Месть - Гаррисон Джим - Страница 18
- Предыдущая
- 18/19
- Следующая
Амадор разбудил Кокрена и предложил кофе из термоса. Радио исторгало музыку ночных жалоб, разбитых сердец и бесплодных усилий, и Кокрену на мгновение показалось, что он вернулся в миссию к Диллеру и толстяк среди ночи проверяет у него пульс, бормоча молитвы и подпевая первой пронзительной рассветной птичьей трели.
– Нам далеко идти в темноте, но я знаю дорогу. Змей нет, им сейчас холодно, и луна в три четверти.
Они вышли из машины, Кокрена сотряс озноб, и пар из стакана кофе устремился вверх в лунном свете. Кокрен улавливал странный звериный запах масла, которым Амадор намазал винтовку. Стена дальних гор отбрасывала огромную тень, а за ней иглы сосен цепляли мерцающий свет луны. Он провел пальцами по изморози на капоте, подул на руки и ощупал револьвер под теплым жилетом козьего меха, собственностью Амадорова племянника. Он обошел машину кругом и тронул Амадора за плечо:
– Слушай, друг. Если мы влипнем, спасайся сам. Мне имеет смысл погибнуть в этом деле. Тебе – нет.
– Не боись. – Амадор вдохнул и выдохнул, наблюдая, как дыхание белеет и становится видимым. – Вчера мне приснилось, что я умру стариком, ну знаешь, в кресле-качалке на веранде, у себя на ранчо. Я верю своим снам. И умению. Только это меня всю жизнь и спасает.
Он засмеялся.
Они долго шли в полном молчании по вьющейся пастушьей тропе. Один раз остановились на крутом уступе полюбоваться ручейком, серебристо сверкавшим далеко внизу. Их напугал чернохвостый олень, внезапно проломившийся через кусты, но койоты лаяли все дальше и дальше.
Они пришли на место сильно заранее и встали у ручья покурить. На востоке начало светать – небо на горизонте над расщелиной каньона словно запачкалось серым. Запели птицы, и Амадор подошел к тополю, растущему в десяти ярдах от тропы.
– Садись сюда, под дерево. Я спрячусь на склоне. Акула решит, что ты призрак. Разведи руки в стороны, ладонями наружу, пусть будет видно, что ты не вооружен. И положись на меня.
– Ясное дело. На кого еще?
Они пожали друг другу руки, и Кокрен стал смотреть, как Амадор легко карабкается вверх по холму – винтовка на ремне раскачивалась за спиной. Он помахал, когда Амадор остановился и повернулся к нему лицом, затем сел под дерево и стал смотреть на лужайку у ручья. Он сидел так долго и неподвижно, что птицы подобрались ближе; пришли олениха с олененком и стали пить из ручья. Кокрен сидел, перебирая в памяти свои несчастья, и к тому времени, как мысли у него кончились, рассвет пригрел землю и пар уже не шел изо рта. Мимо пролетела ворона, подозрительно покосилась на него и удивленно каркнула. Появился первый гриф, ловя крыльями солнечные лучи высоко над прохладными тенями каньона. Кокрен смотрел на грифа, когда в отдалении заслышался стук копыт. Потом охотничьи собаки Тиби – английские пойнтеры, сука и кобель, – пробежали мимо и внезапно повернулись на запах Кокрена. Кобель приблизился, рыча, а сука осталась на тропе, поскуливая от любопытства и возбуждения. Кокрен успокоил кобеля, и тот уселся, стуча хвостом по земле. Кокрен погладил пса, указал рукой направление, и собаки, повинуясь жесту, умчались в поисках куропаток.
Псих ехал впереди, но за ним уже показался Акула, когда идущая впереди лошадь вдруг заржала и шарахнулась, учуяв сидящего под деревом. Два всадника увидели Кокрена, смотревшего сквозь них невидящими глазами. Псих прицелился, а Акула поднял руку, запрещая стрелять, но тут Амадор выстрелом разнес Психу голову, выбив его из седла. Еще два выстрела – и тело распростерлось на траве. Акула сдержал лошадь, которая взвилась на дыбы, а другая лошадь, оставшаяся без всадника, ускакала. Акула спешился, даже не оглянувшись на труп. Он привязал лошадь к кусту и глубоко вздохнул. Акула подошел к Кокрену, и внезапно у него меж ног, невидимо для Амадора, возник пистолет, являя Кокрену черную глубину ствола.
– Может быть, нам обоим пора умереть, – прошептал Тиби.
– Может быть, – холодно кивнул Кокрен.
Тиби был красноглаз, измучен, от него пахло выпитым накануне виски. Тиби пожал плечами и поглядел туда, где кроны деревьев ловили первые лучи солнца, проникшие в каньон. Он отбросил пистолет, и тот упал на травяную кочку.
