Катастрофа на шоссе - Ваг Юрай - Страница 15
- Предыдущая
- 15/32
- Следующая
– Сегодня утром он был один?
– Да, утром он всегда приезжает один.
– Какое у него было настроение?
Низкий, хриплый голос этого не знал.
– В котором часу приезжал?
– После десяти, четверть одиннадцатого или около этого.
Шимчик положил трубку и заметил:
– Бауманн говорил правду, я имею в виду пока только бензоколонку. Потом, обращаясь к Гаверле, поинтересовался: – Вы сравнивали отпечатки пальцев?
– Пока обнаружены отпечатки только Голиана, – ответил лейтенант неохотно, как бы отмахиваясь от ненужного вопроса, и капитан понял его.
– Товарищ Бренч вам ничего не передавал?
– Пришел с какой-то папкой, он ждет результатов из дактилоскопической лаборатории.
Но Бренч, постучавшись, уже входил в комнату. Он доложил, что работа над отпечатками, вероятно, затянется, пока ясность внесена только в двух случаях. Одни принадлежат погибшему, другие…
– Я был без перчаток, – перебил его Шимчик, – вторые мои?
– Да.
– Где в документации научного открытия обнаружены отпечатки пальцев Голиана?
– Практически везде, – ответил лейтенант Бренч. – Их там сотня.
– И на последних страницах тоже?
– И на последних, товарищ капитан, но там есть и другие.
– Скорее всего, Бауманна. – Лазинский засмотрелся на муху, которая лезла вдоль трещинки в стене.
– Два отпечатка, – сказал Бренч, – во всей работе их четыре.
– С моими?
– Без ваших.
Лазинский собрался было что-то сказать, но раздумал. Рука капитана Шимчика потянулась к телефону. Гаверла достал сигарету.
– Еще одни принадлежат Саге. – Шимчик опустил трубку. – А вторые нам… – Он не закончил и улыбнулся. – Если все это не случайность.
Надо сказать, что в случайности он не верил: расследование дела усложнялось. Гримаса, исказившая лицо погибшего, была словно крик отчаяния, как будто Голиан потерял последнюю надежду всего за несколько минут, самое большее за час до смерти. Отпечатки пальцев, неизвестно кому принадлежащие, ведут к прошлому, вероятно, связаны с чем-то давним. Папка с документацией вот уже двадцать часов находилась в сейфе директора, не из-за нее сегодня отчаивался Голиан. Сегодня случилось иное – произошло убийство.
В руках у Бренча был портфель, Шимчик предполагал, что в нем рукопись Бауманна. Он попросил лейтенанта достать ее и положить на стол.
– Это анкеты и личные дела из отдела кадров, – пояснил Бренч. – Не знаю, все ли, что вы велели.
– Кабинет Голиана опечатан?
– Туда пошли Вебер со Смутным. Сообщили, что опечатан.
– Когда они вернулись?
– Только что, – ответил Бренч.
– Где адреса сотрудников Голиана и Бауманна?
Лейтенант молча протянул лист бумаги. Шимчик пробежал его, большинство имен ему ничего не говорило. Он подал бумагу Гаверле и попросил переписать.
– У всех проверить отпечатки пальцев?
– Разумеется. Когда вы сможете их получить?
– Завтра к десяти. – Гаверла погасил сигарету.
– А идентификацию отпечатков в исследовании и в автомобиле?
– Это не так просто. В картотеке их, вероятно, нет.
– Сделайте все, что возможно. – Шимчик подал ему руку и сказал: – Спасибо, ваша версия может нам помочь, хотя я считаю, что и тут не все сходится. Но ваше предположение насчет ветровичка…
Гаверла улыбнулся и тряхнул рукой с длинными костлявыми пальцами.
Капитан улыбался рассеянной улыбкой человека, думающего о чем-то своем. Лазинский наблюдал за ним: «Может быть, его что-то мучает, скорей всего, этот ветрови-чок. Если да – мы идем одним путем, значит, старик понял, что остальные пункты теории Гаверлы не стоят и ломаного гроша, особенно насчет пассажира, ехавшего с ним вместе, Бауманн-то до Михалян не доехал, а оттуда уже…;
Правда, встреча с Бачовой может оказаться ключом ко всей этой запутанной истории: двое в мансарде, «трабант» перед домом – что, если инженер не запер машину? А если и запер – обычный стандартный замок, что стоит его открыть?
