Тридцать первое июня (сборник юмористической фантастики) - Азимов Айзек - Страница 44

Когда старик дворецкий прибежал в оранжерею, его глазам предстала поистине ужасная картина: настольные лампы были разбиты вдребезги, и только свет молодой луны падал из окон на трупы двух джентльменов, сжимающих дымящиеся револьверы. Пять шимпанзе были мертвы. Шестым был шимпанзе Ф. Его правая рука была искалечена, он истекал кровью, но все же с трудом взобрался на стул перед своей машинкой. Мучительно напрягаясь, он левой рукой вынул из машинки последнюю страницу Монтеня в переводе Флорио. Поискав чистый лист, он вставил его и напечатал одним пальцем:

И умер.

Больше всего я боялся, что трехмерный дубликатор «Мимете» попадет в руки Джилиберто. И так оно и случилось.

Ровно через месяц после того, как аппарат поступил в продажу, и за три месяца до запрещения применять его Джилиберто стал владельцем одной из самых последних моделей.

Джилиберто — типичный сын своего времени. Ему тридцать четыре года, он отличный служащий и мой старый друг. Он не курит, не пьет, у него лишь одна-единственная страсть — терзать неодушевленные предметы. В темной комнатушке, которую он торжественно именует мастерской, Джилиберто пилит, точит, паяет, клеит, полирует. Он чинит часы, холодильники, электробритвы, изобретает приспособления для включения по утрам термосифонов, фотоэлектрические замки, акустические морские зонды. Ни одна машина не продержалась у него больше двух — трех месяцев. Он их беспрестанно смазывает, перекрашивает, разбирает и собирает, видоизменяет и дополняет. Потом это ему надоедает и очередная машина идет на продажу. Его жена Эмма переносит его причуды с удивительным спокойствием и долготерпением.

Однажды, когда я вернулся после шестимесячного отсутствия, у меня зазвонил телефон. Я услышал в трубке голос Джилиберто. Как всегда, он был полон энтузиазма. Вот уже двадцать дней, как он стал обладателем «Мимете» и сейчас, захлебываясь от восторга, рассказывал о своих опытах и открытиях. У него уже родилась тьма всяких прожектов. Он обзавелся книгой Пельтье «Общая теория имитации», трактатом Цехмейстера и Айзенлора «The Mimes and Other Duplicating Devices»[4] и тут же записался на ускоренные курсы кибернетики и электроники. Увы, его опыты очень походили па мои, а, как вы знаете, мне, изобретателю «Мимете», они обошлись в полгода тюрьмы. Я попытался отговорить Джилиберто, но вскоре понял, что только зря трачу время. Бесполезно спорить с человеком по телефону, тем более с Джилиберто. В конце концов я просто повесил трубку и принялся за работу.

Через два дня новый звонок. На этот раз в голосе Джилиберто, кроме восторга, звучала и гордость изобретателя.

— Мне необходимо сейчас же повидаться с тобой.

— Что случилось, Джилиберто?

— Я продублировал свою жену.

Через два часа я был у него, и друг рассказал мне о своем нелепом подвиге. Купив «Мимете», он сначала, как и все начинающие, воспроизвел яйцо, пачку сигарет, книгу. Потом все это ему надоело, он отнес «Мимете» в собственную мастерскую и там разобрал до последнего винтика. Всю ночь он просидел над своими книгами и трактатами и наконец пришел к выводу, что превратить литровую модель «Мимете» в более крупную не составит особого труда. Недолго думая он выписал двести фунтов вещества пабулум, купил стальные листы, профильное железо и обдировку и после семи дней работы добился желаемого результата. Он сконструировал своего рода искусственное легкое, модифицировал тимер-ускоритель «Мимете» и соединил тимер с искусственным легким, а также с контейнером пабулума.

Таков Джилиберто — маленький прометей зла, опасный, обуянный непомерной гордыней человек. Нет, он не только сын своего времени, но и подлинно символическая фигура. Я уверен — только дай ему волю, и он способен сбросить атомную бомбу на Милан, чтобы «посмотреть, что из этого выйдет».

Насколько я понял, вначале у Джилиберто не было мысли продублировать жену — просто ему хотелось сделать своими руками более крупный «Мимете». Дурацкая идея продублировать жену родилась у него, когда он случайно взглянул на Эмму, мирно спавшую в постели. Осуществить столь странный замысел оказалось делом не таким уж сложным. Джилиберто отличается большой физической силой и упорством. Он столь осторожно, бережно опустил матрац со спавшей на нем Эммой в ящик дубликатора, что та даже не проснулась. Через час все было кончено.

