Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 19

• Предыдущая
• 19/150
• Следующая

— На маму не сердись, ладно?

— Разве тебя не волнует…

— Сейчас больше всего меня волнует одно: я хочу, чтобы ты и Мелинда были счастливы.

Под её глазами темнели мешки, и я понимал, что все эти перелёты утомили Илзе, при всей её молодости. Подумал, что завтра она будет спать допоздна — и это меня вполне устраивало. Если моё предчувствие относительно её бойфренда не расходилось с действительностью (я надеялся, что разойдётся, но думал, что нет), в будущем году Илзе ждали бессонные ночи.

Джек добрался до терминала авиакомпании «Эйр Флорида», но у нас ещё оставалось время.

— У тебя есть фотография твоего парня? Любопытные отцы хотят всё знать.

Она просияла.

— Конечно.

Фотография, которую она достала из красного кожаного бумажника, лежала в прозрачном пластиковом конверте. Илзе вытащила её и протянула мне. Не сомневаюсь, на этот раз мне удалось скрыть свою реакцию, потому что улыбка восхищения (скорее, глуповатая улыбка) не сошла с моего лица. А на самом деле? Я почувствовал, будто проглотил некий предмет, инородное для человеческого горла тело. Может, свинцовую пулю.

Меня поразило не сходство Карсона Джонса с мужчиной, которого я нарисовал в канун Рождества. К этому я морально себя готовил, с того момента, как увидел колечко, сверкающее на пальце Илзе. Поразил тот факт, что мой рисунок практически не отличался от фотографии. Словно я закрепил на мольберте именно её, а не фотографии софоры, кермека лавандового или фитолакки американской. Он был в джинсах и потёртых жёлтых рабочих ботинках, которые я не смог как следует нарисовать; его русые волосы закрывали уши и падали на лоб; в руке он держал книгу, в которой я узнал Библию. А более всего меня потрясла футболка «Миннесотских близнецов» с номером 48 на груди слева.

— Кто этот сорок восьмой номер, и как тебе удалось встретить болельщика «Близнецов» в Брауне? Я думал, там территория «Ред сокc».[34]

— Под номером сорок восемь играет Тори Хантер. — Она смотрела на меня, как на самого большого тупицу в мире. — В большой студенческой гостиной стоит телевизор с огромным экраном, и я зашла туда в прошлом июле, когда играли «Близнецы» и «Сокc». Несмотря на сессию, народу хватало, но только Карсон и я пришли в экипировке «Близнецов», он — в футболке с номером Тори, я — в бейсболке. Само собой, мы сели вместе, и… — Она пожала плечами, как бы говоря, что остальное понятно и без слов.

— И какого он племени по части религии?

— Баптист. — Она глянула на меня с толикой вызова, словно сказала: «Людоед!» Но я принадлежал к Первой Церкви Ничего Конкретного и ничего не имел против баптистов. Собственно, я не жалую только те религии, которые утверждают, что их Бог круче вашего Бога. — Последние четыре месяца мы три раза в неделю ходили на службу.

Подъехал Джек, Илзе наклонилась, чтобы взяться за ручки чемоданов.

— Он собирается пропустить весенний семестр, чтобы поехать по стране с их удивительным хором. Они исполняют госпел.[35] Это будут настоящие гастроли, с билетами и всё такое. Хор называется «Колибри». Тебе нужно его послушать. Он поёт, как ангел.

— Не сомневаюсь.

Она вновь поцеловала меня, нежно. В щёку.

— Я так рада, что приехала, папуля. А ты рад?

— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответил я. Мне вдруг захотелось, чтобы она безумно влюбилась в Джека. И этим разрешила бы все проблемы… так, во всяком случае, мне тогда казалось.

Мы не стали закатывать грандиозный рождественский обед, но на столе стояли «курица-астронавт» Джека, клюквенный соус, готовый салат из кулинарии и рисовый пудинг. Илзе съела по две порции каждого блюда. После того как мы обменялись и восхитились подарками (получили именно то, что хотели!), я отвёл Илзе в «Розовую малышку» и познакомил практически со всеми художественными изысканиями. Только два рисунка, её бойфренд и женщина в красном (если это была женщина), лежали на верхней полке стенного шкафа в моей спальне, где и оставались до отъезда дочери.

