Крыса из нержавеющей стали призвана в армию - Гаррисон Гарри - Страница 12
- Предыдущая
- 12/44
- Следующая
— Я не хочу! — пискнул кто-то.
— у тебя нет выбора, — мрачно заявил офицер. — Наша родина — демократическая страна, а вы — добровольцы и дадите клятву. Если не дадите
— а у вас есть такое право, — то вот через эту дверь попадете в федеральную тюрьму, где просидите тридцать лет за уклонение от демократических обязанностей. Итак, повторяйте за мной.
Стараясь не вникать, мы повторили все то, что он сказал.
— Опустите руки, поздравляю, вы теперь солдаты и подчиняетесь требованиям начальства. Первое требование начальства — добровольно пожертвовать литр крови для госпиталя. Выполнять!
Едва держась на ногах от отчаяния, голода и потери огромного количества крови, мы ждали, когда нам наконец дадут отдохнуть. Но не тут-то было.
— Строиться! Каждый из вас сейчас получит форму разового пользования. Но пользоваться ею запрещается до особого распоряжения. Вы наденете форму, поднявшись по лестнице на крышу, откуда вас отправят в лагерь Слиммарко, где начнется ваше обучение. Каждый получит личный знак с его именем и служебным номером. На знаке есть желобок, чтобы его можно было легко сломать пополам. Ломать запрещается, это военное преступление.
— А почему нельзя ломать, если он для этого и предназначен? — пробормотал я. Сосед объяснил:
— Личный знак ломают пополам после смерти солдата. Одну половинку отправляют в архив, а другую кладут в рот мертвецу.
Наверное, вам не покажется странным, что я в этот миг почувствовал на языке металлический привкус.
В других обстоятельствах мне, наверное, понравилось бы путешествие на этом необычном воздушном корабле. Он имел форму огромной сигары, заполненной, видимо, каким-то газом. Снизу к сигаре была подвешена металлическая кабина, со вкусом украшенная орнаментом из черепов и костей; лопасти огромного винта могли толкать летательный аппарат вперед и вверх. Вид из кабины, наверное, был бы восхитительным, если б ее создатели предусмотрели иллюминаторы в пассажирском отсеке, где на исключительно неудобных креслах из литой пластмассы сидели мы, новобранцы. Я блаженствовал — в призывном центре нам лишь раз позволили присесть, и то для того, чтобы сдать кровь. Пластмасса холодила тело сквозь тонкую фиолетовую ткань формы, пол под картонными подошвами, пришитыми прямо к штанинам, казался невероятно твердым. Единственный карман находился на груди; уложив в него мешок с личными вещами, каждый из нас стал похож на фиолетовое сумчатое животное, каких можно увидеть разве что в кошмаре.
— Я еще ни разу в жизни не покидал родного дома, — пожаловался рекрут справа от меня. Он всхлипнул и вытер мокрый нос рукавом.
— А я покидал! — тепло и бодро заявил я. Ни теплоты, ни бодрости я не испытывал, но надеялся, подняв настроение соседа, тем самым поднять и свое.
— Кормят в армии паршиво, говорят, — упорно скулил мой соратник. — Никто на свете не умеет печь сепкукоджи лучше, чем моя мамочка.
Пирог с луком! Ну и вкус у этого паренька!
— Забудь об этом, — весело посоветовал я.
От продолжения этой интересной беседы меня спасло появление сержанта. Распахнув дверь из пилотского отсека, он взревел:
— А ну, встать, кретиноджи! — и позаботился о том, чтобы все мы выполнили приказ, нажав кнопку механизма, убирающего сиденья. Только я один не успел вскочить на ноги, и мне одному пришлось выдержать всю силу испепеляющего сержантского взгляда.
— Руки вдоль туловища, ноги вместе, грудь вперед, живот назад, подбородок опустить, смотреть прямо и не дышать!
После секундной неразберихи образовались и застыли фиолетовые ряды. Сержант разглядывал нас с нескрываемым презрением.
— Кажется, кто-то все-таки дышит. Не дышать, покуда не разрешу! Первому, кто вздохнет, врежу в самое подходящее место!
В ответ — мертвая тишина. Вскоре то один, то другой новобранец стал пошатываться. Застонав, один упал в обморок. Я бесшумно дышал носом. Кто-то захрипел — не выдержал. Сержант тут же подскочил к нему, и самое подходящее место на теле новобранца оказалось солнечным сплетением. Взвизгнув, жертва рухнула на пол, а остальные стали хватать ртом живительный воздух.