Я так и не понял хорошенько причину, заставившую Джилиберто продублировать жену в нарушение всех законов божеских и человеческих. Он рассказал мне с обезоруживающей наивностью, что был безумно влюблен в Эмму, не мог без нее жить и поэтому решил, что верхом счастья было бы иметь две чудесные жены. Возможно, он говорил все это искренне (Джилиберто всегда бывает искренен), и нет никаких сомнений, что он по-своему был влюблен в Эмму и, как ребенок, восхищался ее красотой. Но я убежден, что он продублировал Эмму совсем по другим причинам — из жажды приключений и геростратовского желания «посмотреть, что из этого выйдет».

Я спросил у Джилиберто, а не пришло ли ему в голову посоветоваться вначале с женой, попросить у нее разрешения на столь необычный эксперимент. Джилиберто покраснел до корней волос. Оказывается, он не только не спросил у Эммы согласия, но даже подмешал ей в питье снотворного, чтобы она крепче спала.

— Ну и каково тебе теперь с двумя женами?

— Они обе еще спят. Завтра видно будет, что и как.

На следующий день, вероятно, ничего особенного не произошло, во всяком случае Джилиберто не позвонил. А потом мне по делам пришлось на две недели уехать из Милана. Я заранее знал, что по возвращении мне придется вызволять Джилиберто из беды, как в тот раз, когда он подарил жене своего начальника оригинальный паровой пылесос, а тот взорвался, причем не на полу, а у нее в руках.

И в самом деле, едва я приехал, меня позвали на семейный совет. Кроме нас с Джилиберто, на нем присутствовали две Эммы. Кстати, у них достало ума надеть «знаки различия». Вторая, незаконная жена, повязала волосы простой белой лентой, что придавало ей монашеский вид. Одета она была в платье Эммы Первой и, по всему судя, это ее ничуть не волновало. Разумеется, продублированная Эмма лицом и зубами, прической, походкой, цветом волос и кожи совершенно походила на «оригинал». Даже голос у нее был таким же мелодичным. Но я заметил, что Эмма Вторая сильно простужена.

Против всяких ожиданий Джилиберто и обе его жены пребывали в отличном расположении духа. Джилиберто был страшно горд, и не столько своим подвигом, сколько тем, что обе Эммы отлично ладили между собой, хотя его заслуги тут не было никакой. Я не мог скрыть своего восхищения ими. Эмма Первая относилась к своей копии с поистине материнской заботливостью.

Эмма Вторая отвечала ей глубоким уважением и дочерней привязанностью.

Эксперимент Джилиберто, с любой точки зрения достойный лишь осуждения, подтверждал, однако, теорию имитации: новая Эмма, произведенная на свет в возрасте двадцати восьми лет, сохранила не только внешность прототипа, но и тот же образ мышления. Эмма Вторая с подкупающей искренностью рассказала мне, что лишь через три дня после рождения она убедилась, что является первой синтетической женщиной в истории человечества, если, конечно, не считать довольно сходного случая с Евой. Родилась она в состоянии сна, так как «Мимете» продублировал и снотворное, которое текло в венах Эммы Первой. Когда же она пробудилась, то уже знала, что зовется Эмма Пероза Гатти и является уроженкой Мантуи, а также единственной законной женой бухгалтера Джилиберто Гатти. Она отлично помнила все, что отлично помнила Эмма Первая. Например, свадебное путешествие, имена «своих» товарищей по школе, все подробности религиозного кризиса в юности, о котором Эмма Первая не рассказывала ни одной живой душе. Столь же хорошо она помнила, какой восторг и энтузиазм вызвала у Джилиберто покупка «Мимете», и поэтому не особенно удивилась, когда узнала, что своему появлению на свет она обязана глупому капризу мужа. Однако тот факт, что Эмма Вторая успела простудиться, навел меня на мысль о недолговечности абсолютного сходства двух женщин. Даже если Джилиберто проявит себя самым беспристрастным из двоеженцев и ни в чем не будет отдавать предпочтения одной из женщин, раздоры в странной семье возникнут скоро и неизбежно. К тому же ждать от Джилиберто, путаника и эгоиста, полной беспристрастности было бы по меньшей мере глупо. Достаточно было и того, что обе Эммы не могли, скажем, занимать одно и то же пространство, пройти одновременно в узкую дверь, выглянуть в окошко, сидеть на одном стуле. Поэтому их ждали неодинаковые испытания и болезни. С фатальной неизбежностью должно было проявиться вначале умственное, а затем и физическое различие. Сможет ли тогда Джилиберто остаться беспристрастным? Конечно, нет; и сразу же непрочный домик гармонии рухнет.