Рыбка в солнечной воде - Алпатова Ирина - Страница 22
- Предыдущая
- 22/27
- Следующая
– А у тебя есть?! – обретя голос, изумилась Лера.
– У папы есть, в холодильнике. Мы у него займем. – И Коробкина отправилась занимать водку. Она вернулась с едва начатой бутылкой и маленькими пузатенькими рюмками, затем принесла тарелку с бутербродами и все это ловко расставила на крошечном свободном пространстве стола. Они молча чокнулись, выпили, одинаково выпучили глаза и открыли рты.
– Ужас…
– Кошмар просто…
– Закусывай скорее. А теперь сразу еще по одной, чтобы эффект был.
– Только не по полной…
Еще через полчаса Валерия Гришина рассказала гадюке Коробкиной свою историю. А Коробкина ей свою.
– Ты не думай, что я из зависти, – говорила порозовевшая и переставшая напоминать моль Коробкина, – но Дима тебя тогда вычислил. Конечно, потом влюбился, а сначала просто вычислил. У нас тесно – родители, бабушка. Мои-то его приняли, но кто они? Простые служащие, а Диме размах нужен, высший уровень…
– Да ведь он ничего еще не знал, – великодушно заступилась за мужа Лера. Странно, но она действительно не испытывала в этот момент никакой душевной боли. То есть вообще ничего не испытывала. Наверное, потому, что внутри нее была только водка.
– А тебя тогда на дорогой машине твои подвезли, мы с ним случайно увидели. Он прицепился, кто да что, все выяснял да расспрашивал. Короче, справки наводил, только я потом поняла зачем. И знаешь… – Света поправила неверной рукой упавшую прядь волос, – мне тебя не жалко было. Я думала – обыкновенная избалованная сучка. Пусть он ее использует, пусть! Вон она, с жиру бесится, квартиру снимает специально, чтобы с любовниками встречаться.
– Я знаю, мне Мика рассказывала. – Лера произнесла это имя по старой привычке. Была у нее такая подруга.
– Ну да, так она же это про тебя всем и рассказывает!
У Леры дрогнула рука, и она чуть не опрокинула на салфетку пустую рюмку.
– Не расстраивайся, – велела Коробкина, – это банальная зависть. А раз она тебе завидует, значит, есть чему. И пакостила тебе она, только ты бы ни за что мне не поверила. А уж костюм-то свой порезала… я сразу поняла – это она так шифруется. Вот только с мужиком девушка опять же промахнулась, впрок ей это не пойдет. Ой, я совсем пьяная…
– К черту Мальцеву! Света… я все сказать хочу, ты не обижайся, но в «Рыбке» костюмы… короче, такие и резать не жалко. Не нравятся они мне, – и Лера скорчила рожицу. Впервые за последние дни. Света зашлась икающим смехом.
– Знаешь, мне тоже. Но решает Алена, я лишь исполняю ее замысел. Вот стану работать самостоятельно… – и Коробкина мечтательно вздохнула.
– Свет, а давай я тебя накрашу…
Коробкина от неожиданности часто-часто захлопала белыми ресницами, потом решительно выкрикнула:
– А давай! – и уже знакомым широким жестом освободила место на столе. Именно на него Лера и вытряхнула содержимое свой сумки. Руки у нее, как выяснилось, слегка дрожали, и голова у Светы тоже чуть-чуть тряслась, но в общем и целом все получилось очень неплохо. Даже хорошо получилось.
– Лера, слушай меня! Ты станешь звездой, а я буду тебя одевать! Буду твоей, нет, твоим кутю…рье, вот. Договорились?
Накрашенная Коробкина выглядела просто потрясающе, и даже то обстоятельство, что голубые, а не бесцветные глаза были подведены не совсем одинаково, только добавило ей пикантности.
– Заметано! Теперь всегда красься, тебе оч-чень идет.
– Ага, заметано!
В конце концов Лера переоделась в собственную одежду, снова посадила в сумку взъерошенного Алика и влезла в мокрые туфли. Про них они со Светой совершенно забыли. Не сговариваясь, они неловко качнулись навстречу друг другу и коротко обнялись. Бывшая бледная моль Коробкина оказалась у дылды Гришиной как раз где-то под мышкой.
Потом Лера стала очень осторожно спускаться по лестнице.
Дверь открыла Галочка, точнее приоткрыла чуть-чуть, чтобы перекинуться парой слов, и только.
– Ой, Лера, а мы вас не ждали! – Очередная «маленькая хозяйка большого дома» залилась кирпичным румянцем, но не посторонилась.