С десяток других, главным образом закатов, я прикнопил к кускам картона и расставил у стен. Илзе прошлась мимо них. Остановилась, прошлась снова. Уже наступила ночь, так что большое окно заполняла темнота. Был отлив, и о присутствии Залива напоминало только едва слышное шуршание набегавших на песок и умиравших на нём волн.

— Неужели их нарисовал ты? — наконец спросила Илзе. Повернулась, посмотрела на меня, и от её взгляда мне стало как-то не по себе. Так смотрят, когда кардинально меняют представление о человеке.

— Да, — кивнул я. — И что ты думаешь?

— Они хороши. Даже больше, чем просто хороши. Вот этот… — Она наклонилась и очень осторожно подняла рисунок с раковиной, положенной на горизонт и окружённой сиянием жёлто-оранжевого заката. — Это же пи… извини, просто мурашки бегут по коже.

— У меня такие же ощущения. Но, знаешь, тут нет ничего нового. Нужно лишь приправить закат толикой сюрреализма. — И я дурашливо воскликнул: — Привет, Дали!

Илзе отложила «Закат с раковиной» и взяла «Закат с софорой».

— И кто их видел?

— Только ты и Джек. Ах да, ещё Хуанита. Она называет их asustador. Что-то в этом роде. Джек говорит, что это слово означает «пугающие».

— Они действительно немного пугают, — признала Илзе. — Но, папуля… эти карандаши, которыми ты пользуешься, они мажутся. И, думаю, картины будут выцветать, если ты не примешь никаких мер.

— Каких?

— Не знаю. Но думаю, что ты должен показать их тому, кто понимает. Кто сможет сказать, действительно ли они хороши.

Её слова мне польстили, но и встревожили. Чуть ли не привели в смятение.

— Я понятия не имею, к кому и куда…

— Спроси Джека. Может, он знает художественную галерею, в которой на них посмотрят.

— Конечно, всё так просто. Зайти с улицы и сказать: «Я живу на Дьюма-Ки и у меня есть карандашные рисунки… главным образом закаты, необычные такие флоридские океанские закаты… так вот, моя приходящая уборщица думает, что они asustador».

Она упёрла руки в бока, склонила голову. Так обычно выглядела Пэм, если во что-то вцеплялась мёртвой хваткой. Если собиралась до конца отстаивать свою позицию.

— Папа…

— Слушай, только этого мне сейчас и не хватает. Она пропустила мои слова мимо ушей.

— Ты превратил два пикапа, подержанный армейский бульдозер и двадцать тысяч долларов банковской ссуды в многомиллионную компанию. А теперь собираешься убеждать меня, что показать эти рисунки двум-трём галеристам — невыполнимая задача, если ты действительно решишь, что это нужно? — Она смягчилась. — Я хочу сказать, папуля, они хороши. Хороши. Конечно, весь мой опыт — уроки искусствоведения в средней школе, и я это знаю.

Я что-то ответил, не могу точно вспомнить, что именно. Я думал о сделанном в лихорадочной спешке рисунке Карсона Джонса, этого баптистского колибри. Интересно, увидев его, Илзе сказала бы, что и он хорош?

Но я не собирался его показывать. Ни его, ни рисунок человека в красном. Никому не собирался показывать. Так я тогда думал.

— Папа, если у тебя всегда был этот талант, почему он не проявлялся?

— Не знаю. Это ещё вопрос, есть ли тут талант.

— Так пусть тебе кто-то скажет. Тот, кто понимает. — Она подняла рисунок почтового ящика. — Даже этот… Ничего особенного, но что-то в нём есть. Потому что… — Илзе коснулась бумаги. — Конь-качалка. Почему ты нарисовал тут эту игрушку, папа?

— Не знаю. Просто решил, что ей тут самое место.

— Ты рисовал по памяти?

— Нет. Такое мне не под силу. Толи из-за несчастного случая, то ли просто нет мастерства.

Но иногда я всё-таки мог рисовать по памяти. И мастерства хватало. Если, к примеру, дело касалось молодых людей в футболках «Близнецов».

— Я нашёл коняшку в Интернете, потом распечатал…

— Ох, чёрт, я её размазала! — воскликнула Илзе. — Чёрт!

• Предыдущая
• 19/150
• Следующая