Россия: мы и мир - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/35
- Следующая
С магией языка мы сталкиваемся довольно часто и в обыденной жизни, правда, не всегда воспринимая ее. Как мы сейчас друг друга называем, как обращаемся к незнакомым людям? По физиологическому, половому (?) признаку! Мужчина, женщина, девушка, молодой человек... После перестройки попытались внедрить петровское «господин», а оно не прижилось, ибо в наше время произносится как насмешка.
Вдумайтесь, осознайте это, пожалуйста, и ужаснитесь. И вспомните, еще совсем недавно мы обращались друг к другу так, как и несколько тысяч лет назад, – сударь, сударыня (о молодой женщине), сударушка (о пожилой). А над нами был старший брат – государь. «СУ – ДАРЬ» – в буквальном смысле «сущий, пришедший с даром», с добром, с добрым словом. Чувствуете, как открывается магия?
Или, например, что такое поэзия? Вернее, талант стихотворца? Почему одни вирши нас оставляют равнодушными, а от других прохватывает душу так, что «над вымыслом слезами обольюсь»? Так вот, талант поэта – его дар, умение расставить слова в магический ряд, способный вызвать вибрацию той частоты, которая воздействует на нашу чувственную мысль. Это же относится к дару певцов на сцене (песни, как и древние гимны богам, – вибрационный строй), священников, психологов, политиков и всех тех, кто непосредственно связан с таким тончайшим, ювелирным инструментом, как слово. Почему, например, практически невозможно передать все чувства и краски художественного произведения, написанного живым языком, переведя его на иностранные, особенно англогерманские языки? А потому, что магический ряд русской речи не перекладывается на другие, даже связанные общим прошлым (индо-иранским, индоевропейским), языки. Каким бы ни был талантливым переводчик, все равно получится подстрочник. Успешно переводить можно лишь серый поток детективного чтива, со словарем (количество использованных слов в произведении) в полторы или, в лучшем случае, в две с половиной тысячи слов.
Талант поэта – его дар, умение расставить слова в магический ряд, способный вызвать вибрацию той частоты, которая воздействует на нашу чувственную мысль. Это же относится к дару певцов на сцене (песни, как и древние гимны богам, – вибрационный строй), священников, психологов, политиков и всех тех, кто непосредственно связан с таким тончайшим, ювелирным инструментом, как слово.
По нему сейчас и судят за рубежом о нынешней литературе.
К великому сожалению, я должен констатировать смерть магии в современном разговорном русском языке. Там, где был огонь, ныне холодный пепел, и только потому мы стали болтливой, говорливой и глухой нацией, пытаясь заменить сакральную суть слова на их количество, при этом не слушая друг друга. И в самом деле, что слушать-то, если слово не достигает ни ума, ни сердца? Таким образом, для сегодняшнего человека язык перестал быть характерным исключительно для великорусской речи носителем чувственной мысли, а превратился в некую сигнальную систему, которой пользовались дикие, младосущие племена. Достаточно послушать язык «тусовок» от высшего света до молодежных вечеринок, и тотчас же «клево оттянешься».
Я должен констатировать смерть магии в разговорном русском языке. Там, где был огонь, ныне холодный пепел, и только потому мы стали болтливой, говорливой и глухой нацией, пытаясь заменить сакральную суть слова на их количество, при этом не слушая друг друга.
И создается ощущение, что гибель магической сути современного разговорного русского языка произошла на наших глазах – по крайней мере кажется, что наши бабушки еще захватили настоящий «великий и могучий». Однако это не так, процесс начался еще триста лет назад. Можно искать причины в стремительном развитии техники и технологии последнего столетия (мол, бытие определяет сознание), можно сетовать на убыстрившееся от этого Время, на экономику и связанное с ней падение нравов, на происки врагов Отечества, желающих растворить в кислоте национальные особенности, на лагерный жаргон, вышедший из зон (мол, больше полстраны пересидело), на СМИ, на засилие иностранных терминов и прочего резко возросшего влияния на русскую жизнь. Только все это имеет слишком опосредованное отношение к языку и вряд ли может значительно на него повлиять. Русская речь имеет такие защитные механизмы, что трехсотлетнее иго Востока, а потом два века (XVIII—XIX) Запада, когда элита картавила на французском и немецком, не в силах были их разрушить. Напротив, языковое влияние славяно-русского этноса было таковым, что волжские булгары, придя на Дунай, забыли свою речь и заговорили на языке обитающих по соседству племен, а тюркский язык Орды насытился русской корневой основой. Конечно, не без взаимного проникновения, и потому на Украине можно услышать выражение «хата пид железным дахом», где «дах» на немецком – крыша.
Для того чтобы отыскать истинную причину угасания священного огня родной речи, следует открутить виток и вернуться к его началу, ибо зерно Предания там. И – в виде квинтэссенции, в состоянии семени, – но это уже доминанта, содержащая в себе будущее развитие процесса и его результат. Как и в случае с Дмитрием Донским и его сыном Василием, где первый подготовил почву, а второй посеял зерно будущей Империи, так и здесь: Алексей Михайлович расколол неприемлемое для Империи «древлее благочестие» и принял новый греческий обряд, а его сын Петр довершил дело отца – «ритуально» разорвал собственно Язык, расчленив его своим указом на две части – церковный и гражданский.
Человек того времени, обладая религиозным сознанием, не отчленял быт от бытия и, наоборот, осмысливал себя цельным везде.
Да, речь в реформаторском указе идет вроде бы только о светском письме, то есть, казалось бы, о знаковом способе начертания слова. Прежний «кирилловский» полуустав остался в сфере духовной, и появился некий новый гражданский шрифт. Однако при этом совершилось отделение духовного языка от обыденного «гражданского». А человек того времени никогда сам себя не делил на две ипостаси существования, обладая религиозным сознанием, не отчленял быт от бытия и, наоборот, осмысливал себя цельным везде – в трудах праведных, в битвах ратных и перед аналоем. К тому же великорусский язык всегда был письменным языком, и традиция эта уходит во времена глубокие, дохристианские, а вовсе не к явлению на Русь младосущих братьев-болгар, взявших за основу «кириллицы» более древнюю азбуку (точнее, одну из существовавших азбук). Отсюда и бесконечная вера в написанное, а точнее, начертанное слово, ибо прежде писали чертами и резами, отсюда священность книги, отношение к ней как к живому организму, который может умереть, если книга долго не читается. У старообрядцев до сих пор существует обычай, когда книгу в таком случае безвозмездно передают тому, кто будет читать, дабы без человеческого внимания не погибли изложенные в ней истины. И это неудивительно, если знать этимологию этого слова: К НИ (НЯ, НЫ) ГА, где к ни, ня, ны – ко мне, а га – движение. То есть «приходящее ко мне»! (Сравнительное: князь-княже – буквально «приносящий ко мне огонь».)
Что же произошло с мироощущением русского человека, с его религиозным сознанием, тогда еще существующим, хотя и потрясенным предыдущим Никонианским расколом? А порвалась тончайшая, ныне не ощущаемая материя цельности души и разума, чувственности мысли. Быт отодрали от бытия, словно кожу с живого человека. Был создан прецедент, позволяющий человеку раздваиваться, жить одновременно по гражданскому и духовному закону, по совести и разуму. И случилось это потому, что великорусский язык не просто средство для общения с людьми и Богом – это прежде всего мировоззрение, тот самый хранитель и блюститель этнопсихологии.
- Предыдущая
- 4/35
- Следующая
