Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 45

Рубин — Око Мухаара — горел в яблоке алым огнем. Золотые зубцы смыкались вокруг него, как львиные копи: лев — королевский зверь. Начищенный до блеска гербовый лев сиял чистым золотом, я решил, что такая работа меня вполне устраивает. Потрогал пальцем руны, вырезанные на клинке, чувствуя края впадин, и кивнул:

— Отличная работа, Роуэн. Тебе бы мастером меча быть…

— Предпочитаю оставаться капитаном, — ответил он, — по крайней мере, пока я служу тебе.

Я улыбнулся и мягкой тканью стер со сверкающей стали следы своих пальцев.

— Я же не бог, Роуэн. Я такой же человек, как и ты.

— Это я знаю, — действительно, часть его благоговейного почтения и преклонения передо мной за последнее время улетучилась, это было заметно. — Но, если мне предоставили бы выбор, я продолжал бы служить Мухаару, человек он, или нет.

Я поднял глаза и увидел, что он улыбается. Тонкая дымка висела в воздухе разогретая солнцем мелкая пыль, покрывавшая все вокруг. Я слышал звон мечей, звуки спора и смех. Но кроме того — я слышал арфу и мягкий выразительный голос Лахлэна.

Приди, о госпожа моя, и слушай арфу мою:

Пусть золото струн для тебя звенит — я буду петь и играть.

Я буду молиться и ждать, Чтоб из алых уст услыхать, Что ты любишь меня так же сильно, как я люблю.

Я поднял с земли пояс с ножнами и медленно вложил в них меч, наслаждаясь звуком скользящей по коже стали, свистом меча, легко входящего в ножны — тоже своего рода песня. Одна из жестоких и прекрасных песен войны. И много лучше, чем звук стали, рассекающей живую плоть или хруст разрубаемых костей.

— Эй, там, в лагере! — донесся до меня голос издалека, — Послание от Беллэма!

На дороге поднялось облако пыли, в лагерь въехали четверо: трое — охрана, четвертый — хомэйн, которого перед этим я видел только однажды, когда давал ему это поручение.

Охранники подвели его ко мне и придержали поводья коня, когда посланник спешился и преклонил колено в быстром нетерпеливом жесте почтения. Его глаза радостно сверкали, когда жестом я приказал ему встать:

— Мой господин, у меня слово к тебе из Мухаары.

— Говори.

— Беллэм, мой господин. Он желает открытого боя — две армии в поле, он говорит, что незачем зря проливать кровь и тратить время на бесполезные вылазки.

Я улыбнулся:

— Значит, бесполезные? Настолько бесполезные, что теперь он просит меня придержать моих людей, поскольку мы ослабили его хватку на горле Хомейны.

Настолько бесполезные, что он, наконец, хочет покончить со всем этим, — я почувствовал, как от нетерпения быстрее забилось сердце. Наконец-то. Наконец-то.

— Что-то еще..?

Он пытался отдышаться после долгой скачки. В последнее время я часто посылал своих людей на главные дороги Хомейны — обычно это были добровольцы из ремесленников и фермеров, но не солдаты. Некоторые побывали даже в Мухааре, чтобы получить информацию из первых рук и выяснить намерения Беллэма, о которых нам в общих чертах поведал Лахлэн.

— Мой господин, — сказал вестник, — похоже, что Беллэм в гневе, ему не терпится покончить со всем этим. Он хочет уничтожить тебя. А потому, мой господин, он предлагает тебе битву неподалеку от Мухаары. Как он говорит, это будет последняя битва, которая покончит с войной.

— Да? — я ухмыльнулся, взглянув на Роуэна, — Без сомнения, он присовокупил к этому множество разнообразных оскорблений, чтобы приправить свои слова перчиком, не так ли?

Посланник расхохотался:

— Конечно же, господин мой! Что еще может делать побитый пес? — только выть и тявкать. Он потрясает кулаками, кричит и угрожает — и все лишь потому, что становится слабее с каждым днем, — его лицо разрумянилось, — господин мои Кэриллон, он утверждает, что ты устраиваешь такие вылазки потому, что не способен командовать армией на поле боя. Что ты посылаешь Чэйсули околдовывать его патрули, потому что на большее тебе не хватает ума. Мой господин — мы будем биться?..

