Кормчая книга - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/40
• Следующая

– А чего имя у тебя такое? – пыхтел в рукавицу Коля.

– Из старообрядцев я.

– Это которые посуду свою от чужих прячут?

– Ну, вроде, – ответил неохотно.

Снег. Мороз. Дыхание прерывается. А надо идти. Надо прорываться к поселку. Если не дойдут, сгинет навсегда заветная тетрадь, спрятанная за пазуху. Ветром ее развеет, водой растворит. Рукописи, что там ни говори, и тонут, и горят. Ему ли это не знать, историку?

Взял себя в руки.

Как это не дойдет? Как это сгинет?

Не для того всю жизнь корпел над тетрадкой. После отчисления из университета сразу сказал себе: годик поработаю и снова за учебу. Никакой Лермонтов меня больше не подкузьмит. Горело в голове: вот правда, как можно построить коммунизм за несколько десятков лет? Лолий Александрович ему ведь не ответил. А коммунизм – это не просто бесплатные столовые и всем по потребности, это, прежде всего, право и возможность творить. Мучило и такое. Карл Маркс и Фридрих Энгельс еще в 1850 году указали: коммунизм является высшей и последней формой устройства человеческого общества. Ну, высшей – это понятно. Но почему последней? В каком смысле? Что, после коммунизма уже ничего нет, совсем никакого развития?

В те дни газеты трубили: даешь якутские алмазы! Альвиану это, как никому, подходило. Домой возвращаться не хотел. Решил: если вернусь, то только с дипломом. А пока работать! Вон какая поставлена задача: построить за полярным кругом первый в мире город с искусственным климатом! Даже сон видел: мертвая тундра в морозной спячке, все выжжено лютым холодом, а под прозрачным куполом гуляют люди в пижамах.

Север его восхитил.

Небо – в крупных холодных звездах. Зимой деревья лопаются от мороза, гром катится над стылой рекой. Летом гнус – мертвый, задавный, плотный, как вода. Впору прятать город не от лютых морозов, а от гнуса. Да, конечно, и поторопились с прозрачным куполом. Даже грубых брезентовых палаток, бревенчатых бараков не хватало, какие уж прозрачные купола!

Но комбинат рос.

Альвиан вкалывал от души.

Свободное время отдавал книгам.

Летит человек в Москву или в Новосибирск, обязательно заказывал новинки, исторические труды, благо появились деньги. Чтобы не отстать от учебы, по собственной инициативе читал для работяг лекции, проводил анкетирование. Едва отмывшись, похлебав супчику, густо заваренного на тушенке, бежал в школу. Сочинил очень хитрую социологическую анкету, которую с помощью старшеклассников распространил среди рабочих и ИТР. Хотел понять, что же все-таки ведет людей на Север? Какая великая мечта заставляет их кормить беспощадный гнус, отмораживать руки-ноги, но терпеть все это и строить комбинат в таком ужасном месте? Искренне считал: одержимость! Наша советская одержимость! Но когда почти тысяча анонимных анкет вернулась к ему, увидел: согревает и поддерживает сердца одержимых людей рубль. Никто из ответивших не клялся «Моральным кодексом строителя коммунизма», не ссылался на призывы партии, а были и просто сердитые ответы. Если мы тут построим коммунизм, а при коммунизме отменят деньги, то какого хера мы тут горбатимся?

Короче, всех питала одна мечта: заработать побольше деньжат, скинуть омерзевшие ватные штаны и накомарник, и рвануть на солнечный юг. Дачка, домик, корова, свои колеса, семья. Все тика в тику, все путём. Это Альвиан, вечный комсомольский придурок, пусть ищет романтику в ватных штанах…

– Смотри!

Альвиан оглянулся на хриплый Колин голос.

В морозном воздухе за спиной, как молоком залившем русло речки, неподвижно стояла цепочка выдохов – круглых неподвижных облачков от дыхания.

Альвиан дал себе клятву: вернуться в университет! И вернулся.

