Тридцать первое июня (сборник юмористической фантастики) - Азимов Айзек - Страница 12

Она положила на пол золотые часы мэра и нацелилась молотком.

— Надо чуточку обождать. Спешить нельзя. Еще не настало время.

Секундная стрелка обежала циферблат, и наступило мгновение, которому издревле был отведен свой черед. Кларисса с размаху ударила молотком по дорогим часам.

— Вот и все, — сказала она. — Конец вашим бедам. Смотрите, вон кошка Бланш Мэннерз гуляет там же, где неделю назад.

И действительно, по тротуару снова брела кошка.

— Теперь пойдемте к пивной и поглядим, как появится пожарный кран.

Ждать пришлось всего несколько минут. Кран возник неизвестно откуда и с лязгом занял свое место на улице — вот, мол, я здесь.

— Теперь слушайте! — вещала Кларисса. — Все, что исчезло, объявится вновь, едва минет семь суток со дня пропажи!

Так настал конец неделе ужасов. Вещи возвращались одна за другой.

— Как ты узнала, что они вернутся спустя неделю? — спросил девочку мэр.

— Так ведь Кларенс построил семидневный «Исчезатель». А можно построить девятидневный, тринадцатидневный, двадцатисемидневный и даже одиннадцатилетний. Я хотела построить тринадцатидневный «Исчезатель», но для этого надо смазать картон кровью, взятой из сердца маленького мальчика, а Кирилл всякий раз поднимал вой, когда я пробовала сделать в нем дырочку.

— Неужели ты все это умеешь?

— Ну, конечно. Только меня в дрожь бросает, как подумаю, что все это может попасть в неопытные руки.

— Меня тоже, Кларисса. А теперь скажи, для чего тебе понадобились лекарства?

— Варить снадобья.

— А черный бархат?

— Шить платья куклам.

— Ну, а фунт леденцов?

— И как вы стали нашим мэром, когда не знаете таких вещей! Для чего мне сладости, как по-вашему?

— И последнее, — сказал мэр. — Зачем ты разбила мои золотые часы?

— А это чтоб было пострашнее, — ответила девочка.

— Мой дядюшка Отис, — заговорил Мэрчисон Моркс, — слыл самым большим упрямцем в Вермонте. Если вы знавали жителей Вермонта, то понимаете, что это такое: дядюшка Отис был самым большим упрямцем в мире. И не преувеличением, а чистой правдой будет сказать, что упрямство дядюшки Отиса пострашнее водородной бомбы.

Моркс внушительно поднял палец, предупреждая скептические замечания.

— Вам не верится, — продолжал он. — Естественно. Так вот, я вам объясню, чем был опасен дядюшка Отис — опасен не только для человечества, но и для Солнечной системы. Да-да, а может, и для всей Вселенной.

Фамилия моего дядюшки — Моркс, такая же, как и у меня, Отис Моркс. Он жил в Вермонте, и я с ним долго не виделся. В одно прекрасное утро получаю я срочную телеграмму от тетушки Эдит, его сестры. Там написано:

Я выехал первым же поездом. Меня беспокоило не столько здоровье дядюшки Отиса, сколько необъяснимо тревожная нотка в восьми обыденных словах, которые сорвали меня с места.

Вечером того же дня я высадился в Хиллпорте, штат Вермонт. Единственное в городе такси — древний седан — водил местный житель Джад Перкинс. По совместительству он работал констеблем, и, забравшись в ветхую машину, я заметил у него за поясом револьвер.

Еще я заметил, что на площади собралась кучка людей и на что-то глазеет. Потом понял, что люди пялят глаза на пустой гранитный пьедестал, где раньше стояла большая бронзовая статуя местного политикана Огилви — и этому типу дядюшка Отис всегда относился крайне презрительно.

Со свойственным ему упрямством дядюшка Отис ни за что не хотел верить, будто кому-то придет в голову воздвигать статую Огилви, и утверждал, что на самом деле в городке нет такой статуи. Однако она была, и вот теперь ее не стало.

Старый автомобиль кряхтя тронулся с места. Я перегнулся через спинку переднего сиденья и спросил у Джада Перкинса, куда делась статуя. Он покосился на меня исподлобья.

