Артистка - Ладинский Антонин Петрович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/2
– Красивая у нас тетя? – приставала Ася.
– Не говори глупостей, – рассмеялась артистка.
Одним словом, к концу завтрака студент уже был влюблен по уши. Теперь все в мире показалось ему совсем другим. Все посветлело, наполнилось музыкой, затрепетало.
Разве можно было забыть, как они компанией гуляли по дороге к погосту. Грустно было сидеть рядом с нею на кладбищенской скамье. Грустно, потому что вокруг бесились девицы, приставал с глупыми вопросами Тоша. Александра Александровна подняла к небу свои прекрасные глаза и вздохнула:
– Боже, как у вас хорошо, как тихо…
Она прикрыла рукой глаза, вспоминая что-то. Что она могла вспоминать, кого? Смешно было думать, что в ее жизни никого не было. Вообще глупо было строить какие-то планы, на что-то надеяться. Но ведь целый месяц он проведет с нею, будет слышать ее голос, дышать одним воздухом. Сам не зная почему, он сказал:
– А я бы хотел бурь, волнений.
Ася не выдержала и продекламировала:
– А он, влюбленный, ищет бури.
Как будто в буре есть покой…
– Не влюбленный, а мятежный, – поправила Александра Александровна.
– Нет, влюбленный.
Это было невыносимо. Девчонки хихикали, перешептывались.
– Как хорошо, – опять вздохнула молодая женщина, – поля, нивы…
– Много и здесь печального. Хлеба не хватает до весны. Смертность среди детей большая. Много тут еще предстоит работы, чтобы людям жилось хорошо.
– Ах, вот вы какой, – взглянула на него с удивлением артистка.
Потом, когда им удалось остаться наедине, они говорили часто о жизни, о том, что такое счастье, любовь. Однажды вечером, в беседке, она погладила его волосы и сказала:
– Какой вы хороший.
Ей нравилось, что он простой, здоровый, не похожий на тех людей, что окружали ее в театре – господа с безукоризненными проборами и изъеденные честолюбием актеры и литераторы.
Тарашкевич не ожидал такой ласки. Припав к руке, он закрыл глаза и весь погрузился в тот мир, что наполнен был запахом ее духов, шорохом ее платья, теплотой ее дыхания.
– Не надо! Глупости…
Александра Александровна убежала по аллее, в конце которой светились окна в доме. Спустя мгновение кто-то взял на рояле несколько аккордов. Потом все затихло.
Он пошел к речонке, что протекала за садом в ракитовых кустах. Луна стояла на небе, и ее серебро отражалось в воде. В душе у него торжественно играла музыка. Всегда он привык считать, что в его жизни не будет ничего необыкновенного. Что его ждет? Окончит университет, женится на скромной барышне, получит место следователя, вот и все. Ни бурь, ни страстей. Бури для таких, как Александра Александровна. Для нее слава, аплодисменты, поклонники. И вот он встретил на своем пути такое необыкновенное существо. Ему казалось, что все в мире нарастает – тревога, музыка, любовь. Завтра должно будет случиться что-то необычайно прекрасное. Что, он боялся подумать…
Когда утром Тарашкевич вышел из дому, во двор въехал наемный тарантас со станции. Из неуклюжего экипажа вылез не без труда толстый человек в сером городском костюме и в панаме с красно-черной лентой. Вежливо приподняв шляпу, он спросил студента:
– Это здесь я могу видеть госпожу Полянскую?
– Здесь, – ответил Тарашкевич, недоумевая, что все это значит.
– Позвольте представиться: Сташевский. Антрепренёр.
Но растворилось окно в доме, и Александра Александровна, в японском халатике, утренняя, свежая, уже махала ручкой:
– Какими судьбами, Михаил Казимирович! Что случилось?
Толстяк воздел драматически руки к небесам, изобразил на своем актерском лице отчаянней произнес:
– Стрельская нарушила контракт. Без ножа зарезала. Выручайте, голубушка.
– Да вы пройдите в дом. Может быть, умыться хотите с дороги. Я сейчас.
Обращаясь к студенту, Сташевский сказал:
– Тут, знаете, не до умываний.
Артистка и толстяк долго о чем-то говорили, запершись в кабинете Ивана Васильевича. Потом Александра Александровна вышла и заявила, что ей надо экстренно уезжать.
За столом все выяснилось окончательно.
Сташевский шаркал ножкой и всем говорил:
– Очень приятно! ооо-чень приятно!
Несмотря на любовь к трагическим позам, аппетит у него был завидный. Но антрепренер все волновался, когда уходит поезд. В доме началась суета. Александра Александровна, уже во власти другой жизни, повторяла:
– Ничего не поделаешь, надо уезжать.
Провожали ее всей компанией. Артистка стояла на площадке вагона I класса и махала платочком. За нею виднелось круглое, как луна, лицо Сташевского. Клубы дыма вырвались из паровозной трубы. На перроне, важно выставив вперед ногу, красовался жандарм. Вагоны уплывали…
– Вот и уехала тетя Саша, – сказал Тоша.
А студенту казалось, что весь мир посыпан пеплом, и он стал каким-то серым, перестал звучать. В тот вечер он уже писал артистке длинное письмо, рвал, снова начинал и опять рвал…
Но лето медленно катилось своими сенокосами, жатвами, грибными урожаями. Стояли запахи сена, спелой ржи, яблок. Студент перерешал с гимназистом все задачи о трубах и бассейнах. Молодость живет сегодняшним днем, не любит копаться в воспоминаниях. В беседке его обнимали нежные загорелые руки Аси. В саду гулко падали с деревьев яблоки. Может быть, прекрасные глаза и грудной голос только приснились? Где-то там, в огромном городе гремели аплодисменты, бушевала буря. Жизнь, ты – море…
- Предыдущая
- 2/2
