Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 36

• Предыдущая
• 36/150
• Следующая

— Приятно познакомиться с вами, Эдгар. Я видела вас раньше, но не помню, где и когда. Потом вспомню. «Розовая громада»! Это лихо!

— Мне нравится дом, мэм!

— Хорошо. Я очень рада, когда он нравится. Дом для художника, знаете ли. Вы — художник, Эдгар?

Она смотрела на меня бесхитростными синими глазами.

— Да. — Я дал самый простой, самый быстрый и, возможно, правдивый ответ. — Скорее да, чем нет.

— Разумеется, художник, дорогой, я это сразу поняла. Мне нужна одна из ваших картин. Уайрман обговорит с вами цену. Он не только прекрасный повар, но и юрист. Он вам это говорил?

— Да… нет… я хочу сказать… — Я сбился. Она постоянно переводила разговор с одного на другое. Уайрман, этот негодяй, выглядел так, будто с трудом сдерживает смех. Отчего мне тоже хотелось рассмеяться.

— Я пытаюсь собирать картины всех художников, которые останавливались в вашей «Розовой громаде». У меня есть картина Харинга, написанная там. И рисунок Дали.

Вот тут желание смеяться пропало напрочь.

— Правда?

— Я скоро вам его покажу, этого не избежать, он в телевизионной комнате, а мы всегда смотрим Опру. Верно, Уайрман?

— Да, — кивнул он и глянул на часы, закреплённые на внутренней стороне запястья.

— Но нам не обязательно смотреть эту передачу от начала и до конца, потому что у нас есть замечательное устройство, которое называется… — Она замолчала, нахмурилась, приложила палец к ямочке на пухлом подбородке. — Вито? Оно называется Вито, Уайрман?

Он улыбнулся. — «ТиВо»,[68] мисс Истлейк. Она рассмеялась.

— «ТиВо», разве не забавное слово? И разве не забавно, как формально мы обращаемся друг к другу. Он для меня Уайрман, я для него — мисс Истлейк… если только я не расстроена, а такое случается, когда я что-то забываю. Мы — как персонажи в пьесе! Счастливой пьесе, где все поют, как только начинает играть музыка! — Она рассмеялась, показывая, какая замечательная это пьеса, но в смехе чувствовался и надрыв. И впервые её акцент заставил меня подумать о Теннесси Уильямсе, а не о Маргарет Митчелл.

— Может, нам пора перейти в другую комнату и посмотреть Опру, — мягко, очень мягко предложил Уайрман. — И я думаю, вам нужно присесть. Вы сможете выкурить сигарету, когда будете смотреть Опру, и вы знаете, как вам это нравится.

— Через минуту, Уайрман, через минуту. У нас так редко бывают гости! — Она повернулась ко мне. — Что вы за художник, Эдгар? Вы верите в искусство ради искусства?

— Определённо, искусство ради искусства, мэм.

— Я рада. Таких художников «Салмон-Пойнт» любит больше всего. Как вы его называете?

— Моё искусство?

— Нет, дорогой… «Салмон-Пойнт».

— «Розовая громада», мэм.

— Отныне он — «Розовая громада». А я для вас — Элизабет.

Я улыбнулся, не мог не улыбнуться, потому что в её голосе звучала скорее серьёзность, чем игривость.

— Хорошо, Элизабет.

— Прекрасно. Скоро мы пойдём в телевизионную комнату, но сначала… — Она перевела взгляд на стол. — Ну, Уайрман? Ну, Эдгар? Видите, как я расставила детей?

Десяток статуэток стояли слева от здания школы, лицами к нему. Словно готовились к перекличке.

— И что вы можете об этом сказать? — спросила она. — Уайрман? Эдуард? Кто первый?

С именем она ошиблась, но я привык к ошибкам. И на этот раз она «поскользнулась» на моём имени.

— Перемена? — спросил Уайрман и пожал плечами.

— Разумеется, нет, — ответила Элизабет. — Будь это перемена, они бы играли, а не стояли толпой и не таращились на школу.

— Это или пожар, или учебная тревога, — предположил я. Она перегнулась через ходунки (Уайрман, всегда начеку, схватил её за плечо, чтобы она, потеряв равновесие, не упала вместе с ними) и поцеловала меня в щёку. Это меня чертовски удивило, но не вызвало отрицательных эмоций.

