«ЛАХТАК» - Трублаини Николай Петрович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/51
• Следующая

        Взяв фонарь, Эрик знаками пригласил Степу спуститься на лед. Юнга кивком головы дал согласие. Норвежец заковылял вниз по трапу. Кроме Степы, его сопровождал Шелемеха.

        Когда они очутились на льду, Эрик пошел вокруг парохода. Ни юнга, ни кочегар не понимали, чего хочет норвежец, но пошли за ним, стараясь ему помочь. Он обошел корму и остановился у правого борта, которым пароход был обращен к морю.

        Кар заметил на льду фонари.

        — Лейте, что за недисциплинированность? Кто это полез на лед? Соломин, пойдите узнайте, что там такое. Скажите, чтобы без моего разрешения никто не покидал пароход.

        Матрос поспешил выполнить приказ.

        Кар с помощниками прислушивался к звукам тревожной ночи. Ни он, ни Лейте, ни Торба не знали, когда начинать выгрузку.

        Норвежец и его спутники стояли на льду. Моряки, которые были на палубе, подошли поближе к ним. Отойдя в сторону на несколько шагов, Эрик Олаунсен наклонился и приложил ухо ко льду, словно прислушиваясь. Внезапно подо льдом загрохотало. Степе стало ясно, что норвежец хочет что-то выяснить. Но способ, которым он пользовался, был непонятен юнге. Но вот Эрик поднялся. Свет фонаря упал на него. На лице его блуждала веселая улыбка.

        — Ней, ней! — громко сказал он и, показав рукой на море, покачал головой с презрительным выражением на лице.

        Казалось, он хотел сказать: это наступление нам ничем не грозит.

        Степа сразу понял Эрика и сказал Соломину:

        — Скажи капитану, что норвежец произвел экспертизу нашей льдины и уверяет, что можно быть спокойным.

        Когда Соломин рассказал об этом на капитанском мостике, Кар удивленно пожал плечами.

        — Может быть, — сказал он, — я где-то читал, будто в Гренландии эскимосы определяют направление движения льда таким способом. Я лично считаю это фантастикой. Впрочем, — прибавил он подумав, — с авралом немного подождем. Начнем выгружаться, когда льды зашевелятся поближе. Очень возможно, что у этого берега нас защищают айсберги, которые, может быть, стоят на месте.

        Никто не уходил с палубы. Все прислушивались к отдаленным взрывам, и каждый представлял себе, что творится на просторах обледенелого моря.

        А там, в темноте, по морю, шел ледяной вал. Он со страшной силой нажимал на торосы и ломал их. Трескались ледяные поля, и в щели вливались бесчисленные тонны морской воды. Ломались ледяные перегородки между полыньями. С огромной силой давили друг на друга два огромных ледяных поля, а под ними бушевала гигантская приливная волна.

        Ледяной вал поднялся на тридцать метров, прокатился несколько сот метров и, протянувшись на многие километры, остановился.

        В третьем часу ночи сжатие льда прекратилось.

        Кочегар Павлюк, наверное, и не догадывается, в какую сеть подозрений он попал. Украдкой разговаривают об этом моряки. Почти половина экипажа знает о таинственной трубке, найденной после пожара, и о звуках, которые иногда слышались на палубе по ночам...

        Тем временем поведение Павлюка становилось все более странным. В общий кубрик он приходил только есть и выполнять порученную ему работу. Он опаздывал на занятия политкружка и был невнимателен на лекциях по математике. Сделался мрачным и сосредоточенным. Казалось, его подменили. Исчез веселый кочегар, который любил поговорить, всем интересовался, вмешивался во всякое дело и часто был инициатором разных затей.

        Правда, иногда он еще вбегал в кают-компанию с веселым блеском в глазах и даже шутил, но это случалось редко. И даже в этих случаях тень какой-то заботы не совсем покидала его лицо. Степа удивлялся тому, как изменился его ближайший товарищ, говорил об этом с Зориным.

        Машинист, знавший о неопределенных подозрениях, падавших на Павлюка, ничего не сказал юнге, только успокоил его несколькими общими фразами. Степа же увлекся новым знакомым и все свободное время проводил с Эриком Олаунсеном, узнавая у него норвежские слова и уча его русскому языку.

