Ты у него одна - Романова Галина Владимировна - Страница 47
- Предыдущая
- 47/61
- Следующая
– Э-ээ, это точно не про него. Данила, он не ссыкун. Он – мужик.
Водитель вдруг оскорбился за Данилу. Пусть и работал сейчас против его интересов, но оскорбился. Данила всегда был в авторитете, и в заслуженном авторитете среди братвы, это все знали. А эта птаха заезжая еще неизвестно как себя покажет. И птаха показала. Осклабила гнилозубый рот, швырнула себе под ноги зубочистку и поганой змеищей прошипела:
– Посмотрим, как он не зассыт и мужиком окажется, когда его беременная баба на дыбе повиснет…
А эта самая «баба» стояла в тот момент на перроне и самозабвенно врала горячо любимому супругу.
– Все будет хорошо, миленький. – Она гладила щетинистую щеку Данилы пальцами и удивлялась – отчего это у него столько тоскливой озабоченности в глазах. Словно навсегда ее провожает. Словно не чает ее увидеть снова. Не выдержав, она спросила: – Ну что ты на меня смотришь взглядом побитой собаки?! Не на всю же жизнь я уезжаю! Как только свистнешь, так сразу и вернусь.
«Свистнуть бы… успеть, – тоскливо подумалось ему, и он, перехватив ее пальчики, приложил их к губам. – До чего же паскудно на душе… До чего же паскудно. И не столько от страха перед неизбежным, сколько от страха за нее. Необузданного, первобытного страха…»
– Эй, Данила. Ты чего замер? – Она нетерпеливо потянула пальцы из его руки. – Поезд на подходе, идем, наше посадочное место в другом конце перрона.
Муж подхватил ее чемодан, сумку, продернул между пальцев еще и объемистый пакет, в который она зачем-то сунула три пары обуви, и скорыми шагами пошел на другой конец платформы. Эльмира засеменила следом. Пока все шло по намеченному плану. Немного печали во взгляде, чуть разбавленном скорбью из-за грядущего расставания. Совсем чуть-чуть суетливой растерянности. Нервозности совсем мало-мало. Всего по капельке. Ровно настолько и затем, чтобы усыпить его бдительность. Затем, чтобы, не дай бог, не увязался в провожатые и не испортил все, что она задумала. Он совершенно не должен ничего заподозрить. Ни-че-го. Ни того, что она собирается выйти из вагона через пару остановок. Ни того, что собирается жить потом на своей бывшей даче. Он же в жизни не догадается, что она там. Она бы и сама до этого никогда недодумалась, кабы не звонок Валечки неделю назад. Валечка купила дачу ее покойных родителей пару лет назад. И ничего, была вполне довольна покупкой. Но с месяц назад засобиралась вдруг к дальним родственникам куда-то в Бельгию. И слезно, уж очень слезно просила приглядеть за дачкой. И ремонт-де она там сделала по евростандарту, и портьеры понавешала дорогущие, и саженцев экзотических понасажала (можно подумать, они в нашей лютой центральной полосе перезимуют). Одним словом, Валечка очень кстати выклянчила у нее обещание наезжать туда хотя бы раз в неделю. Эльмира пообещала и через час забыла, окунувшись с головой в решение собственных проблем. Но как только Данила заговорил об отъезде, о том, что в городе ей оставаться нельзя – ни к чему и опасно, – она тут же вспомнила об отцовской даче, которая, правда, уже перестала быть их собственностью, но все же не была совсем уж чужой…
– Девушка! – Проводница строго свела брови, подведенные почти до самых висков. – Не стойте в тамбуре.
– Почему? – озадачилась Эмма, которой не терпелось покинуть вагонную духоту.
– Не положено! – отрезала проводница и пошла прочь, сердито ворча себе под нос. – Умнее всех здеся… Ишь, умные нашлися… Шла бы себе в купе да умничала тама…
В купе Эмме идти не было нужды. Ее пункт назначения приближался, и таскаться по тесному проходу купейного вагона с ее объемным чемоданом, сумками и пакетами было занятием не из приятных…
– Шаповалово… Шаповалово… Кто до Шаповалава, просыпаемся, – визгливо орала минут через десять проводница, барабаня в двери купе. – Не проспите Шаповалово…
Она дошла до Эммы, неприязненно уставилась на нее и на ее поклажу и язвительно поинтересовалась:
– Тоже, что ли, сходишь?
