Сюзи - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 22
- Предыдущая
- 22/35
- Следующая
Как-то утром, когда Кларенс сидел в кабинете Пейтона, туда явился Инкарнасио. Кларенсу нравился этот индеец, полууправляющий, полувакеро, и тот отвечал ему привязанностью, в которой собачья верность сочеталась с кошачьей уклончивостью, как было свойственно его натуре. Кларенс без труда завоевал его симпатии — какой-то родственник Инкарнасио служил в «Эль Рефухио», где среди простого люда еще бытовали романтические легенды о щедрости и благородстве мальчика-американца. Инкарнасио восхищался безрассудными выходками Кларенса еще до того, как его окончательно покорила по-княжески нерасчетливая покупка земли, став в его глазах неопровержимым подтверждением всего, о чем ему доводилось слышать. «Истинная кровь идальго всегда скажется, — произнес он тоном оракула. — Разве не убили его отца подлые ублюдки? Ну, а эти, прочие — ба!»
Теперь он стоял в кабинете, забрызганный грязью и полный таинственности, держа в руках сомбреро, а от мокрого серапе поднимался пар, и по комнате разливался запах конского пота и сигар-самокруток.
Наверное, хозяин заметил, какая сегодня разбойничья погода? Злобная, коварная и черная, как грех! Стоит поднять руку, и ветер забирается под серапе и норовит сбросить тебя с лошади; ну, а грязь… Карамба! Через пятьдесят шагов передние ноги коня становятся толще медвежьих лап, а копыта превращаются в глиняные шары!
Кларенс понимал, что Инкарнасио пришел к нему не для того, чтобы беседовать о погоде, и терпеливо ждал дальнейшего.
Однако этот подлый дождь, продолжал вакеро, прибил к земле стебли, сравнял все борозды и очистил ложбины и овражки, а также — самое главное! — обнажил камни и всякий хлам, укрытый под летней пылью. Поистине чудо: Хосе Мендес после первых же ливней отыскал серебряную пуговицу, которую потерял еще весной. А нынешним утром он, Инкарнасио, припомнив, как долго и с каким старанем дон Кларенсио искал сапог, пропавший с ноги сеньора Пейтона, решил поглядеть на склоне второй террасы. И — матерь божья! Он его нашел! Весь промокший, в грязи, но совсем такой, каким он был при жизни сеньора Пейтона. До колесика шпоры!
Инкарнасио вытащил сапог из-под серапе и положил его перед Кларенсом. Молодой человек сразу его узнал, несмотря на то, что кожа разбухла и пропиталась глиной, так что он скорее напоминал обувь какого-нибудь пропойцы, а не Пейтона, всегда одевавшегося с большим тщанием.
— Да, это тот самый сапог, — сказал Кларенс тихим голосом.
— Отлично! — воскликнул Инкарнасио. — Теперь, если дон Кларенсио соблаговолит внимательно поглядеть на американскую шпору, он увидит — что он увидит? Несколько волосков, которые запутались в острых зубчиках. Отлично! Это волосы лошади, на которой ехал сеньор? Конечно, нет, это ясно. Это не шерсть с боков или брюха коня — волоски слишком длинны. И они не того цвета, как грива и хвост. Откуда же они попали на шпору? Они были вырваны из риаты, сплетенной из конского волоса. Но ведь обычные лассо для вакеро плетутся из сыромятных ремней. Такое лассо не скользит, оно держит; риата сильно скользит и душит.
— Но ведь мистер Пейтон не был задушен! — перебил Кларенс.
— Да! Но, наверное, петля риаты была слишком велика — кто знает? Она могла соскользнуть с его плеч, стянуть ему руки и сбросить его с седла. Такие случаи не раз бывали! А на земле она скользнула дальше или он сам сбросил ее себе на ноги, но она запуталась в шпоре, и его поволокло по земле, пока не соскочил сапог, но он-то уже умер!
Сам Кларенс давно уже считал, что Пейтон был убит именно так, однако с Инкорнасио он об этом почти не говорил. Теперь он молча поглядел на шпору, на вопиющие о правосудии волоски и убрал ее в бюро. Инкарнасио продолжал:
— На ранчо Роблес нет ни одного вакеро, у которого была бы волосяная риата. Мы предпочитаем лассо, сплетенное из ремней: они тяжелее и крепче; они предназначены для быков, а не для людей. А эта волосяная риата — она из-за гор, с Юга.
Наступила мертвая тишина, прерываемая только стуком дождя по крыше веранды. Инкарнасио слегка пожал плечами.
— Дон Кларенсио не бывал там? Франсиско Роблес — тот, которого чаще называют Панчо, — он родом с Юга. Когда дон Кларенсио покупал титул, он же видел Франсиско, его держателя?
— Я имел дело только с владельцами и то через посредство моих банкиров в Сан-Франциско, — рассеянно ответил Кларенс.
Инкарнасио скосил желтоватые белки мутно-карих глаз на своего хозяина.
— Педро Моралес, которого прогнал сеньор Пейтон, — сводный брат Франсиско. Они часто бывали вместе. Теперь, когда Франсиско получил золото, которым дон Кларенсио уплатил за титул, они почти не встречаются. Но Педро тоже богат. Матерь божья! Он играет в карты и кости и ведет себя, как идальго. Он на всех смотрит сверху вниз, даже на американос, с которыми играет. Правда, говорят, он стреляет не хуже лучших из них. Он хвастает и чванится, этот Педро! Он говорит, что будь все потомки знатных родов похожи на него, так они бы прогнали этих свиней с Запада назад за горы.
