Звезда по имени Галь. Земляничное окошко (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 37
- Предыдущая
- 37/86
- Следующая
В комнату вбежали дети — трое сыновей вырывали друг у друга игрушечную ракету, в руках у обеих девочек были куклы, изображающие жителей Марса, Венеры и Нептуна — зеленые истуканчики, у каждого по три желтых глаза и по двенадцать пальцев на руках.
— Я видел ракету, она пошла на Венеру! — кричал Паоло.
— Она взлетела и как зашипит: ууу-шшш! — вторил Антонелло.
— Тише вы! — прикрикнул Бодони, зажав ладонями уши.
Дети с недоумением посмотрели на отца. Он не часто повышал голос. Бодони поднялся.
— Слушайте все, — сказал он. — У меня есть деньги, хватит на билет до Марса для кого-нибудь одного.
Дети восторженно завопили.
— Вы поняли? — сказал он. — Лететь может только один из нас. Так кто полетит?
— Я, я, я! — наперебой кричали дети.
— Ты, — сказала Мария.
— Нет, ты, — сказал Бодони.
И все замолчали. Дети собирались с мыслями.
— Пускай летит Лоренцо, он самый старший.
— Пускай летит Мириамна, она девочка!
— Подумай, сколько ты всего повидаешь, — сказала мужу Мария. Но глаза ее смотрели как-то странно, и голос дрожал. — Метеориты, как стаи рыбешек. Небо без конца и края. Луна. Пускай летит тот, кто потом все толком расскажет. А ты хорошо умеешь говорить.
— Чепуха. Ты тоже умеешь.
Всех била дрожь.
— Ну, так, — горестно сказал Бодони. Взял веник и отломил несколько прутиков разной длины. — Выигрывает короткий. — Он выставил стиснутый кулак. — Тяните.
Каждый по очереди сосредоточенно тащил прутик.
— Длинный.
— Длинный.
Следующий.
— Длинный.
Вот и все дети. В комнате стало очень тихо.
Оставались два прутика. У Бодони защемило сердце.
— Теперь ты, Мария, — прошептал он.
Она вытянула прутик.
— Короткий, — сказала она.
— Ну вот, — вздохнул Лоренцо и с грустью, и с облегчением. — Мама полетит на Марс.
Бодони силился улыбнуться.
— Поздравляю! Сегодня же куплю тебе билет.
— Обожди, Фиорелло.
— На той неделе и полетишь, — пробормотал он.
Дети смотрели на мать — у всех крупные прямые носы, и все губы улыбаются, а глаза печальные. Медленно она протянула прутик мужу.
— Не могу я лететь.
— Да почему?!
— Я должна думать о будущем малыше.
— Что-о?
Мария отвела глаза.
— В моем положении путешествовать не годится.
Он сжал ее локоть.
— Это правда?
— Начните сначала. Тяните еще раз.
— Почему же ты мне раньше ничего не говорила? — недоверчиво сказал Бодони.
— Да как-то к слову не пришлось.
— Ох, Мария, Мария, — прошептал он и погладил ее по щеке. Потом обернулся к детям: — Тяните еще раз. И тотчас Паоло вытащил короткий прутик.
— Я полечу на Марс! — Он запрыгал от радости. — Вот спасибо, папа!
Другие дети бочком, бочком отошли в сторону.
— Счастливчик ты, Паоло!
Улыбка сбежала с лица мальчика, он испытующе посмотрел на мать с отцом, на братьев и сестер.
— Мне правда можно лететь? — неуверенно спросил он.
— Правда.
— А когда я вернусь, вы будете меня любить?
— Конечно.
Драгоценный короткий прутик лежал у Паоло на раскрытой ладони, рука его дрожала, он внимательно поглядел на прутик и покачал головой. И отшвырнул прутик.
— Совсем забыл. Начинаются занятия. Мне нельзя пропускать школу. Тяните еще раз.
Но никто больше не хотел тянуть жребий. Все приуныли.
— Никто не полетит, — сказал Лоренцо.
— Это самое лучшее, — сказала Мария.
— Браманте прав, — сказал Бодони.
После завтрака, который не доставил ему никакого удовольствия, Фиорелло пошел в мастерскую и принялся за работу: разбирался в старом хламе и ломе, резал металл, отбирал куски, не разъеденные ржавчиной, плавил их и отливал в чушки, из которых можно будет сделать что-нибудь толковое. Инструмент совсем развалился; двадцать лет бьешься как рыба об лед, чтобы выдержать конкуренцию, и ежечасно тебе грозит нищета. Прескверное выдалось утро.
Среди дня во двор вошел человек и окликнул хозяина, который хлопотал у старого резального станка.