— Украли, — сообщил он. — Вчера днем, часов этак в пять. При всем честном народе. Да-с, мы и глазом моргнуть не успели. Мы все собрались в магазине Симпкинса — я, Симпкинс, ваш дядюшка Отис, ваша тетушка Эдит и кое-кто еще. Кто-то сказал, что стоило бы почистить статую Огилви — ее вовсе загадили голуби. Тут ваш дядюшка Отис так и вскинулся. «Какую статую? — сказал он, а сам аж брови распушил. — У нас в городке нет такой ерунды — статуи трепливого ничтожества Огилви!» Я знал, что толку от этого не будет, — он не поверил бы в статую, даже если бы налетел на нее и сломал ногу (никогда не встречал такого упрямца, как Отис Моркс, ведь он не верит в то, что ему не по душе), — но все же я повернулся, чтобы ткнуть пальцем в ее сторону. Но статуи уже не было. Минутой раньше была, своими глазами видел. А теперь не было. Кто-то украл вот за эту минуту.

Джад Перкинс сплюнул в окно машины и, обернувшись, устремил на меня внушительный взгляд.

— Хотите знать, чья это работа? — сказал он. — Пятой колонны, вот чья. (Надо заметить, что дело было во время войны.) Им понадобился Огилви, потому что он бронзовый, ясно? Им нужна медь и бронза, чтобы делать снаряды. Вот они и украли статую и переправили подлодкой в Германию. Но пусть только сунутся сюда еще раз, у меня ушки на макушке. Я вооружен и не теряю бдительности.

С грохотом и лязгом ехали мы к ферме дядюшки Отиса, а Джад Перкинс все еще просвещал меня относительно местных событий. Сообщил, что в дядюшку Отиса ударила молния, — как я и подозревал, только из-за его упрямства.

— Третьего дня, — рассказывал Джад, то и дело сплевывая табачную жвачку, — ваш дядюшка Отис был в поле, и вдруг разразилась гроза. Он укрылся под большим дубом. Ведь я ему тысячу раз говорил, что деревья притягивают молнию, да разве он послушается — такой упрямец!

Наверное, он думал, будто можно не замечать молнии, как он не замечает сарая Уиллоуби против своего дома или холма Марбл, что отсудил у него двоюродный братец Сет, — с тех пор ваш дядюшка Отис утверждает, будто такого холма на свете нет. Или новая плотина — ее возвели власти штата, чтобы сделать водоем, и при этом затопили часть пахотной земли вашего дядюшки Отиса, и с тех пор, как заговоришь с ним об этой плотине, он делает вид, что ты спятил.

Так вот, может, он не хотел замечать молнии, да ничего из этого не вышло. Она ударила в дуб, разнесла его в щепы и отбросила Отиса на двадцать футов. Если он не помер, так только потому, что у него всегда было железное здоровье. За всю свою жизнь он ни дня не хворал, разве что двадцать лет назад упал с лошади и ему на целую неделю память отшибло: вообразил себя коммивояжером по продаже сельскохозяйственных орудий, каким-то Юстасом Лингхэмом из Кливленда, штат Огайо.

Ваша тетушка Эдит все это видела из окна, она выбежала в поле и притащила Отиса домой. Уложила его в постель и позвала доктора Перкинса. Док сказал, что у больного просто шоковое состояние, он скоро придет в себя, но пусть полежит два — три дня в постели.

Действительно, к ужину ваш дядюшка Отис очнулся, но ни за что не хотел оставаться в постели. Сказал, что чувствует себя прекрасно, и провалиться мне на этом месте, если вчера у Симпкинса он не был в самом цветущем виде. Помолодел на десять лет. Ходит себе подпрыгивая, можно подумать, из всех его пор электроэнергия сочится.

Я спросил, не смягчилось ли с годами закоренелое упрямство дядюшки Отиса. Джад сплюнул с особым усердием.

— Еще хуже стало, — заявил он. — Самый упрямый человек в Вермонте, вот кто такой ваш дядюшка Отис. Да провалиться мне на этом самом месте: если он говорит, будто чего-то на свете нет, даже когда оно торчит перед самым его носом, то, будь я проклят, он так уверен в этом, что я и сам почти верю.

На той неделе сижу у него на веранде, старый сарай Уиллоуби весь вид портит, а ваш дядюшка Отис глядит сквозь него, точно его и нет.