Мертвые души - Гоголь Николай Васильевич - Страница 5
- Предыдущая
- 5/355
- Следующая
“А не могу знать; об этом нужно, я думаю, спросить приказчика. Ей, человек, позови приказчика”. Приказчик явился.
“Послушай, любезный! сколько у нас умерло крестьян с тех пор, как подавали ревизию?”
“Да как сколько? Многие умирали с тех пор”.
“Да, признаюсь, я сам так думал”, подхватил Манилов: “именно очень многие умирали”. Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: “Точно, очень многие”.
“А как, например, числом?” спросил Чичиков.
“Да, сколько числом?” подхватил Манилов.
“Да как сказать числом. Число неизвестное. Человек до 80 будет”.
“Да, именно”, сказал Манилов, обратись к Чичикову: “я тоже предполагал. Большая смертность”.
“Ты, пожалуста, их перечти”, сказал Чичиков: “подробный реестрик всех поименно”.
“Да, всех”, сказал Манилов.
Приказчик сказал: “слушаю” и ушел.
Тут Чичиков ездил и вертелся минуты четыре на стуле. Наконец достал из кармана платок, высморкался, потом опять положил его в карман. Потом снова вынул и высморкался очень звучно, что он делал весьма искусно; потом принялся складывать очень фигурно вроде бумажника или записной книжки, потом вновь в карман и начал, наконец, так:
“Не можете ли вы мне продать кое-каких”, сказал Чичиков.
“Крестьян; да вы хотите с землей или без земли?”
“Нет к чему ж земля, в земле не настоит необходимость”.
“Скольких человек вы желаете иметь?” сказал Манилов, выпуская дым.
“Да всех тех, которые умерли”.
“Как умерли?”
“Я разумею, то есть, чтобы вы мне продали умерших”.
Манилов чуть не выронил из рук трубки и смотрел на Чичикова. Прежде всего в голове его пробежала мысль, не хочет ли гость пошутить; но лицо Чичикова было решительно сурьезно. Потом подумал он, не спятил ли он с ума, но и этого не было заметно: глаза Чичикова были ясны, и всё было как следует, довольно пристойно, да и сам он сидел с умеренностью и приятностью, как сидит благонамеренный чиновник. Находясь в таком затруднительном недоумении, он не нашел ничего другого сделать, как только выпустить изо рта дым чрезвычайно тонкою струею.
“Итак, можете ли вы уступить их?”
Но Манилов так сконфузился и смешался, что только смотрел на него и не мог сказать ни одного слова.
“Итак, вы затрудняетесь?”
“Я? нет, я ничуть”, сказал Манилов: “но я не могу постичь, извините моему неведению. Не имея ваших положительных сведений, или, как выражаются, объективных… я могу ошибаться. Вы извините, однако ж, меня — может быть всё это не то, может быть, вы это изволили выразиться так для красоты слога”.
“Нет, я в существе своем разумею”, сказал Чичиков.
Никак не нашелся на это ничего сказать Манилов и совершенно растерялся. Ему казалось еще необходимо сделать один вопрос, какой вопрос и как сделать его сообразно с приличием, и в каком роде. Кончил он, наконец, тем, что выпустил дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри.
“Так я бы с своей стороны уж и купчую совершил бы”, сказал Чичиков.
“Как на мертвые души купчую?”
“А, нет”, сказал Чичиков: “мы напишем так, как будто бы это были живые. Я уж видите сам служил и привык делать по законам. Уж это мой нрав — от справедливости ни на шаг”[[Так] Уж такой мои нрав. За правду и потерпел даже.].
Манилов в ответ принялся насасывать чубук так сильно, что он начал, наконец, хрипеть, как фагот. Казалось, как будто бы он желал вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства. [мнение насчет этого обстоятельства] Но чубук хрипел и больше ничего.
“Может быть вы имеете какие-нибудь сомнительные рассуждения насчет меня?”
“О, помилуйте, ничуть. Я не насчет этого говорю, чтобы имел какое-нибудь, т. е. критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие, или, чтоб еще более, так сказать выразиться, негоция, так не будет ли эта, так сказать, негоция, не соответствующею гражданским постановлениям России?”
Тут лицо Манилова приняло такое глубокое и значительное выражение, какого еще никогда и не видано было на свете, если ж и видано [было когда-нибудь], то очень редко. [значительное выражение, что всякой в ту же минуту принял бы его за министра. ]
“Нет, не будет”, отвечал на это довольно просто Чичиков: “Правительство в таких делах[Правительство в отношении этого] совершенно благонамеренно и никаких с своей стороны притеснений, даже еще будет довольно, потому что получит казенные пошлины”.
“А если будет довольно, это другое дело. Я против этого ничего”, сказал Манилов и совершенно успокоился.
“Теперь нам остается только условиться в цене и…”
“Как, неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде [так сказать] окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то я с большой охотой вам их всех уступаю безъинтересно и купчую принимаю на свой счет”.
“Благодетель мой!” сказал Чичиков, схвативши обеими своими руками руки Манилова и подпрыгнувши на стуле с живостью, почти несвойственною для человека средних лет, имеющего чин ни слишком большой, ни слишком малый.
“Решительно не стоит благодарности”, отвечал Манилов. “Мне бы хотелось услужить в чем-нибудь, где бы можно точно доказать дружеское, этак сказать, влечение, магнетизм души… но умершие души — это, в некотором роде, совершенная дрянь”.
“Очень не дрянь”, сказал Чичиков с чем-то подобным даже на вздох: “Если б вы знали, какую вы этим услугу оказали человеку без племени и роду. Да, действительно, чего не натерпелся я. Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил. А за что? За то, что соблюдаю правды, что был чист на своей совести, что[Далее начато: рука моя] подавал руку и вдовице беспомощной, и сиротинке горемыке”. Тут даже отер платком он выкатившуюся слезу.
- Предыдущая
- 5/355
- Следующая