– Я прошу тебя как благородного человека и бывшего друга попросить прощения за то, что ты увел у меня жену.
– Я прошу прощения за то, что увел у тебя жену.
Оба встали, и Амадор слез по склону, покачав головой при виде пистолета на траве. Они пошли той же тропой, которой ранее пришли Амадор и Кокрен. В машине жадно выпили теплого пива, и Амадор с Тиби побеседовали о горах.
К полудню они прибыли в монастырь, и настоятельницу потрясли внезапное появление сеньора Мендеса и два потных бандита, сопровождающие такого благородного человека. Она извинилась перед Тиби за состояние его жены и сказала, что доктор с нею. Тиби положил руку ей на плечо и улыбнулся.
– Вы, кажется, наслушались сплетен. Она – жена моего друга, вот этого человека. Пожалуйста, позаботьтесь о нем.
Она отвела их в комнату Мирейи, и Кокрен присел на краешек кровати, потом наклонился и поцеловал изувеченные, лихорадочные губы. Доктор подошел к двери, где стояли Амадор и Тиби, разглядывая собственные ботинки.
– Боюсь, для нее ничего нельзя сделать. Она слишком слаба и не вынесет перевозки.
Тиби скривился и прошипел:
– Вылечи ее, сволочь, не то я тебе сердце выдеру и в рот засуну.
Амадор увел Тиби и пораженного доктора. Мать-настоятельница помешкала и пошла за ними по коридору, вздыхая и бормоча молитвы.
Кокрен сидел там весь день и всю ночь – пил кофе, держал Мирейю за руки, гладил ей лоб, мерил шагами комнату, когда приходил доктор. На рассвете она пришла в сознание, и они молча обнялись. Она немного поспала, и он задремал на стуле, пока не проснулся от послеполуденной жары. Потом его пришлось держать силой, пока доктор делал ей трахеотомию, и она оставалась на пороге смерти еще одну ночь и один день. Кокрен лежал на полу всю ночь, отказываясь думать, слушая ее хриплые вдохи в аппарате искусственного дыхания, который Амадор привез из города. Паузы между вдохами по временам мучительно затягивались, а потом становились короткими и отрывистыми. Когда силы у него кончились, он выбежал во двор и закричал. Зажегся свет, и пациенты ответили на вопли впервые услышанного голоса. Со своего временного поста на кухне примчались Амадор, Тиби и доктор. Он дрался с ними, пока Амадор не взял его на удушение. Тиби помог его держать, а доктор сделал укол, чтобы он мог поспать.
Он проснулся несколько часов спустя, на тюфяке, в незнакомом месте, встал и посмотрел на жаркое солнце через зарешеченное окно. Он нашел кухню и налил себе кофе, а Тиби, Амадор и доктор сидели за столом. Доктор боязливо отводил глаза.
Позже, вечером третьего дня, Мирейя опять пришла в сознание. Он с жаром заговорил, почти несвязным потоком слов. Она прошептала, что хочет выйти в сад. Он побежал за доктором, который пожал плечами в знак бессилия и перебинтовал Мирейе горло. Кокрен вынес ее в сад, откуда пациентов как раз загоняли в помещение, на обед. Мимо прошли дети-аутисты, не видя, выпевая каждый свою отдельную скорбную песнь, словно хриплые бескрылые птицы, чьим страданиям не найти ответа на земле. Он крепко держал Мирейю в объятиях, вспоминая, какой легкой была мертвая птица, найденная им в кустарнике в лесах Индианы. Он опять заговорил, торопливо, пытаясь энергией своих слов поддержать жизнь в Мирейе; мозг его словно раскололся, и он рылся, разгребал, копал, пытаясь добыть какой-нибудь секрет, который вернет ей здоровье. Он надел ей на шею ожерелье матери Мауро, вспоминая с ужасом, что оно, по словам хозяйки, дает только отмщение. Он изобрел целую вселенную слов, но это были всего лишь слова. Он изобрел их общего ребенка, который будет гулять с ними по Севилье, и Мирейя улыбнулась и кивнула. Сумерки перешли в почти полную темноту, и Амадор наблюдал бесстрастно, укрывшись за колонной. Он не дал доктору к ним подойти. Вышла несомая ветром съежившаяся половинка луны, и вихрь сорвал лепестки с цветущего миндаля. Кокрен все шептал, а потом, когда совсем стемнело, она запела так хорошо знакомую ему песню, тихим грудным голосом, лишь чуть-чуть громче звона летней цикады. Это была смертная песня, и она ушла из жизни, глядя на Кокрена, сидящего рядом, и душа ее тихо вышла наружу, клубясь, как отлетающее облако. Пошел дождь, и заворковала птица в кроне дерева над головой, словно душа индейца-майя пыталась пробить себе дорогу назад на землю.
- Предыдущая
- 18/19
- Следующая