Иркутск – город красивый. В приемной – роскошные девицы, конкурс страшенный. Но экзаменов не боялся. Английский, историю сдал на пятерки. Так окрылился, что из тем, предложенных на экзамене по литературе (образ Катерины из незабвенной драмы Островского, поместное дворянство в великом романе Пушкина и свободная – «Человек славен трудом») выбрал последнюю.

Труд. Слава. Человек.

Обветренный, рослый, Альвиан выделялся среди абитуриентов.

И смелости ему было не занимать, решил сочинение написать в стихах. Толкал под руку таежный бес.

Мы в грезах не видели стяг бригантины. И только когда заставляло житьё, тогда романтичная ткань парусины временным нам становилась жильём.

Мы в белые ночи спешили работать. И черный оскал диабазовых скал нам стал не предметом немых восхищений, а просто фундаментом фабрики стал.

Но белые ночи кончаются скоро. Снегом засыпанный край замирал. Лишь островом жизни в бескрайних просторах кучкой палаток дымился Айхал.

Холодом космоса небо дышало, хиус свирепый гулял над тайгой. А с нами живущих детей отделяло лишь тонким брезентом от мглы ледяной.

И тесно столпившись у печки железной, в бликах огня бушевавшего в ней мы видеть хотели тот город чудесный, обещанный здесь для рабочих людей.

Город, забывший про ужас морозов, город-дворец над громадами скал, как символ победы над дикой природой, достойный счастливого слова – Айхал…

Спасло Альвиана то, что одна из преподавательниц, обходя ряды, шепнула:

– Кажется, вы смелый человек. Это похвально. Но сами подумайте. Тема: «Человек славен трудом». Советскому человеку должно воздаваться по труду, правильно? А у вас мгла ледяная, бараки, дети в полотняных палатках… Как-то не вяжется… У вас еще время есть… Перепишите…

– Но…

– Решайте сами.

Голос преподавательницы прозвучал искренне.

Альвиан смял листок со стихами. Не вяжется, не надо. За час, не задумываясь, отмахал образ незабвенной Катерины.

Спасовал? Возможно.

Зато теперь он точно знал, что ради будущего можно пренебречь некоторыми мелкими внутренними установками. Сразу впрягся в учебу. Не бегал по вечеринкам, свободное время отдавал учебникам. Хотел получить ясное представление о предмете, которому посвящал жизнь. Лолия Александровича, к счастью, в университете не оказалось, еще зимой его перевели в Саратовскую высшую партийную школу. Но появился другой человек. О таком Альвиан мог только мечтать. Профессор Остоженский. Гибель студенток – умница и язва. Сероглазый шатен шестидесяти лет. Участник всех университетских лыжных соревнований и в то же время глубокий исследователь, на работы которого ссылались видные ученые. Талантливому студенту профессор с удовольствием помогал, даже позволил работать в личной библиотеке. В доме Остоженского Альвиан присутствовал при невероятных беседах археологов Окладникова и Ларичева, писателей Астафьева и Распутина. Смотрел на учителя, затаив дыхание. В каждой лекции учителя видел откровение.

«Возникновение первых городов».

Шумер… Древний Египет… Финикия… Индия…

Конечно, Альвиан не раскапывал древних курганов Хафатши или Абу-Шарейна, не вгрызался узкой лопаткой в рыжие почвенные наслоения, скрывающие очередную Трою, не просеивал сквозь мелкое сито горячие пески Дин-Эс-Султана, но у него теперь был Учитель! Слушая профессора Остоженского, он сказал себе: никто больше никогда не собьет меня с курса! Рассорился с ребятами с факультета, отказавшись подписать какое-то письмо в защиту диссидентов. Коля Лебедев с пятого курса как-то рассказал анекдот. Вот Вовочку собирается в школу, просит: «Папочка, дай пятерку на помощь голодающим Лесото.» – «Не дам. У них там климат хороший. Они по три урожая собирают за год!» – «Папочка, это же просьба компартии Лесото.» – «Компартии? Чего же молчишь? Держи червонец. Если в Лесото есть компартия, значит, и голод есть». Анекдот не смешной, а Колю Лебедева из университета вышибли.

• Предыдущая
• 35/40
• Следующая