Я видел, что он готов к этому, видел и то, что вокруг собираются люди — не слишком близко, чтобы вмешаться в разговор, но достаточно близко, чтобы слышать мой ответ. Я был не против. Без сомнения, всех их грызло нетерпение.

— Мы будем биться, — подтвердил я, поднимаясь. Ответом мне был хор приветственных криков.

— Поешь и отдохни, — продолжил я, обратившись к гонцу, — и выпей вина любого, какого хочешь. Сегодня мы пьем за нашу победу и поражение Беллэма, а завтра выступаем.

Он поклонился и ушел исполнять мое приказание. Остальные тоже поспешили разойтись, чтобы передать мои слова войску. Вино развяжет им языки, они исполнят то, чего не мог сделать я: поговорят о каждым солдатом. Теперь моя армия была слишком велика.

Роуэн вздохнул:

— Мой господин — это прекрасно. Даже я с радостью пойду в бой.

— Даже зная, что тебя могут убить?

— Меня могут убить в любой вылазке, — ответил он. — И что за дело, умру ли я, ведя в бой двадцать солдат, или двести? Или даже две тысячи?

Рукоять меча грела мне ладонь, рубин ярко сверкал в лучах солнца.

— И верно, что за дело? — я оглядел лагерь. — Чем измерить силу Мухаара тем ли, сколько людей льют за него кровь? Или — просто тем, что они готовы умереть за него?..

Эта мысль заставила меня нахмуриться, я тряхнул головой — сейчас не время для таких размышлений:

— Найди мне Дункана. Последний раз я видел его с Финном. Нам многое нужно обсудить.

Роуэн кивнул и тут же ушел. Я застегнул пояс и собрался было вернуться в свой шатер и посмотреть карты, но задержался.

Приди, о госпожа моя — я наполнил кубок вином, Я собрал для тебя золотых плодов — и слаще их губы твои.

Но напрасно я ждал, скорбя, И напрасны слова любви Ты сказала мне, что вовек не придешь в мой дом И боль в моем сердце, и пуст без тебя мой дом…

Я поморщился и поскреб бороду. Это была поэтическая вольность: на самом деле Торри вовсе не говорила, что не придет — то был приказ ее брата. И все эти восемь недель, что Торри провела в Обители, Лахлэн доверял свои мысли одной только Леди, забыв о том доверии, что когда-то возникло между нами.

— Безумец, — пробормотал я. — Безумец, решивший взлететь слишком высоко… и, несомненно, сам знает об этом не хуже моего.

Может, он и знал. Он часто бывал при дворах королей. Но человек никогда не знает, где найдет свою любовь — так и принцесса не выбирает, чьей женой ей суждено стать.

Музыка арфы умолкла. Я стоял, слушая шорох ветра, пролетающего над сухой вытоптанной землей, потом выругался сквозь зубы и вошел в шатер.

— Кэриллон.

На пороге стоял Финн. Я жестом предложил ему войти, но он только отвел в сторону полог — и не сдвинулся с места. Он стоял в тени, а за его спиной был лишь ночной мрак.

Я сел рывком, мгновенно проснувшись — да и спал ли я, сознавая, что завтра мне предстоит сойтись лицом к лицу с Беллэмом? — и зажег свою единственную свечу. Нахмурившись, я смотрел на Финна. Внезапно он показался мне чужим и странно сосредоточенным.

— Возьми свой меч и иди со мной.

Я посмотрел на меч, лежавший в ножнах подле меня. Меч, который ждал меня не меньше, чем я ждал рассвета. Зная, что Финн ничего не делает без серьезной на то причины, я натянул сапоги и поднялся — как это обычно бывает в военных лагерях, я спал в одежде.

— Куда? — я вынул меч из ножен.

— Туда.

Больше он не сказал ничего — просто ждал, когда я последую за ним. И я пошел с ним и за Сторром, к дальнему холму. Лагерь остался позади — мутное красноватое зарево за гребнем холма.

Я ждал объяснений от Финна.

Сперва он молчал. Я видел, как он осматривает землю — словно в поисках какого-то знака. И мы увидели этот знак — одновременно.

Пять гладких камней, расположенных правильным кругом. Финн улыбнулся и, опустившись на колени, коснулся каждого по очереди кончиком пальца, словно пересчитывал их или хотел, чтобы они узнали его прикосновение. Он проговорил что-то почти беззвучно, я не понял, что Древний Язык, и ни одного знакомого слова. Он перестал быть тем Финном, которого я знал.