Ильза Янда, лет - четырнадцать - Нёстлингер Кристине - Страница 10
- Предыдущая
- 10/29
- Следующая
– Ты не могла бы мне сразу сказать, что купить? – сказала я вчера очень вежливо. – Тогда бы мне не надо было бы все время бегать в магазин.
Но советница нашла, что и это чересчур дерзко.
– Ну и манеры у этой девочки! Просто фантастические! – возмутилась она.
Кроме того, я должна мыть и вытирать посуду. А ее стало гораздо больше, чем раньше. Чтобы накрыть на стол, советнице требуется ровно вдвое больше посуды, чем любому нормальному человеку. Подо все ей нужны отдельные блюдца и сто разных ложечек и ножей. А вчера она мне велела купить графин. Он стоит теперь посреди стола.
– На столе просто обязательно должен стоять графин с водой, – поучает она маму.
И теперь она очень обижена, что никто из нас не пьет за обедом воду. А потому она все время ругает кока-колу. Она говорит, примеру:
– Один ученый поставил такой опыт. Он положил гвоздь в стакан с кока-колой. И что же? Неделю спустя этот гвоздь растворился! Растворился без остатка!
– Чепуха! – подумала я. Но, к сожалению, я подумала это вслух. И опять она на меня обиделась.
У меня только что произошел скандал с советницей.
– Эрика! На входной двери, возле ручки, черное пятно, следы от пальцев, – заявила она мне.
Я кивнула. На входной двери, возле ручки, у нас всегда черные следы от пальцев.
– Ну так иди же! – сказала она.
– Куда? – спросила я. Я, правда, не поняла, что она имеет в виду.
– Неслыханно, просто неслыханно! – она так сопела, словно у нее жуткий насморк.
– Что неслыханно? – спросила я. Тогда советница сунула мне в руки тряпку и бутылку с очистителем и произнесла:
– Иди чистить дверь, ну-ка быстро!
Я не хотела идти. Мама глядела на меня умоляюще, но я все равно не пошла.
– Я сделаю это сама, – сказала мама и взяла у меня из рук тряпку и бутылку.
– Лотта! Я сказала это твоей дочери, а не тебе! – заявила советница, и мама снова сунула мне бутылку и тряпку. Я, сжав зубы, пошла к двери. Я не ленивая, но мама сама всегда говорит, что мыть эту дверь нет никакого смысла – через час она все равно будет грязная. Я не могла понять, почем мама не решается сказать это советнице.
Из кухни до меня донесся голос советницы. Она вещала:
– То, что случилось с Ильзой, должно послужить тебе хорошим уроком. Это показывает, до чего может дойти, если дети не приучены слушаться и подчиняться!
Я мыла дверь. В тот самый момент, когда черные отпечатки пальцев наконец исчезли, появилась Татьяна. Она ела хлеб с малиновым мармеладом. Пальцы у нее были все перепачканы. Она хитро улыбнулась мне и с размаху хлопнула пятерней прямо по двери. Я сказала ей, чтобы она прекратила, но она все хлопала и хлопала.
– А ну-ка, выметайся отсюда! – сказала я и оттащила ее от двери. Она завизжала и укусила меня за руку. Я шлепнула ее, совсем не больно, но она заревела во все горло. Советница галопом прискакала из кухни и затараторила:
– Татьяна, деточка, что с тобой?! – Потом взяла Татьяну на руки и стала ее нежно баюкать, приговаривая: – Детонька, ведь все уже прошло, все прошло, все прошло!
Через голову Татьяны она смотрела не меня. Она смотрела на меня так, словно я какое-то чудовище, страшнее какого на всем свете не сыщешь. Моим единственным утешением было то, что Татьяна заехала своими мармеладными пальцами прямо в лиловые локоны советницы, и та, почувствовав, что ее волосы склеились от чего-то липкого, попросту выпустила Татьяну из рук. Татьяна скользнула по животу советницы на пол и от изумления даже перестала реветь. Но в эту минуту начал орать Оливер. Он орал, будто его резали. Он, оказывается, поранил себе ножницами мизинец.
– Кто же это дает такому маленькому ребенку ножницы! – возмутилась советница, и теперь она уже просто не знала, утешать ли ей Оливера или отмывать волосы от мармелада.
Не знаю почему, но мама вдруг начала громко рыдать. Она говорила сквозь рыдания, что больше не хочет жить, что не вынесет этого крика, что нервы у нее не выдерживают.
