Ужасы войны (ЛП) - Каррэн Тим - Страница 21

Остальные кричат, мечутся, но не Пшеница. Его не смущает это безумие. Для такого, как он, все черно-белое. Он тянется к Говнюку в буре, но тот танцует в воздухе, как Питер Пэн, пронзительный, почти ультразвуковой крик вырывается из него.

Затем раздается громкий, влажный хруст, и он буквально взрывается... как водяной шар, полный мяса и крови, сжатый до разрыва. Все, что в нем было, вырывается с силой струи из пожарного шланга, сбивая Пшеницу с ног и забрызгивая остальных кровью и осколками костей.

Пшеница, вытирая кровь с лица, кричит:

- Отступаем! Отступаем, черт возьми!

Его голос перекрывает хныканье, плач и крики товарищей.

И затем Говнюк исчезает, как Мерф, оставив за собой отвратительный беспорядок как доказательство своего ухода. Буря стихает, и ночь становится тихой, кроме звуков людей. Они молятся, рыдают, ругаются, счищают с себя мух и обломки хоботков с лиц и рук. Реальность вывернута наизнанку, ее зловонные внутренности выставлены напоказ.

* * *

Тишина не просто тревожная, она пугающе зловещая. Мир замер. Он затаил дыхание и ждет, что будет дальше. Луна высоко в затуманенном небе - как картонный вырез. Тени застыли, ночь остановилась. Есть только этот ледяной, напряженный момент чистого ужаса. Он длится и длится.

Никто во взводе не говорит.

Они боятся даже пошевелиться.

В этой войне много зла, но мало что может превзойти это. Они ждут, затаив дыхание, беззвучно, сбившись в кучу. Вдалеке буря стонет, но не уходит, словно кружит вокруг них. Пыль витает в воздухе. Песчаные блохи кусают, сердца бьются. Мертвые мухи разлетаются вокруг, как хрустящие осенние листья. Они легкая мишень в таком положении. Одна хорошая очередь из АК зачистит их всех.

Здесь нет "Продолжай миссию". Это динамическая правда ситуации.

Вбитый, отработанный страх и ненависть к моджахедам сменились чем-то гораздо большим, более гнетущим и удушающим. Они все это чувствуют. Еще час назад они были воинами, верящими (или заставленными верить), что их дело не только справедливо, но и праведно. С исчезновением Мерфа и бойней Говнюка все изменилось. Они больше не крутые берущие жизни и делающие вдов; теперь они маленькие мальчики, сбившиеся вместе, дрожащие, с широко раскрытыми глазами, боящиеся темноты и безымянных ужасов, что ползают в ней.

Все перепуганные, кроличьи глаза устремлены на сержанта Пшеницу. У него опыт, звание. Нетерпимый, выносливый, ворчливый старый Пшеница. Он примет решение. Он скажет, что делать дальше и как к этому относиться. Он вырос на свиноферме в Арканзасе. Мы резали свиней каждую весну, - любит он рассказывать взводу. - Десятки и десятки. Ветчина, бекон, отбивные, колбаса. Черт, ребята, мы делали сыр из мозгов и суп из крови, отдавали рыла и уши собакам на игрушки. Использовали почти все. Он начал помогать с восьми лет. Когда свинью подвешивали, он держал жестяную миску, чтобы собрать кровь для супа после того, как бабка перерезала ей горло. Он вырос в крови, и это продолжилось в армии. Он жесткий, злой сукин сын в бою. Абсолютно бесстрашный.

Четыре пары белых глаз смотрят на него. Он весь в крови Говнюка, покрыт песком, пылью и кусками мух. Он облизывает сухие губы и сплевывает.

- Похоже, у нас тут серьезная задница. Вопрос в том, как нам выбраться целыми?

- Ты слышал его, - говорит Чувак. - Он сказал, что видел что-то... что оно идет из бури.

- Чушь, - отрезает Пшеница. - Ему привиделось.

- Он что-то видел, - настаивает Простак.

Пшеница вздыхает и закуривает сигарету.

- И что это за "что-то", о котором ты говоришь, сынок? У него есть имя?

Простак тоже закуривает.

- У таких вещей нет имени, сержант Пшеница. Я знаю только, что оно забрало Мерфа, а теперь и Говнюка. Нас прокляли. Та сумасшедшая ведьма в Фаллудже продала наши души року-н-роллу. После того, как мы замочили тех детей, мы заслужили смерти.

- Он говорит правду, - вставляет Бешеная Восьмерка.

Гетто начинает дрожать всем телом. Он не может усидеть на месте. Что-то кипит в нем, и он раздувается от жара. Как скороварка, ему нужно выпустить пар, иначе он взорвется.