Кларенс поднял голову, перехватил быстрый взгляд желтых глаз Инкарнасио, пристально посмотрел на него и встал.
— Насколько я помню, я никогда его не видел, — ответил он спокойно. — Спасибо за шпору, друг Насьо. Но пока никому про нее не говори.
Однако Насьо не торопился уходить. Заметив это, Кларенс протянул ему сигару и закурил сам. Он знал, что вакеро непременно начнет свертывать ее заново и что это неторопливое занятие послужит предлогом для дальнейших откровений.
— Но, может быть, сеньора Пейтон встречала этого Педро у своих знакомых в Сан-Франциско?
— Конечно, нет. Сеньора носит траур и не выезжает. Да и вряд ли у нее есть знакомые, у которых она могла бы встретиться с уволенным слугой своего мужа.
Инкарнасио неторопливо закурил самокрутку и сказал, выпуская колечки дыма:
— А сеньорита? Она не может с ним познакомиться?
— Ни в коем случае.
— А если бы, — продолжал Инкарнасио, бросая спичку на пол и наступая на нее, — а если бы этот хвастун, этот индюк стал бы бахвалиться таким знакомством, вы бы сделали с ним вот так?
— Разумеется, — невозмутимо ответил Кларенс, хотя он вовсе не ощущал подобной уверенности. — Если бы он действительно заявил что-либо подобное, в чем я сомневаюсь.
— Верно, — согласился Инкарнасио. — Кто знает? Это ведь может быть какая-нибудь другая сеньорита Силсби.
— Приемную дочь сеньоры зовут мисс Пейтон, друг Насьо. Ты забываешься, — негромко сказал Кларенс.
— Прошу прощения, — поспешил извиниться Инкарнасио. — Но ведь прежде она называлась Силсби. Об этом все знают; она сама рассказывала Пепите. Сеньор Пейтон завещал свое поместье сеньоре Пейтон. А о сеньорите даже не упомянул? Что поделаешь! Об этом кудахчут все куры на заднем дворе. Но я говорю «мисс Силсби» потому, что в Сакраменто есть другая Силсби, дочь той ее тетки, которая пишет ей письма. Пепита видела эти письма! И, может быть, разбойник Педро хвалится знакомством с этой другой мисс.
— Весьма возможно, — ответил Кларенс. — Но вот что, друг Насьо: запомни сам и объясни другим, что на этом ранчо нет никакой сеньориты Силсби, а есть только сеньорита Пейтон, уважаемая дочь сеньоры, твоей госпожи.
Кларенс говорил тем полуфамильярным-полуотеческим тоном испанского сеньора, который он усвоил в «Эль Рефухио», где его положение было столь же двусмысленным, но где никто не осмеливался ослушаться этого тона.
— А теперь, — добавил он торжественно, — ступай, друг! Да будет с тобой благословение господне, и не забудь моих слов.
Инкарнасио столь же торжественно отступил на шаг, поклонился, взмахнул своим сомбреро так, что жесткие поля царапнули пол, и удалился.
Оставшись один, Кларенс некоторое время в задумчивости сидел перед камином. Вот как! Значит, всем известно, что Сюзи не родная дочь Пейтонов, и всем, за исключением, пожалуй, миссис Пейтон, известно, что она ведет тайную переписку с кем-то из своих родственников. При других обстоятельствах он, возможно, нашел бы оправдание стремлению утвердить свою независимость, продиктованную любовью к близким. Но вести себя так по отношению к миссис Пейтон? Чудовищно! Миссис Пейтон, конечно, не могла не узнать об этом, не заподозрить истинных чувств девушки. Наверное, так оно и есть — к ее горю добавилось еще и это бремя, но гордость заставляет ее молчать. Глаза Кларенса увлажнились. Боюсь, эта сентиментальная мысль занимала его куда больше, чем возможные тайные встречи Сюзи с Педро или намек Инкарнасио на то, что Педро как-то замешан в гибели Пейтона. Он знал, что остальные вакеро ненавидели Педро за его знатное родство, он знал ревнивую натуру этих людей и их склонность к нелепым преувеличениям. Насколько он мог судить, в частности, по тем фразам, которые ему довелось подслушать на дороге из Фэр-Плейнс, Педро скорее был способен замыслить мошенничество, чем кровавую месть. Он ничего не знал о смертельном оскорблении, которое Пейтон нанес Педро, и поэтому не принял всерьез презрительное замечание самого Пейтона о том, какое возмездие предпочтет Педро. Неудачное покушение, жертвой которого чуть было не стал он сам, казалось ему случайностью, — но, может быть, убийца охотился именно за ним, а не за Пейтоном, как он было подумал, и его старый друг и покровитель погиб в результате роковой ошибки? Правда, казалось неясным, зачем им понадобилась его смерть, однако они, возможно, решили убрать опасного свидетеля своих черных замыслов — ведь они не знали, что именно успел он услышать в ту ночь на дороге из Фэр-Плейнс. Единственная улика, запертая вместе со шпорой в ящике бюро, указывала лишь, что убийцу следует искать за пределами ранчо, и только. Однако ему стало легче при мысли, что слуги Пейтона непричастны к его смерти и он не пал жертвой заговора среди своих домочадцев.
- Предыдущая
- 22/35
- Следующая
