Пожиратели звезд - Ромен Гари - Страница 13
- Предыдущая
- 13/75
- Следующая
Серьезным взглядом он обвел врагов народа. Эти людишки явно не имеют ни малейшего представления о величии, и перед церемонией, участвовать в которой с надлежащей торжественностью сумел бы последний из батраков, выказывают полное отсутствие достоинства.
– Все вы сейчас будете расстреляны, – объявил он им.
– Я протестую! – взревел проповедник.
Резким движением капитан Гарсиа расстегнул кобуру и вытащил револьвер – кольт, как у американского полицейского. Американка подошла к д-ру Хорвату и дружески положила ему руку на плечо.
– Послушайте, нужно постараться понять их и проявить терпимость, – сказала она с легким оттенком превосходства в голосе, словно школьная учительница ребенку. – Эта страна очень непохожа на нашу. Нам не удалось еще воспитать их, в этом направлении мы даже не предприняли еще никаких серьезных усилий. Корпус Мира пытался что-то сделать. Я сама приехала сюда как один из его посланцев. Но на самом деле этого недостаточно. И тем не менее я сделала все, что смогла…
Капитан Гарсиа вышел из-за стойки и слегка поклонился. Он твердо решил продемонстрировать хорошие манеры и галантность. В конечном счете в его жилах течет и испанская кровь.
– Американские граждане, прошу, – произнес он, несмотря на несколько замутненный алкоголем рассудок горячо желая до самого конца соблюсти традиционные добрососедские отношения между американскими государствами.
Но гринго и в самом деле были начисто лишены вкуса к соблюдению церемониала. Протестуя, они вновь заорали как резаные; капитан Гарсиа, теперь уже глубоко оскорбленный таким неуважением элементарных норм взаимоотношений между казнимыми и теми, кто их расстреливает, действовавшими в ходе всех революций испанского происхождения, и, сверх того, сочтя, что его насильственно и незаконно лишили возможности насладиться торжественностью момента, почувствовал гнев и отвращение. Его красивые испанские намерении по отношению к этим свиньям были пущены по ветру. Он отдал несколько коротких распоряжений, и солдаты прикладами автоматов погнали «высоких гостей» к выходу. Агге Ольсен, несмотря на несколько ощутимых ударов по ребрам, по-прежнему крепко прижимал к себе Оле Йенсена. В свалке марионетка потеряла сигару, но чревовещатель потрудился подобрать ее и вернуть на место, вставив меж зубов своего духовного сына, дабы они не стучали.
– Спасибо, дружище, – благодарно молвил тряпичный Оле. – Вперед, на сцену! Сегодня никак нельзя испортить выход. Я всегда знал, что ты плохо кончишь, Агге. Впрочем, весьма рад тому, что наконец избавлюсь от тебя. Терпеть не могу чревовещателей.
Говорящий с акцентом месье Антуан оказал некоторое сопротивление, но и он не замедлил оказаться вместе с остальными снаружи, в залитом солнцем дворе позади кафе, грязно-белые стены которого, казалось, изначально предназначены для такого рода церемоний. Разумеется, именно француз не только показал пример превосходного поведения перед лицом смерти, но и дал сигнал прочим обреченным.
– Жалкий несчастный дикарь! – прокричал он. – Скажу вам только, что вы еще услышите обо мне. Я вам сейчас покажу, как умирают подлинные артисты!
Он повернулся к остальным:
– Месье, исполним же нашу лебединую песню. Самое время устроить последнее, замечательное представление. Чтобы какой-то грязный агент государственной полиции помешал великому артисту до самого конца отдавать лучшее, на что он способен… Да здравствует де Голль! Да здравствует Франция!
Юный кубинец не протестовал – он плакал, полностью покорившись судьбе, как это и свойственно гражданину его страны, прошедшему путь от расстрелов Батисты до расстрелов Кастро. Он был, конечно же, неверующим, но, бесспорно, успел получить начальное образование в области истории. Он знал, что ничего не поделаешь, что остается лишь плакать: подобные исторические события не остановишь. Д-р Хорват, несмотря на то что разум его был погружен в нечто вроде густого тумана, счел тем не менее своим долгом христианина и гражданина Америки утешить юношу, одновременно показав пример мужества и достоинства; он не хотел думать о себе; ему в голову пришла мысль о том, что он ничего не знает о юноше, он ощутил горячее желание по-братски проявить к нему некоторый интерес в эту самую минуту, когда оба они вот-вот падут под пулями варваров. Д-р Хорват дружески коснулся его плеча.