Лазинский вздрогнул, капитан говорил громче обычного:
– Послушайте, товарищ лейтенант, вчера Голиан давал телеграмму, отправляйтесь на почту и принесите бланк, я хочу видеть почерк. Просто переписанного текста недостаточно, ясно?
Шимчик уже не улыбался, немолодое, в морщинках лицо стало твердым, серые глаза сузились.
Анна Голианова не удивилась, увидев их. Сказала «пожалуйста» и распахнула двери. С их первого визита прошло немного времени, но она успела слегка привести себя в порядок и надеть черное траурное платье, в котором когда-то проводила на кладбище родителей. Это было вскоре после войны, с тех пор она похудела и платье мешком висело на ее неестественно сгорбленных плечах.
В комнате инженера на письменном столе горела красная свеча.
– Прошу прощения, – извинился капитан Шимчик, – но нам опять придется побеспокоить вас. Возможно, это не был несчастный случай…
Ее руки, вздрогнув, поднялись и снова беспомощно опустились. Шимчик и Лазинский уже прошли в комнату, а женщина все стояла в дверях.
– Не понимаю, – прошептала она так тихо, что произнесенное можно было понять лишь по движению губ.
– Увы, но это так. Мы можем сесть?
Женщина кивнула. Они сели. Анна осталась стоять.
– Садитесь, пожалуйста, – попросил ее Лазинский. Казалось, она не слышит. Пальцы впились в ладони.
Помолчав, она спросила:
– А что… если не авария? Шимчик сказал:
– Еще не знаем, но, думаем, что вы поможете нам разобраться. Постараемся вас не задерживать долго.
Она снова кивнула.
– Попытайтесь вспомнить вчерашний день. Припомните все, что вам говорил брат. Как он себя вел.
– Я уже… Я вам уже все сказала, он пришел, и я ему…
– Будьте любезны, погромче, – попросил Лазинский и посмотрел на магнитофон. Лента бежала с кассеты на кассету.
Женщина вздохнула, в ее покорности было что-то детское: совсем как девочка, ей говорят «сделай» – и она послушно исполняет.
– Я ему говорила, что пришла открытка от жены. Его это как будто не удивило, он только спросил, нет ли дома пива. Я ответила, что нету и что открытка у него на столе, мы в это время находились в кухне. Брат сказал, не бойся – кажется, он спрашивал, не боюсь ли я, и я призналась, что да, действительно боюсь. Ее, невестки, – вы должны понять меня. Тогда Дежо улыбнулся и сказал, что до Вериного возвращения еще много воды утечет, я крикнула, что он бесчувственный. Он погладил меня по плечу и сказал, что идет на почту дать телеграмму, а если кто-нибудь зайдет и спросит его – ответить, что нету, мол, дома…
– Спросит? Он не упоминал, кто может его искать?
– Нет. Но до этого разговора интересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Я сказала, что нет, по крайней мере после того, как вернулась с работы. Прошло всего полчаса.
– За это время никто не заходил и никто не звонил?
– Нет, и позже никто не звонил, и я была этим обстоятельством очень довольна. Дежо сказал, чтоб я к телефону не подходила.
Шимчик, насторожившись, спросил, случалось ли такое и прежде, чтоб Голиан не велел ей подходить к телефону.
– Нет, вчера в первый раз.
– Он объяснил вам причину?
– Нет.
– Он часто ходил на почту?
– Самое большее раз в неделю – за спортлото, а иногда еще реже, иногда билеты опускала я. И писем последнее время не отправлял, такого я не припомню, чтобы он писал какие-нибудь письма. Может быть, на работе – но этого я не знаю.
– А сам он письма получал?
– Пожалуй, нет, не от кого получать. Вернулся он по собственному желанию, но его отъезд был как клеймо, многие знакомые стали делать вид, что никогда с ним ничего общего не имели, не отвечали на его письма, боялись… Это было уже давно, – вздохнула она. – Потом он понял, перестал о себе напоминать…
– Куда он раньше клал корреспонденцию?
– Сюда, в стол, кажется, во второй ящик справа. Но потом все сжег, даже старые письма жены. Не любил воспоминаний, а она – она ему постоянно припоминала все, что было когда-то… Однажды он сказал, что уже переплыл реку, ту, которую можно переплыть лишь раз, что он – пловец, познавший оба берега.
- Предыдущая
- 15/32
- Следующая