Эмма согласно кивнула и попыталась было улыбнуться. Но проводница не приняла подачу, а лишь еще более озлобленно прошипела, открывая дверь вагона:
– Обманывают мужиков, шалавы. Дурють мозги как хотят. Мужик проводил в командировку на месяц, а она на другой станции спрыгивает…
Эмме очень хотелось сказать в ответ какую-нибудь гадость. Что-нибудь попаскуднее, погнуснее, но она не стала этого делать по одной простой причине. Тетка и так наверняка ее запомнила, а ежели пуститься с ней в перепалку, то по гроб жизни не забудет «шалаву языкатую». Поэтому, едва дождавшись, когда вагон остановится, она шагнула с высокой подножки и тут же провалилась куда-то вниз. Оказалось, что посадочная платформа закончилась как раз у их вагона, буквально в полуметре от их двери. Результатом ее неудачного падения были ушибленные колени, на которые она благополучно приземлилась, и расстегнувшийся чемодан, который ей пришлось затем долгих пятнадцать минут застегивать. Затем возникла следующая проблема, куда более актуальная, чем ее неудачное приземление. Оказалось, что в этом богом забытом Шаповалове слыхом не слыхивали о таксистских услугах. Нанять машину было так же невозможно, как, к примеру, вылететь отсюда чартерным рейсом на Майорку. Правда, существовало еще автобусное сообщение, но существовало оно отчего-то лишь по четным числам месяца, и для того, чтобы добраться назад до своего города, нужно было совершить еще пару пересадок. Ее мытарства закончились тем, что ехать пришлось на молоковозе, жутко громыхающем, газующем сверх всякой меры и к тому же с отвратительно сальным типом за рулем. Тот явно страдал нарушением координации движений и всякий раз, когда ему нужно было переключить скорость, путал рычаг коробки передач с ее коленкой. Эмма злилась, материла его про себя, но вслух лишь возмущенно сопела и с надеждой вглядывалась в линию горизонта. Даст бог, не так далеко поворот на дачный поселок, как-нибудь вытерпит озабоченность этого бровастого водилы. К чести его сказать, денег он с нее не взял. Позубоскалил что-то о свободном времени, послал несколько воздушных поцелуев, сопровождаемых сочным чмоканьем, и укатил в сторону города. А Эмма, подхватив свою поклажу, поплелась к развилке, откуда лежал неблизкий путь – аж целых восемь километров – до дачного поселка. Можно было бы, конечно, поймать попутку, можно… но не нужно. Конспирация и еще раз конспирация. Именно это условие она считала залогом успеха в намечаемых ею мероприятиях. Иначе не стоило ничего и затевать.
Глава 20
– Говори, сука! Говори! Говори! Говори! Не молчи, сука! Не молчи! – Каждое свое слово парень сопровождал смачным ударом по женскому телу, которое обмякшей тушей валялось на бетонном полу подле его ног.
Спутанные окровавленные волосы рассыпались, закрывая лицо. Кисти рук с переломленными в суставах пальцами и сбитыми ногтями казались жуткими культяшками. Сами руки, как и все тело, пестрели синяками. Точнее сказать, все тело было сплошным багрово-синюшным кровоподтеком.
– Она же умрет, так ничего и не сказав!!! – воскликнул Данила, не без брезгливости наблюдая за работой палача, монотонно пинающего обнаженную женскую плоть. – Она уже ничего не соображает! Прекрати это, если еще на что-то надеешься! Так нельзя!!!
– Да?! А как можно?! Как?! Эта сука целую неделю не мычит, не телется! У нее уже два зуба во рту осталось, а она молчит… Идем отсюда.
«Дядя Гена» судорожно дернул шеей в тесном воротничке рубашки и, ухватившись за рукав джемпера Данилы, потащил его к лестнице, ведущей из подвала. Потом он вдруг остановился. Обернулся к палачу и, морщась, выдавил:
– Ты это… Кончай, что ли, ее мутузить. В самом деле коньки отбросит, тогда все. Тогда кранты! Ищи-свищи ветра в поле…
Парень нехотя отошел от жертвы, попутно несколько раз плюнув женщине на ноги. Он медленно двинулся следом за хозяином и его спутником вверх по лестнице, настороженно вслушиваясь в их разговор.
Все опять то же самое: где, когда, кому и зачем. Сколько можно волынку тянуть?! Ясно же, как божий день, что без той белокурой длинноногой бестии тут не обошлось. Не напрасно ее Данила спровадил с глаз долой, не напрасно. Был тут какой-то точный, одному ему ведомый расчет. Эх, дал бы ему босс полномочия, уж он бы потрудился над ним. Всласть бы потешился над этим крепким парнем… Разговорился бы как миленький. Вряд ли стал бы молчать. А коли напротив еще его бабу распять голышом, начал бы трещать без умолку. Уж кому, как не ему, известно, как любовь языки развязывает. А что Данила бабу свою любит до безумия, гадать не нужно. Все было видно без прикрас. И как провожал ее, как не мог надышаться. И как потом сел в машину и в руль носом уткнулся. Минут десять сидел, с места тронуться не мог. Одолела, наверное, тоска зеленая по милому телу…
- Предыдущая
- 47/61
- Следующая
