Джентльмены и игроки - Харрис Джоанн - Страница 38
- Предыдущая
- 38/79
- Следующая
— Что это?
— Аттестационная ведомость.
— О господи. Совсем забыл.
Конечно же, на носу аттестация. Не дай бог вы не заполнили необходимые бумажки до министерской декабрьской инспекции. Меня тоже это ждет. Новый Главный просто обожает внутришкольные аттестации, которые ввел Боб Страннинг, а ему еще подавай курсы повышения квалификации, ежегодные семинары по управлению и сдельную зарплату. Сам я этого не понимаю: учитель хорош настолько, насколько хороши его ученики, — но у Боба не остается времени на класс, а это главное.
Общий принцип аттестации прост: за работой в классе каждого младшего учителя наблюдает кто-то из старших учителей, который его и аттестует; работа заведующих оценивается начальником курса, каждого начальника курса аттестует заместитель, то есть Пэт Слоун или Боб Страннинг. Заместители аттестуются самим Главным (хотя что касается Страннинга, то он настолько мало времени проводит в классе, что непонятно, зачем ему беспокоиться). Сам Главный, будучи географом, почти не преподает, зато проводит массу времени на курсах по подготовке к сдаче экзаменов на школьного учителя, читая лекции по «Расовым вопросам» или «Наркотики: будь бдителен».
— Тут говорится, что сегодня днем вы будете наблюдателем у меня на уроке, — сказал Тишенс. Он явно был от этого не в восторге. — Третий класс, информатика.
— Спасибо, мистер Тишенс.
Интересно, какой шутник решил запустить меня на информатику. Впрочем, как будто я не знаю. Да вдобавок еще к Тишенсу. Эх, подумал я, накрылось мое окно.
Бывают в жизни учителя дни, когда все идет наперекосяк. Мне ли не знать; у самого случалось такое, когда единственный разумный выход — пойти домой и лечь в постель. Сегодня не везет, бредовая череда неудач и неурядиц, мусора и пропавших книг, мелких потасовок и непрошеных заданий начальства, и дополнительных обязанностей, и сомнительных объяснений в коридоре.
Стычка с Эриком Скунсом из-за Сатклиффа, учинившего какое-то безобразие; мой журнал (так и не нашедшийся, что очень беспокоит Марлин); ветер (что всегда неприятно); протечка в туалете для учеников и потоп в Среднем коридоре; Коньман (чрезвычайно самодоволен); доктор Дивайн (то же самое); тягостная смена классных комнат в связи с протечкой, организованная (о боги!) по электронной почте, в результате чего я опоздал на двадцать минут на утреннюю замену — вести английский язык вместо Роуча.
Звание старшего учителя дает массу преимуществ. Например, заслужив репутацию приверженца строгой дисциплины, напоминать об этом приходится не часто. Повсюду слышится: «Не связывайся с Честли» — и спокойная жизнь обеспечена. Но не сегодня. Такое изредка случается, и в любой другой день я бы так не сердился. Но тут мне досталась большая группа из тридцати пяти человек — третий класс нижней ступени, и среди них ни одного, изучающего латынь. Они знали меня только понаслышке, и вряд ли последняя статья в местной газете была мне на пользу.
Я опоздал на десять минут, и класс уже бушевал. Никакого задания им не дали, и, когда я вошел, ожидая, что мальчишки притихнут и встанут, они просто взглянули на меня и продолжили заниматься своими делами. Карты, болтовня, громкая свара с опрокидыванием стульев на задних партах и вонь жевательной резинки.
Такое поведение не должно меня злить. Хороший учитель знает, что есть притворное негодование и настоящее, и притворство здесь — честная игра, вид учительского оружия, та пушка, на которую он берет учеников; но истинное негодование надо прятать любой ценой, чтобы не позволить им, умелым манипуляторам, выиграть очко.
Но я устал. День начался плохо, мальчики меня не знали, и я все еще находился под гнетом вчерашнего происшествия в саду. Эти визгливые мальчишеские голоса: «Ни черта он не может, старый хрыч!» — звучали слишком знакомо и настойчиво, чтобы можно было от них отмахнуться. Один мальчик, взглянув на меня, повернулся к соседу. Мне послышалось: «Вот вам на орехи, сэр!» — и взрыв мерзкого хохота.