— Очень хорошо, Эдуард! — воскликнула она. — А теперь, скажите, учебная это тревога или пожар?

Я задумался, вопрос был не из сложных, если не воспринимать его в шутку.

— Учебная тревога.

— Да! — Синие глаза радостно блеснули. — Объясните Уайрингу почему.

— При пожаре они разбегались бы во всё стороны. Вместо этого они…

— Ждут команды вернуться в школу, да. — Но тут она повернулась к Уайрману, и я увидел другую женщину, испуганную. — Я опять назвала тебя не так?

— Всё нормально, мисс Истлейк, — и он поцеловал её в висок, нежно, отчего понравился мне ещё больше.

Она мне улыбнулась. Будто солнце выскользнуло из-за облака.

— Пока человек обращается к другому по фамилии, он знает… — Но она потеряла ход мысли, и улыбка начала таять. — Он знает…

— Пора смотреть Опру, — возвестил Уайрман и взял её за руку.

Вдвоём они развернули ходунки, и она, тяжело ступая, но на удивление быстро направилась к двери в дальнем конце комнаты. Уайрман шёл сзади, не спуская с неё глаз.

В телевизионной комнате главенствовал «самсунг» с большим плоским экраном. В другом конце стояла дорогая аудиосистема. Я не обратил внимания ни на телевизор, ни на звуковую систему. Я смотрел на рисунок в рамке, который висел над полками с компакт-дисками, и на несколько секунд забыл, что нужно дышать.

Рисунок был карандашный, расцвеченный лишь двумя красными линиями, вероятно, выполненными обычной шариковой ручкой, какой учителя правят в тетрадках домашние задания и выставляют отметки. Эти линии прочертили вдоль горизонта, чтобы показать закат. Их вполне хватило. Гениальному лишнего не нужно. Это был мой горизонт, тот самый, что я видел из окна «Розовой малышки». Я знал это точно так же, как знал и другое: Дали слушал, как шуршат перекатываемые водой ракушки, когда превращал чистый лист бумаги в то, что видел глаз и истолковывал мозг. По горизонту плыл корабль, возможно, танкер. Как знать, может, тот самый, который я нарисовал в мой первый вечер, проведённый вдоме 13 поДьюма-Ки-роуд. Стиль, разумеется, не имел ничего общего с моим, но в выборе объекта на горизонте мы совпали.

Под рисунком Мастер небрежно расписался: Salv Dali.

Мисс Истлейк (Элизабет) выкурила сигарету, пока Опра расспрашивала Кирсти Элли[69] о животрепещущей проблеме похудания. Уайрман принёс сандвичи с яйцом и салатом. Их вкус я нашёл божественным. Мой взгляд продолжал возвращаться к взятому в рамку рисунку Дали, и, само собой, каждый раз я повторял про себя: «Привет, Дали». Когда появился доктор Фил[70] и начал бранить двух толстых женщин из зрительской аудитории, которые, очевидно, добровольно вызвались на эту роль, я сказал Уайрману и Элизабет, что мне пора домой.

Элизабет воспользовалась пультом дистанционного управления, чтобы заглушить доктора Фила, потом протянула мне книгу, на которой лежал пульт. В её глазах читались смирение и надежда.

— Уайрман говорит, что вы как-нибудь придёте и почитаете мне, Эдмунд. Это правда?

Иногда приходится принимать решения мгновенно, и тогда я его принял. Решил не смотреть на Уайрмана, сидевшего слева от Элизабет. Проницательность, которую она продемонстрировала у стола с фарфоровыми статуэтками, уходила, даже я мог это заметить, но я подумал, что осталось её ещё очень и очень много. Взгляд, брошенный на Уайрмана, подсказал бы Элизабет, что для меня её просьба — новость, и она бы огорчилась. А я не хотел её огорчать. Отчасти потому, что она мне понравилось, а кроме того, я подозревал, что на ближайшие год-два жизнь заготовила ей достаточно огорчений. И скоро она станет забывать не только имена.

— Мы об этом говорили.

— Может, вы прочитаете мне одно стихотворение сегодня. По вашему выбору. Мне так этого недостаёт. Я могу обойтись без Опры, но жизнь без книг скудна, а без поэзии… — Она засмеялась. В смехе слышалась растерянность, от которой у меня защемило сердце. — Всё равно что жизнь без картин, или вы так не думаете? Не думаете?

• Предыдущая
• 36/150
• Следующая