– Полно, не стоит, – сказал он ему. – Обратите ваши мысли к Господу.
И пока солдаты бесцеремонно выстраивали их вдоль стены кафе, он повернулся к Чарли Куну:
– Кто этот несчастный юноша?
Чарли Кун уже миновал в своем состоянии ту стадию, на которой был способен соблюдать приличия и бережно относиться к чувствам ближнего.
– Прославленный кубинский сверхмужчина.
– Сверхмужчина?
– Ну да, он может проделать невероятное количество половых актов подряд, практически безо всякого перерыва, – глухим, срывающимся от отчаяния голосом пробормотал представитель артистического агентства. – У него, так сказать, всегда стоит. Такого рода сексуальные феномены, знаете ли, очень популярны в сфере порнографии, В ужасе д-р Хорват быстро отвел глаза от кубинского чудовища и почти что с облегчением развернулся к взводу карателей. Человечество в своем падении достигло самого дна возможной мерзости, и теперь, когда земля вот-вот уйдет у него из-под ног, он наконец получит возможность приобщиться к подлинной чистоте. Каковы бы ни были ошибки, допущенные им в жизни, он знал, что есть по меньшей мере одно, в чем он нисколько не заблуждался: Дьявол действительно существует, и теперь он имеет тому материальное доказательство – ведь это рука Нечистого толкала его сейчас к стене, даже если она и кажется всего лишь волосатой лапой капитана Гарсиа.
От ударов он чувствовал опьянение, именно так – опьянение, словно боксер. Противник прижал его к канатам и продолжал молотить с такой силой, что все происходящее вокруг и все, что он еще мог видеть, постепенно теряло реальность и расплывалось в глазах. Он собрал все свои силы, чтобы выстоять под ударами, не упасть, не позволить себе рухнуть к ногам врага. Он увидел, как капитан Гарсиа поднимает руку с пистолетом. Увидел, как солдаты хватаются за оружие и прижимают приклады к щекам. Он взял за руку стоящую возле него американскую девушку и попытался сказать ей что-нибудь успокаивающее, повернулся к ней, увидел, что она жует резинку, и услышал, как она говорит:
– Он и в самом деле не виноват в этом. Это все испанские священники – они вскружили ему голову, когда он был еще мальчишкой. Они действительно вселили в него веру… Жаль только, что я не смогла сделать для этой несчастной страны большего. Мне безразлично, что я умру, хотя это и будет иметь отрицательные последствия. О Господи! Я всего лишь жалкая неудачница.
– Смотрите, сволочи, как умирает великий артист!
Ошеломленный д-р Хорват обратил гневный взор в сторону месье Антуана и увидел, что тот в порыве благородного патриотического исступления жонглирует прямо под носом у самой смерти. Перед мысленным взором знаменитого француза явно проносились на бешеной скорости самые прекрасные страницы истории Франции, проливая бальзам на его сердце.
Пока солдаты ждали команды, взгляд д-ра Хорвата продолжал скользить по лицам товарищей по несчастью. Он задержался на матери генерала Альмайо – она по-прежнему сжимала в руках свою американскую сумку и жевала листья, со счастливой улыбкой глядя в глаза палачам: либо наркотик привел ее в состояние эйфории, развеять которое не в силах была никакая реальность в мире, либо она вообразила, что присутствует на своеобразной официальной церемонии, устроенной сыном по случаю ее приезда. Д-р Хорват взглянул на господина Шелдона и увидел, что адвокат с величественным и вызывающим видом отправил в рот три таблетки успокоительного; принимая во внимание тот факт, что жить им оставалось считанные секунды, проповеднику этот поступок показался таким оптимистическим, таким типично американским, исполненным веры в будущее и торжество Добра и Справедливости, что он гордо поднял голову с развевающейся белокурой шевелюрой, пронизанной солнцем, и почувствовал себя до странного уверенным и спокойным, словно проглоченные соотечественником таблетки в силу какого-то чудесного явления братства подействовали и на него. Далее его взгляду предстал господин Манулеско в сверкающем костюме клоуна, мужественно, как и прочие великие артисты, бросавший вызов смерти – утверждая, так сказать, свою неукротимую веру в победу культуры над варварством; он играл на своей крошечной цирковой скрипке еврейскую песенку, рожденную бессарабскими равнинами. И услышал, как капитан Гарсиа прокричал какой-то приказ… Встретился взглядом с тряпичным Оле Йенсеном, сидевшим на руках чревовещателя, услышал, как скрипит его насмешливый голос:
- Предыдущая
- 13/75
- Следующая
