Любовные чары - Арсеньева Елена - Страница 42
- Предыдущая
- 42/62
- Следующая
Она была так счастлива, что даже опасные тайны, клубившиеся вокруг Маккол-кастл, казались ей не стоящими внимания пустяками. Она сейчас же пойдет к Десмонду и скажет: «Довольно нам мучить друг друга! Зачем еще чего-то ждать? Я больше не могу таиться. Я люблю тебя. Я твоя и готова всему миру сказать об этом – хоть сейчас».
– Ох, Глэдис, спасибо тебе за то, что ты сказала!
– Не за что благодарить меня, мисс, – решительно покачала головой Глэдис. – Не за что! Ах, если бы вы знали… если бы только знали!
Она махнула рукой и пошла к двери, но Марина вскочила и преградила ей путь.
– Нет уж, погоди! Договаривай! – грозно сверкнула глазами.
– Зря вы допытываетесь, мисс, – шепнула Глэдис, глядя на Марину с жалостью. – Лучше вам и не знать ни о чем.
– O чем, ну?! – воскликнула Марина, опять исполнившись яростью и чувствуя, что, ежели Глэдис сызнова примется солому жевать, она пришибет ее на месте.
– Ну ладно, ежели так угодно вашей милости… – устало сказала горничная. – Беда в том, что вы опоздали, мисс. Милорд Десмонд, может, и имел на вас виды, да его уже другая к рукам прибрала. К тому и шло!
– Другая? – слабо шевельнула губами Марина. – Ты с ума, что ли, сошла?
– Не у меня, а у вас, мисс, верно, в уме помутилось, коли вы ничего не видите! – вышла из себя Глэдис, от возмущения забыв о приличиях. – Я вам еще когда говорила: леди Джессика не по себе дерево хочет срубить и на молодого лорда заглядывается. Вы меня на смех подняли, а теперь… – Она замялась было, как бы не решаясь продолжать, но, не выдержав взгляда Марины, сунула руку в карман и вытащила листок бумаги, сложенный вчетверо. – Поглядите-ка!
– Что это? – спросила Марина, глядя на листок с таким ужасом, словно он шипел и готов был ее укусить.
– Письмо леди Джессики к милорду, – буркнула Глэдис. – И если я не спятила, не простое письмо, а любовное!
Марина, забыв обо всем, вырвала из рук Глэдис листок. Она должна знать все!
«Десмонд, после того, что случилось вчера, я больше не в силах таиться. Был миг, когда мне показалось, что злая участь Алистера настигла и тебя… и я поняла, что не переживу новой потери. Мне необходимо поговорить с тобой. Это жизненно важно! Ты и не подозреваешь того, что я хочу тебе открыть. Сегодняшний вечер перевернет всю твою жизнь и, быть может, наконец освободит от роковой слепоты, которая ведет тебя к гибели. Впрочем, писать очень долго. Я все скажу сама. Умоляю не искать со мной встречи днем, не мучить понапрасну, не выспрашивать, однако ровно в 10 часов вечера я буду ждать тебя в павильоне, в саду. Приходи. Джессика».
Что ж, листок был вполне невинен. Но к нему прилагался другой, поменьше, и когда Марина прочла его, она не поверила глазам. Похоже, многолетняя сдержанность изменила Джессике. Чувства хлынули потоком и подчинили ее себе. Строчки плясали, буквы разъезжались – она явно не владела собой, когда писала:
«О Десмонд, мой Десмонд! Довольно нам мучить друг друга. Я всегда понимала тебя лучше, чем даже ты сам, поняла и теперь. И ты все понял. Да, я больше не могу таиться. Я люблю тебя и готова всему миру о том сказать. Если ты захочешь, мы подождем приличного срока, чтобы объявить о своей любви, но ты должен знать, что я готова принадлежать тебе во всякий час, когда ты пожелаешь меня. Пусть это свершится сегодня. Я хочу сегодня стать твоей…»
Марина уронила листки. Она почти не дышала от боли. И почему-то самым мучительным было то, что Джессика почти слово в слово повторила то, что Марина готова была сказать Десмонду!