— Это вам маленький урок, — процедил сквозь зубы сержант. — Поняли, что я имею в виду?
— Да, — тихонько пробормотал я. — Что ты — садомазохист.
— Что я приказываю, а вы исполняете, иначе пеняйте на себя. — В заключение этой неприятной сентенции у него перекосилось лицо, губы разжались, и блеснули желтые клыки. Далеко не сразу я понял, что это означает улыбку.
— Садитесь, ребята, устраивайтесь поудобнее, — вдруг благодушно предложил он.
«Куда? — подумал я. — На голый пол? Кресла же убраны».
Сержант любовно похлопал себя по мешку сала, перетянутому ремнем.
— Меня зовут Клутц, строевой сержант Клутц. Но не вздумайте обращаться ко мне по имени — это привилегия старших по званию. Для вас я — сержант, сэр или мастер. Вы должны быть скромны, исполнительны, почтительны и покорны. Я не стану описывать наказания за несоблюдение этих требований, потому что недавно поел и не хочу портить себе пищеварение.
По шеренгам прокатился тихий стон при мысли о том, какие ужасы могут испортить пищеварение этому чреву.
— Как правило, достаточно один раз наказать самого строптивого рекрута, чтобы сломить его дух. Но иногда его приходится наказывать во второй раз. В третий раз у нас никого не наказывают. Хотите знать, почему?
Налитые кровью глаза скользнули по нам, и мне захотелось забиться в угол.
— Поскольку вы слишком тупы, чтобы ответить на этот вопрос, я отвечу сам. В третий раз орущего, брыкающегося, зовущего мамочку рекрута запихивают в особую камеру. Там из него с шипением уходят девяносто девять целых, девяносто девять сотых процента влаги. Знаете, на что он становится похож? Хотите посмотреть?
Он полез в карман и достал крошечную фигурку обезвоженного рекрута. На лице бедняжки навеки застыл невыразимый ужас.
Солдаты застонали, наиболее слабые попадали без чувств. Сержант Клутц улыбнулся.
— Да, вот так в итоге выглядит непокорный. После казни его крошечное тельце месяц висит в казарме на доске объявлений, в назидание остальным, а после, вместе с игрушечной лопаткой, чтобы было чем выкопать могилку, его кладут в почтовый конверт и отсылают родным. Вопросы есть?
— Простите, сэр, — послышался дрожащий голос. — Скажите, процесс обезвоживания — мгновенный или… медленный и мучительный?
— Хороший вопрос. Ты уже пробыл один денек в армии, так неужели не догадаешься?
Снова стоны, шум падения бесчувственных тел. Сержант одобрительно кивнул.
— Ладно. Сейчас я скажу, что вас ждет в ближайшем будущем. Мы летим в ЛНПС на ВБМ, то есть в лагерь начальной подготовки Слиммарко на Военной базе Мортстерторо. Там вы постигнете основы солдатской науки. Некоторые из вас не выдержат начальной подготовки и будут похоронены со всеми воинскими почестями. Запомните это. Запомните и то, что обратного пути у вас нет. Вы станете справными солдатами — или мертвецами. И поймете, что военная служба трудна, но справедлива. Вопросы есть?
В тишине у меня громко заурчало в животе, а изо рта выскочили слова:
— Да, сэр. Когда нам дадут поесть?
— Крепкий у тебя желудок, как я погляжу. Обычно новобранцам суровая правда военной жизни портит аппетит.
— Сэр, я желаю честно исполнить свой долг. Солдат обязан быть сильным и выносливым, а для этого надо хорошо питаться.
Сопя и таращась на меня, Клутц обмозговал (если в данном случае уместно это слово) мой довод.
— Ладно, будем считать, что ты сам напросился идти за пайками для всех. Кладовка вон за той дверью. Пошел!
Я отворил дверь в крошечный отсек, где стояла одна-единственная коробка с надписью «БОЕВЫЕ ПАЙКИ ЮК-Е». Но коробка оказалась подозрительно легкой: Неужели ее содержимым можно накормишь такую ораву?
— Тащи сюда, кретино, нечего ее щупать, — зарычал сержант, и я поспешил обратно. Пайки ЮК-Е оказались серыми брикетами в пластмассовых стаканчиках. Мои товарищи мигом их расхватали.
- Предыдущая
- 12/44
- Следующая