        За последнее время Павлюк изменился и внешне. Он исхудал, побледнел. Правда, так выглядел не только Павлюк. Котовай и Ковягин тоже чувствовали себя не очень хорошо. Вынужденная полярная зимовка давала о себе знать людям со слабым здоровьем. Но приходилось удивляться, что Павлюк, которого считали самым крепким на пароходе, поддался влиянию тяжелых обстоятельств, в то время как Кар, Лейте и Шелемеха даже поправились.

        Кар молча наблюдал за кочегаром. Он всегда ценил Павлюка. Но теперь, анализируя свои подозрения, штурман все более склонялся к мысли, что тот что-то скрывает. Штурман ничего не спрашивал у кочегара. Кар ждал, пока Павлюк расскажет все сам. Ему казалось, что эта история должна закончиться откровенным признанием. Штурман молча ждал продолжения таинственных событий, в то же время следя за Павлюком. Боялся он только одного: не повлияла ли на психику кочегара полярная ночь. Еще матросом Кар плавал на пароходе, который однажды был вынужден зазимовать во льдах Чукотского моря. На его глазах два матроса в полярную ночь сошли с ума. Но условия той зимовки были несравненно более тяжелыми, чем сейчас на «Лахтаке». Притом, когда взошло солнце, матросы выздоровели. И теперь капитан возлагал надежды на солнце.

        Лейте совершенно не разделял мнения Кара о Павлюке. Старый моряк уверил себя, что Павлюк виновник пожара и что он и теперь занимается какими-то таинственными, как выражался Лейте, «фокус-покусами». Если бы Кар послушался Лейте, Павлюк уже сидел бы под замком.

        Лейте, фактический хозяин палубы, поскольку у назначенного боцманом Вершомета было очень мало опыта, много времени проводил на воздухе. Он самым тщательным образом следил за Павлюком. Не раз в темноте подходил он к дверям радиорубки и прислушивался, но ничего не слышал.

        Однажды в пятом часу утра Лейте вышел на палубу. Сквозь покрывавшие небо тучи кое-где проглядывали звезды. Лейте держал в руках топор. После нападения медведя на Степу моряки предпочитали выходить на палубу с оружием. Старый моряк считал, что для него вполне достаточно топора.

        Посмотрев, что делает вахтенный матрос, Лейте прошел на корму. Когда он возвращался, ему показалось, будто из окна каюты радиста сквозь щель пробивается свет.

        У боцмана зашевелилось неясное подозрение, но, не обращая на это внимание, он начал осматривать, все ли в порядке на корме. Но вот он услышал резкий металлический звук. Он сразу же выпрямился: откуда это? Но звук тут же пропал. «Нет, это не послышалось, — сказал себе моряк, — это безусловно из его каюты».

        Лейте быстро двинулся к каюте радиста. Он взбежал по одному трапу, поднялся по другому. Под ногами скрипел снег. Стараясь идти как можно бесшумнее, Лейте подкрался к окну каюты. Окно было закрыто, и только через маленькую щель вверху пробивался свет. Это была очень маленькая щель. Через нее он не смог ничего разглядеть. Лейте приставил к окну ухо. Он услышал какой-то шорох. Стараясь подтянуться повыше, он поскользнулся и стукнулся головой о стенку каюты. Моряк поднялся и снова прислушался, но теперь уже абсолютно ничего не было слышно. Простояв так минуту, Лейте тихо двинулся вдоль стенки и, подойдя к дверям радиорубки, попытался их открыть, но они были заперты.

        Тогда он постучал.

        Никто не отвечал. Лейте рассердился и стал колотить изо всех сил. Внезапно с крыши рубки его осветил фонарь, и послышался голос Павлюка:

        — Здорово, боцман! Чего стараешься? — И на палубу спрыгнул Павлюк с ружьем в руках.

        — А зачем это ты на ключ запираешься? — сердито спросил старый моряк.

        — А чтобы случайно медведь не залез, — ответил кочегар. — Я и то слушаю, что-то грохочет. Думал, зверь. Схватил ружье и через люк, который в потолке, наверх... Пожалуйста, — пригласил он Лейте, открывая дверь радиорубки.

• Предыдущая
• 28/51
• Следующая