Но ведь он женат! Марина ему жена! И она ведь совсем забыла, что главным условием их договора была свобода ее выбора. Ее! Только от нее зависит, какая участь постигнет Десмонда 31 июля: венчание или смерть. Ну так ни то, ни другое! То есть не 31 июля! Лорд Десмонд Маккол обвенчается со своей русской кузиной Марион Бахметефф… завтра же. В домовой церкви, без соблюдения дурацких английских приличий. И узнает он о решении своей судьбы нынче же вечером. Причем не где-нибудь, а в садовом павильоне. В том самом, где ему назначила свидание Джессика. Да-да, все будет как в романе: дама, явившись на свидание, застанет возлюбленного с другой… Явившись в павильон в десять вечера, Марина попадет в самый разгар любовного свидания, которое началось немного раньше…
Лицо Глэдис, стоявшей с видом печального сочувствия, изрядно вытянулось, потому что мисс Марион, только что бывшая полумертвой от горя, вдруг расхохоталась и ринулась к секретеру, где стоял бювар. Обмакнув перо в чернильницу, Марина перечеркнула в письме цифру 10 и написала сверху размашисто девятку, а потом, помахав листком в воздухе, чтобы чернила быстрее просохли, свернула его по сгибам и сунула совершенно ошеломленной Глэдис.
– Вот. Теперь ты можешь отнести его милорду. Иди, что стоишь?
– Но, мисс! – взмолилась Глэдис. – Второй-то листок остался у вас…
– Если ты кому-то пикнешь про второй листок… если вообще пикнешь, что я знаю про письмо… – прошипела Марина, сузив глаза, и Глэдис начала пятиться к двери. – Убью, так и знай! – закончила Марина сурово и просто.
И Глэдис, очевидно, поверила, потому что в следующую же минуту ее и след простыл. Стоптанные каблучки туфелек Джессики дробно затопотали по коридору, а Марина первым делом подошла к камину и швырнула в огонь любовные бредни «неутешной вдовы». Как ни странно, ей стало легче.
Оставшееся время прошло в нетерпеливом хождении из угла в угол. Марина не спустилась к чаю, не вышла обедать. Еду на подносе ей принес в комнату лакей, сказав, что Глэдис отпросилась в деревню навестить заболевшего отца. Передала ли девушка письмо? Прочел ли его Десмонд?
Едва стрелки на часах, стоящих в углу комнаты, задрожали на половине девятого, Марина бесшумно, будто пресловутый призрак леди Элинор, понеслась по коридору. Из бокового хода прянул ей под ноги Макбет, который словно бы учуял очередное приключение и норовил принять в нем участие. Но Марина, соскучившаяся по своему пушистому приятелю, лишь приостановилась – погладила кота, почесала его за ушком… и сурово сказала: «Брысь!» А затем прямиком побежала в сад, решив явиться на место свидания раньше Десмонда.
Павильон, о котором шла речь, она давно приметила: изящный, округлый, в греческом стиле, напоминающий некий чудный маленький храм. И почему-то он напомнил Марине баньку в бахметевском саду, где она когда-то ворожила на свою судьбу… Вон чего наворожила!
Впрочем, чепуха. Какое сходство между двумя зимами – метельной русской и одетой в зелень прошлогодней травы английской, между бревенчатой банькой и мраморным павильоном? Вот только состояние Марины одинаковое – тревожное.
Павильон всегда казался наглухо запертым. Но стоило ей слегка коснуться двери, как та мягко подалась под рукой. Здесь топился камин, причем с какими-то ароматическими добавками, отчего воздух был напоен сладостным духом. Слабый огонек одинокой свечи отражался в серебряной посуде, стоявшей на небольшом столике, и озарял роскошную постель.
Марина стояла, прижав руки к сердцу. Неужели скромница Джессика свила это пышное, сладострастное любовное гнездышко?
Сначала Марина думала встретить Десмонда в дверях. Объясниться, поговорить, признаться. Но при виде роскоши павильона поняла, есть только одно место, где ей следует ждать мужа, – постель. Тем более что пришла она на свидание в одной тонкой рубашонке, как будто сотканной из белого, призрачного лунного кружева.
Марина села, потом легла, снова села. Как лучше – распустить волосы по плечам? Разметать их по подушке? Или не трогать косу, предоставить Десмонду расплести ее? Что сделать: сразу окликнуть его? Или молча протянуть к нему руки?
Она так увлеклась обдумыванием выигрышной позы, что едва не воскликнула: «Подождите, я еще не готова!», когда за стеной захрустел песок под чьими-то торопливыми шагами.
Десмонд!
Марина замерла, уставившись на дверь широко раскрытыми глазами, и вдруг поняла, что у нее не хватит храбрости встретить Десмонда вот так, лицом к лицу.
- Предыдущая
- 42/62
- Следующая