И вот я — как новичок, как практикант — поддался на древний хрестоматийный трюк. Я сорвался.
— Молчать, джентльмены!
Обычно это действовало. Но сейчас — нет. Мальчики на задних партах открыто потешались над моей потрепанной мантией, которую я забыл снять после дежурства во время утреннего перерыва. «Вот вам на орехи, сэр!» — услышал я (или мне показалось), и шум только усилился.
— Я сказал, молчать! — рыкнул я.
В обычных обстоятельствах звук моего голоса пробирает, но я забыл о рекомендациях Бивенса ничего не принимать близко к сердцу. Невидимый палец ткнул меня в грудину посреди рыка. Мальчишки на галерке хихикали, и у меня мелькнула шальная мысль, что именно они приходили вчера вечером. «Думаешь, поймаешь меня, жирный ублюдок?»
Да, в таких ситуациях без жертв не обходится. На этот раз я оставил восьмерых на обеденный перерыв, что, конечно, перебор, но у каждого учителя свои дисциплинарные меры, и нечего было Страннингу вмешиваться. Однако он вмешался: проходя мимо класса в самое неподходящее время, он услышал мой голос и посмотрел через стекло как раз в тот миг, когда я дернул одного из веселящихся юнцов за рукав блейзера.
— Мистер Честли!
Ну да, в наше время попробуй тронуть ученика хоть пальцем.
Наступила тишина. Рукав у мальчика оказался порван под мышкой.
— Вы видели, сэр? Он ударил меня!
Все знали, что это неправда. Даже Страннинг знал, хотя и не подавал виду. Меня снова ткнул невидимый палец. Мальчик — его звали Пули — выставил свой блейзер на всеобщее обозрение.
— Он был совсем новый!
Снова неправда, это каждому было видно. На ткани блестели протертые места, а рукав был коротковат. Прошлогодний блейзер, который уже пора менять. Но все равно я перегнул палку, и сейчас это было очевидно.
— Расскажите мистеру Страннингу, как все произошло, — предложил я, повернувшись к притихшему классу.
Второй зам смотрел на меня взглядом рептилии.
— А когда вы закончите с мистером Пули, — добавил я, — пришлите его, пожалуйста, обратно, чтобы я по всей форме оставил его после уроков.
Страннингу ничего не оставалось, кроме как уйти, прихватив Пули с собой. Вряд ли ему понравилось, что его выставил коллега, но нечего было вмешиваться, верно? И все же я чувствовал, что он этого так не оставит. Слишком хорошая возможность, к тому же я вспомнил (хотя и поздновато), что юный Пули — старший сын доктора Б.-Д. Пули, председателя Попечительского совета, чье имя я совсем недавно видел на одном официальном уведомлении.
Что ж, все это выбило меня из колеи, я зашел не в ту комнату, где должен был проводить аттестацию Тишенса, а в результате опоздал к нему на двадцать минут. Все посмотрели на меня, кроме Тишенса, бледное лицо которого одеревенело от возмущения.
Я сел сзади, кто-то подвинул мне стул, на котором лежала розовая ведомость. Я просмотрел этот листок. Обычные графы: планирование работы, подача материала, стимулирование, энтузиазм, владение дисциплиной. Оценки по пятибалльной шкале плюс место для комментария — все как в гостиничной анкете.
Я размышлял, какое мнение от меня ожидается, класс вел себя тихо, кроме двоих на задней парте, которые пихались локтями, Тишенс объяснял уверенно и доходчиво, компьютеры вели себя хорошо, на экране рождались головокружительные картинки, которые, очевидно, и являлись объектом изучения. В целом вполне удовлетворительно, решил я, ободряюще улыбнулся злополучному Тишенсу и ушел пораньше в надежде быстренько выпить чашку чая до начала следующего урока; розовую бумажку я сунул в ячейку второго зама.
И тут я заметил что-то на полу у своих ног. Это была маленькая записная книжка в красном переплете. Открыв ее, я увидел, что она наполовину исписана тонким почерком; на форзаце я прочел имя: «К. КИН».
Ах, Кин. Я оглядел комнату, однако нового преподавателя английского там не оказалось. А потому я положил книжку в карман, чтобы потом вернуть ее владельцу. И зря, как выяснилось впоследствии. Но вы же знаете, что говорится о подслушивании у двери.
- Предыдущая
- 38/79
- Следующая