Было непонятно, имеет ли мама в виду крик советницы или рев Оливера и Татьяны. Возможно, она имела в виду всех троих, но советница, приняв это на свой счет, сказала, что все мы неблагодарны и совершенно недостойны того, что она, бросив дома бедного мужа, вывозит у нас грязь и нянчит детей. Она сейчас же уезжает домой.
Весь день я дожидалась, когда же советница нас покинет. Она стояла в гостиной без всякого дела и всем своим видом показывала, как она обижена. Ее дорожная сумка лежала на журнальном столике – в знак того, что она в любой момент готова уйти.
Эта старая ханжа оставалась в гостиной до тех пор, пока Курт не вернулся из редакции. Только тогда она начала по-настоящему собираться и жаловаться на свои обиды. Она запаковала свой будильник, огромные рейтузы и розовую ночную рубашку. Засовывая все это в сумку, она бормотала:
Раз не хотят, чтобы я здесь оставалась, раз никто во мне не нуждается, я ухожу!
– Лотта наверняка ничего против тебя не имеет. Ты просто себе все вообразила, мама, – сказал Курт.
Это прозвучало довольно вяло, но советнице и этого оказалось довольно. Она снова достала из сумки будильник, рейтузы и розовую ночную рубашку и простила маму. Курту она сказала, что она выдержит все. Но только в интересах своих внуков. Чтобы они выросли настоящими людьми. (Меня она к своим внукам наверняка не причисляла.)
Если советница останется у нас еще надолго, я тоже убегу. Только я не знаю, куда мне бежать.
Хоть бы письмо мне пришло до востребования! Ильза ведь знает, что я жду от нее письма. Девушка на почте сказала, что письмо из Лондона идет всего два дня, самое большее три, и письма почти никогда не теряются. Слухи, что письма теряются, распускают те, кому писать лень. Если бы я хоть адрес этой тетки знала. Старой тетки Амрай, которая подыскала Ильзе место воспитательницы двоих детей в английской семье. Тогда бы я могла послать письмо ей, а она переслала бы его Ильзе.
Может, хоть завтра мне придет письмо до востребования!
Мне плохо. Голова болит, и живот, и вообще все. Мне так плохо, что это даже заметили. Я совсем позеленела, говорит мама. Она даже думает, что у меня начинается свинка, потому что в нашем доме чей-то ребенок заболел свинкой.
Но у меня точно никакая не свинка. Я вообще ничем не больна. Мне стало плохо на улице. Я шла домой из школы и вдруг вижу впереди высокую рыжую девицу, худую как щепка. На ней ярко-голубая кожаная куртка. Такая куртка и такие волосы встречаются не часто.
Сердце у меня заколотилось.
Я ускоряю шаг и догоняю ее. Сердце мое теперь стучит как отбойный молоток, потому что это и вправду Амрай.
– Что случилось? – спрашиваю я. – А где же Ильза? Ты что, одна вернулась?
Я еще много чего спрашиваю, но Амрай меня не понимает. Она смотрит на меня с изумлением.
– С каких это пор ты так смешно заикаешься? – говорит она, наклоняясь ко мне, чтобы лучше слышать. Она ростом выше, чем метр восемьдесят.
У Амрай красная сумка через плечо.
Из нее торчат линейка и треугольник.
– Где Ильза? Да скажи ты мне, – говорю я громко, как только могу.
Но по-настоящему громко я говорить не могу, в горле у меня ком.
Амрай смотрит на меня, словно я спятила.
– Как ты тут очутилась? – спрашиваю я и чувствую, что ком в горле становится все больше.
– Да просто я иду на дополнительный урок! – говорит Амрай удивленно. И еще просит передать привет Ильзе – она ей на днях обязательно позвонит. Но вообще-то у нее так мало времени. Она теперь ходит в школу танцев, да еще по латыни и математике хромает, а репетирует ее один тип – обалдеешь, до чего интересный. Он студент. Правда, к сожалению, для нее он потерян. У него скоро будет ребенок, ну, не у него, а там у одной... от него. Потому что она в тот день забыла принять таблетку.
Тут мне стало плохо.
Амрай говорит: «Ну, привет» и летит к остановке, потому что трамвай уже на перекрестке и как раз поворачивает.
- Предыдущая
- 10/29
- Следующая