- Ладно, черт возьми! Я не хочу слышать никакого долбаного бреда! Мы в полной жопе, а вы сдаетесь! - вопит он, весь его гангстерский лоск испарился. - Кто-то должен что-то сделать, пока оно нас всех не прикончило! Я не хочу сдохнуть, как Говнюк! Пшеница... черт возьми, ты просто сидишь и ничего не делаешь! Если у тебя не хватает яиц вести, я поведу! Домой - туда! Пойдем! Шевелитесь! Запускайте этот долбаный поезд!

Может, это началось как оскорбление для Простака, но быстро переросло в обвинение Пшеницы в неспособности (или ее отсутствии) руководить, делать хоть что-то, кроме как обмочиться от страха. И вот Пшеница, покрытый мухами, холодный от засохшей крови, запыленный, грязный, как какой-то жующий кости тролль, выползший из норы, вскакивает на ноги. Он быстр. Чертовски быстр. Ему на двадцать лет больше, чем Гетто, но это не имеет значение, когда он хватает его за нагрудник одной рукой и дает пощечину другой.

Гетто не может защититься от града шлепков, отчего краснеет его обветренное лицо. Пшеница валит его в песок и прыгает сверху.

- ТЫ НЕ УЧИШЬ МЕНЯ, КАК УПРАВЛЯТЬ МОЕЙ ЧEРТОВОЙ, МАТЬ ЕE, КОМАНДОЙ! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - Я ЗДЕСЬ БОГ! Я ШЕЙХ ЭТИХ ПЫЛАЮЩИХ, ЧEРТОВЫХ ПЕСКОВ! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - ТАК ЧТО ЗАКРОЙ СВОЮ ССАНУЮ, ЧEРТОВУ ПАСТЬ, ТЫ ДРЯННОЙ, СЛАБАК, АУТИСТСКИЙ ГОВНЮК! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ? МЫ НА ОДНОЙ ВОЛНЕ, ТЫ, МАЛЕНЬКИЙ ЖОПОЛИЗ?

К этому моменту Гетто открыто рыдает, всхлипывает, как отшлепанный ребенок, бормоча "бу-ху". Закрывает лицо руками и дрожит. Его оттаскивают от Пшеницы, а он отмахивается.

- Чувак, свяжись по этой чертовой рации и скажи этим придуркам, что мне нужна эвакуация прямо сейчас, - Пшеница поворачивает злобный взгляд на Гетто, что лежит в песке, затем на Простака. - Ты подними этот мешок дерьма на ноги и заставь его идти. Хоть за яйца его тяни, хоть большим пальцем в заднице заводи, но я хочу, чтобы он двигался с оружием в руках.

Простак поднимает Гетто, но тот едва стоит.

- Все нормально, брат. Все круто, - говорит Простак, но это все равно что говорить с куском дерева.

Гетто, которого они знали, любили и сражались бок о бок, больше нет. Его методично уничтожили. По его позе видно, что он теперь большая кукла, которую надо вести за руку. Ему приходится опираться на Простака несколько мгновений. Все рады темноте, потому что никто не хочет видеть лицо Гетто. Не то, что там есть - красные щеки, кровавый нос, следы шлепков, - а то, чего нет - дурацкой ухмылки, озорных глаз, всех мелочей, что составляли его душу. Смерть Говнюка все это отняла, а Пшеница добил остатки.

Пшеница старается сохранить свое достоинство, не разрушая сплоченность отряда больше, чем уже сделал. Он не хочет, чтобы они догадались об окончательной, уродливой правде: он до смерти напуган. Что он обмочился, когда эта невидимая тварь забрала жизнь Говнюка. Он хочет, чтобы они верили, что он все тот же злобный, размахивающий флагом, пустоголовый убийца с мозгами в заднице. Пентагон нажимает кнопку "А" - он выдвигается, кнопку "B" - он убивает. Он не может дать им понять, что так напуган, что сжимает ягодицы, чтобы не наложить в штаны.

- Не стоило этого делать, - говорит Простак. - Он просто выпускал пар. Ты набросился на своего.

Пшеница выглядит так, будто сейчас либо сорвется на Простака, либо устроит ему старомодную арканзасскую трепку, но он не кричит и не поднимает руку.

- Сохрани свои сопливые, детские слезки для кого-то другого, если не хочешь того же.

- Ты меня не тронешь. Ты никого в этом взводе не тронешь, - в руке Простака появляется боевой нож, лунный свет блестит на лезвии. - Если только не хочешь шесть дюймов стали в шею.

- У тебя кишка тонка, малыш, - Пшеница ухмыляется, как сама смерть. Это знакомая ему территория. - И не хвастайся, какой ты крутой был в гетто, скольких гангстеров завалил или как тяжело тебе было, пока ты сутенерил свою мамашу. Это не уличные разборки. Это бой мужчина против мужчины, а не грабеж старушек и нытье про злого белого человека.