, которого он еще не видел, но который уже был интуитивно понятен и близок ему.

Он вышел из-за стола и, подойдя к ней сзади, осторожно коснулся обтянутых тонкой сухой кожей пальцев, лежащих на острых ее плечах.

– Мы непременно найдем нашего Аркадия Викторовича, – проникновенно, с неподдельной убежденностью и теплотой пообещал он.

И обещание это вместе с участливым, дружелюбным прикосновением вызвали в женщине гипнотические перемены.

Она подняла на него молящие, переполненные слезами глаза и вдруг улыбнулась.

– Я вам верю! – Она храбро проглотила подступившую к горлу горечь и насухо вытерла веки. Потом раскрыла сумочку, нашла пудреницу и привела себя в порядок. Даже губы подкрасила сиреневой помадой, в тон лиловатому отливу волос. – Как вы думаете, он еще жив? – чужим, непослушным голосом спросила она и защелкнула никелированный замок сумки.

Люсин хотел улыбнуться ей, успокоить снисходительным жестом и, укоризненно покачав головой, сказать: «Ну что за вопрос такой нелепый? Конечно, жив! Как же иначе?» Но ничего не получилось. Он опустил руки и молча стоял над ней, не подвластный первоначальному движению души. Было ли то интуицией, непостоянной и капризной, в которую сам он то верил, то нет? Или же предчувствием внезапным, которое вдруг тоскливо и ненавязчиво вкралось к нему в мозг, сжало едва ощутимо сердце? Люсин ничего не знал. Совершенно ничего! Разрозненные слова «запертый на крючок кабинет», «следы борьбы» и «похищен только старый ковер» не могли сложиться в законченную картину. Даже наметки еще не было никакой, потому что женщина не успела ничего ему рассказать. Но утешить ее он не мог. И не потому, что не хотел обмануть. В таких случаях обмануть легко, в таких случаях обманывать можно. Да если бы Люсин наверняка знал, что нету в живых ее брата Аркадия Викторовича, то и тогда он, возможно, нашел бы подходящие случаю слова утешения. Но он ничего не знал, а успокоительных слов, тем не менее, не находилось. Нечто большее, чем знание, пришло в ту минуту к нему. Вот только не помнил он, как зовется эта смутная тоскливая тяжесть: предчувствием, интуицией или еще как? Оттого и слов нужных не находил, что не мог сосредоточиться. Вглядывался в сумеречное зеркало, вдумывался, искал причину странного своего состояния. На миг подумалось, что прав, конечно же, Юрка, и это солнце повелевает всем человеческим естеством. Что-то там изменилось внезапно в расплавленных недрах, какие-то корпускулы и лучи ворвались в атмосферу, взбаламутили кровь, и вот пожалуйста, налицо престранное состояние, когда человек теряет всякую власть над собой.

– Что с вами? – прошептала Ковская. – На вас лица нет! Умоляю! Не скрывайте от меня! Где Аркаша?

– Ничего я не знаю, Людмила Викторовна. – Люсин поморщился и замотал головой. – Спазм, видимо… Уже прошел… А о брате вашем ничегошеньки я не знаю. Час назад о нем впервые услышал, когда с заявлением вашим знакомился. Вот так! Лучше расскажите мне, как все было, а там видно будет, там что-нибудь сообразим.

– Да что же рассказывать? – Она сделалась суетливой и раздражительной. – Я все написала… Сама ничего понять не могу, недоумеваю! Места себе не нахожу!

– Ладно. – Люсин уселся за стол и посвободнее вытянул ноги. – Тогда я, чтоб помочь, несколько вопросов задам. Позволите?

– Ради бога! Сделайте одолжение!

– Начнем с азов. Какая у вас семья?

– То есть как это – какая?.. Хорошая! Интеллигентная, одним словом, семья.

– Боюсь, что мы друг друга не поняли. – Люсин уже непринужденно улыбался. – Меня интересуют остальные члены вашей с Аркадием Викторовичем семьи.

– Мы одни на всем белом свете.

– Вот как? И давно?

– С тех пор, как Аркашенька овдовел.

– Точнее, пожалуйста. Кто была его жена? Как они жили?

– Его жена, Маргарита Васильевна Званцева, была актрисой, певицей, так сказать, работала от Москонцерта. Она погибла пять лет назад в воздушной катастрофе, когда летела на гастроли… Но я не понимаю, какое все это имеет отношение к конкретному случаю?

– Очень прямое, – терпеливо объяснил Люсин. – Согласитесь, милая Людмила Викторовна, что мне необходимо ясно представить себе мир, в котором жил ваш брат, круг его интересов, состояние, так сказать, духа. В противном случае мы не сдвинемся с места. Разве можно разыскать человека, о котором ровно ничего не известно? Вот вы сказали мне, что он вдовец, и я знаю теперь, что его не нужно искать у жены, ибо таковой, к сожалению, уже нет… Напрашивается другой вопрос: дама сердца?..

– Исключено, – категорически отрезала Ковская.

– Видите ли, Людмила Викторовна, я нарочито утрирую вопросы, чтобы вы поняли круг интересующих меня проблем. Даму сердца я взял, так сказать, лишь для примера и готов согласиться с вами, что это исключено. То есть я готов просто поверить вам на слово, потому как ничего об Аркадии Викторовиче не знаю. С первого взгляда мой вопрос вроде бы вполне закономерен. Не так ли? Отчего, спрашивается, не старому, – он покосился на собеседницу, – можно сказать, даже сравнительно молодому вдовцу и не заиметь, одним словом, симпатию, приятельницу… Но раз вы говорите – исключено, – быстро добавил Люсин, – значит, исключено.