– Увы! Но я пришла и хочу войти, – решительность переполняла Леру, поэтому она пошла на штурм.
– Deus ex machina![1] – откуда-то из глубины квартиры пророкотал папулин голос.
Итак, папа изъяснялся на латыни, стало быть, был не вполне трезв и настроен по отношению к дочери скептически. Но Лера переживать не собиралась. Не в этот раз.
– Да, это я! – бодро крикнула она, нахально просочившись мимо Галочки, и стряхнула с ног туфли.
– Ой, Лера, да вы, кажется, пьяны… – Галочка в ужасе поднесла ко рту руку с коротко остриженными широкими ногтями. «Ой, Лера, да у вас рога и хвост»… примерно так это звучало, но Лере и на это было наплевать.
– Привет, папа. – Дочь была уже в комнате.
Папуля величественно восседал в кресле: спина прямая, красивые породистые руки покоятся на подлокотниках, ноги укутаны в плед – патриарх в кругу семьи. Несколько лет назад отец попал в автомобильную аварию и хотя, по словам врачей, отделался лишь легким испугом, в нем что-то словно надломилось. Папуля объявил себя «никому не нужным калекой» и упорно не желал выходить из образа невинной жертвы рока. Он ушел из театра, но с удовольствием лицедействовал перед своими студентами. Лера догадывалась, что пан Валевский боится старости, возрастных ролей и вздохов публики: «Ах, каким он был в молодости…».
Дочь почтительно приложилась к гладко выбритой щеке, стараясь не задеть придвинутый к отцовским коленям столик. На нем стояли старинная граненая стопка и вечный графин со стеклянным медведем внутри. Водку, наливаемую в данный сосуд, папуля называл медвежатинкой. Итак, медвежатинки в графине было медведю по пояс.
– Что значит «привет, папа»? У меня не может быть такого большого ребенка! У меня вообще не должно быть детей. Я не хочу! Я предупреждаю заранее… чтобы никто! (папуля не понятно кому погрозил пальцем) никто не вздумал шутить со мной. Не люблю! Никаких детей! Не пройдет!
Галочка, вставшая было рядом с Лерой, обиженно поджала губы и, шлепая задниками тапок, удалилась.
– Но я у тебя все-таки есть, – миролюбиво напомнила Лера. – Я на тебя похожа.
Еще бы, они даже были примерно одинаково пьяны.
– На меня?! Ты как две капли воды похожа на… nomina sunt odiosa.[2]
И вот так всегда. Мамуля считает, что дочь – копия своего папочки, а папочка видит в Лере клона мамочки. Вообще-то папин вариант страдал большими натяжками, но спорить с ним было бесполезно. И вообще, сама Лера с детства считала себя двойником дядюшки, особенно когда они напару вставали перед зеркалом и начинали соревноваться, кто кого перегримасничает. Отец-актер никогда этим не занимался, по крайней мере в Лерином присутствии, а дядя-ученый – да сколько угодно. И дядя, и племяница получали от этого состязания огромное удовольствие.
Папуля не очень верным движением взялся за графин, тут же перестав напоминать патриарха, и налил себе водки.
– Я всегда говорил этой курице: дети – конец творческой жизни! Засранные пеленки, слюни… манная каша… бррр… Ненавижу все это!
– Я давно обхожусь без пеленок и манную кашу не люблю. – Что и говорить, Лера была само терпение и кротость.
– Ты засранка! Прозябаешь в жалком театрике, играешь в жалких пьесках жалкого режиссеришки! Известно ли тебе, где он был, когда я уже играл ведущие роли? Все знали Валевского, но кто знал его?! Даже твоя дура-мать поняла, кто есть кто – она выбрала меня. И теперь ты по его указке порочишь нашу профессию… Премного благодарен, что хватило ума хотя бы не унижать мою фамилию.
Нет, сегодня Леру этим было не пронять.
– Ты знаешь Фому?! – изумилась она. Папуля впервые говорил подобные вещи.
– Ты имеешь в виду Антошку? Бездарность, играющая роль великого режиссера. Он вился как гнус возле твоей… мм… пока я его не прихлопнул… – Отец звонко шлепнул ладонью по столу и захохотал. – А не нужно было препятствовать, нужно было дать этой паре идиотов воссоединиться. И заниматься только искусством. Но я прихлопнул! – Папуля с такой силой снова ударил по столу рукой, что стоявшая перед ним стопка со звоном опрокинулась.
- Предыдущая
- 22/27
- Следующая