— Эй, Бодони! У меня есть для тебя кое-какой металл.
— Что именно, мистер Мэтьюз? — рассеянно спросил Бодони.
— Ракета. Ты что? Разве тебе ее не надо?
— Надо, надо! — Фиорелло схватил посетителя за рукав и, растерявшись, осекся.
— Понятно, она не настоящая, — сказал Мэтьюз. — Ты же знаешь, как это делается. Когда проектируют ракету, сперва изготовляют модель из алюминия в натуральную величину. Если ты расплавишь алюминий, кое-какой барыш тебе очистится. Уступлю за две тысячи.
Рука Бодони бессильно опустилась.
— Нет у меня таких денег.
— Жаль. Я хотел тебе помочь. В последний раз, когда мы разговаривали, ты жаловался, что все перебивают у тебя лом. Вот я и подумал — шепну тебе по секрету. Ну что ж…
— Мне позарез нужен новый инструмент. Я скопил на него деньги.
— Понятно.
— Если я куплю вашу ракету, мне даже не в чем будет ее расплавить. Моя печь для алюминия на той неделе прогорела…
— Ясно.
— Если я и куплю эту ракету, я ничего не смогу с ней сделать.
— Понимаю.
Бодони мигнул и зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтьюза.
— Но я распоследний дурак. Я возьму свои деньги из банка и отдам вам.
— Так ведь если ты не сможешь расплавить алюминий.
— Привозите вашу ракету, — сказал Бодони.
— Ладно, раз тебе так хочется. Сегодня вечером?
— Чего лучше, — сказал Бодони. — Да, сегодня вечером мне ракета будет очень кстати.
Светила луна Ракета высилась во дворе среди металлического лома — большая, белая Она вобрала в себя белое сияние луны и голубой свет звезд Бодони смотрел на нее с нежностью Ему хотелось погладить ее, приласкать, прижаться к ней щекой, поведать ей свои самые заветные желания и мечты
Он смотрел на нее, закинув голову.
— Ты моя, — сказал он. — Пускай ты никогда не извергнешь пламя и не сдвинешься с места, пускай будешь пятьдесят лет торчать тут и ржаветь, а все-таки ты моя.
От ракеты веяло временем и далью. Это было все равно что войти внутрь часового механизма. Каждая мелочь отделана и закончена с ювелирной тщательностью. Эту ракету можно бы носить на цепочке, как брелок.
— Пожалуй, сегодня я в ней и переночую, — взволнованно прошептал Бодони.
Он уселся в кресло пилота.
Тронул рычаг.
Стал то ли напевать, то ли гудеть с закрытым ртом, с закрытыми глазами.
Гудение становилось все громче, громче, все тоньше и выше, все странней и неистовей, оно ликовало, нарастало, наполняя дрожью все тело, оно заставило Бодони податься вперед, окутало его и весь воздушный корабль каким-то оглушительным безмолвием, в котором только и слышался визг металла, а руки Бодони перелетали с рычага на рычаг, плотно сомкнутые веки вздрагивали, а звук все нарастал — и вот уже обратился в пламя, в мощь, в небывалую силу, которая поднимает его, и несет, и грозит разорвать на части. Бодони чуть не задохнулся. Он гудел и гудел не переставая, остановиться было невозможно — еще, еще, он крепче зажмурил глаза, сердце колотится, вот-вот выскочит.
— Старт! — пронзительно кричит он.
Толчок! Громовой рев!
— Луна! — кричит он. — Метеориты! — кричит он, не видя, изо всех сил зажмурив глаза.
Неслышный головокружительный полет в багровом пляшущем зареве.
— Марс, о Господи, Марс! Марс!
Задыхаясь, он без сил откачнулся на спинку кресла. Трясущиеся руки сползли с рычагов управления, голова запрокинулась. Долго он сидел так, медленно и тяжело дыша, реже, спокойнее стучало сердце.
Медленно, медленно он открыл глаза.
Перед ним был все тот же двор.
С минуту он сидел не шевелясь. Неотрывно смотрел на груды лома. Потом подскочил, яростно ударил по рычагам.
— Старт, черт вас подери!
Ракета не отозвалась.
— Я ж тебя!
Он вылез наружу, его обдало ночной прохладой; спеша и спотыкаясь, он запустил на полную мощность мотор грозной резальной машины и двинулся с нею на ракету. Ловко ворочая тяжелый резак, задрал его вверх, в лунное небо. Трясущиеся руки уже готовы были обрушить всю тяжесть на эту нахальную, лживую подделку, искромсать, растащить на части дурацкую выдумку, за которую он заплатил так дорого, а она не желает работать, не желает повиноваться!
- Предыдущая
- 37/86
- Следующая
