Жнец и Воробей - Уивер Бринн - Страница 4

Перекладывать ответственность за лишение жизни на тех, кто к этому не готов, неправильно. И немного скучно. Нет, типов вроде Мэтта Крэнвелла надо уничтожать самостоятельно, своими руками.

Мне так кажется.

Нет. Не кажется, а точно. Так будет… правильно, что ли. Прямо подмывает это сделать. И возможно, насытить засевшую где-то глубоко в сознании тварь, что жаждет еще.

И, кстати, вовсе не обязательно прямо сейчас. Надо просто заехать посмотреть. Оценить обстановку. Впереди еще несколько дней, я успею сделать ход – а потом мы уедем, и будет другой город. Другое шоу. И непременно другая женщина, живущая в постоянном страхе. Женщина, которая неосознанно попросит помощи – затравленным взглядом, шифром характерных фраз. И будет другой мужчина, от которого нужно избавиться.

Я перекидываю ногу через мотоцикл, усаживаюсь в седло, завожу двигатель и выезжаю с парковки. Навигатор быстро выводит меня из города. Совсем скоро останавливаюсь у большого кукурузного поля. Усыпанная гравием дорожка ведет через него к аккуратному фермерскому домику, окруженному сараями. Мотоцикл я оставляю в дорожном изгибе: со стороны дома его будет заслонять высокая кукуруза. Снимаю шлем и прислушиваюсь, а сердце словно подскочило к самому горлу.

Тишина.

Сама не знаю, чего я ожидала. Каких-то очевидных признаков, улик? Но ничего такого не видно и не слышно. Я все торчу у дорожки, глядя на небольшой ухоженный коттедж. У всех фермеров такие: во дворе качели, на лужайке валяются велосипеды. В огороде, возле овощных грядок, бейсбольная перчатка и бита. Цветы пестреют в подвесных горшках, легкий ветерок чуть колышет флаг. В общем, обычная американская ферма.

Мелькает шальная мысль: а вдруг я перепутала, приехала не туда? Или там, в гадальном шатре, мне вообще все померещилось?

Но тут из дома долетает крик.

Хлопает входная дверь, наружу выбегают дети. Прямо босиком вскакивают на велики и уматывают прочь. Сворачивают за дом, пропадают из виду. А внутри, не обращая на это внимания, продолжают скандалить. Слов не разобрать, но в голосе мужчины слышна ярость. Он орет все громче и громче, этот звук заполняет весь дом, и кажется, вот-вот лопнут стекла. Доносится грохот: с силой швырнули что-то тяжелое. Кто-то отчаянно, пронзительно кричит.

Уже на середине дорожки я вдруг соображаю, что делаю. Но возвращаться поздно. Надеваю шлем, опускаю визор. Проходя мимо грядки, подбираю биту, и в этот миг дверь распахивается. На порог, набычившись, выходит Мэтт. Я замираю, но он уставился в телефон и даже не видит меня. Тяжело спускается по ступенькам, идет к пикапу, что стоит у самого дома. На обветренном лице – злобная мина.

Я крепче стискиваю биту.

Еще не поздно. Еще можно затаиться, нырнуть в заросли кукурузы. Он же может заметить меня, если обернется. А уж когда сядет в машину, увидит наверняка. Надо прятаться, прямо сейчас.

Вот только в голове упорно крутится одна и та же мысль.

Чтобы шоу началось, надо сделать первый шаг.

И я решаю рискнуть.

Крадусь к нему – по траве, чтобы не шуршать. Тихо-тихо, на цыпочках. Биту держу наготове. Он уже подходит к машине, все так же пялясь в телефон. Я совсем близко, а он все не замечает.

Сердце бешено колотится. От страха и возбуждения я дышу часто, прерывисто. Визор шлема запотел по краям.

Первый же шаг на гравий, и Мэтт резко оборачивается. Второй – он роняет телефон. Я замахиваюсь и на третьем шаге обрушиваю биту ему на голову.

Но за миг до этого он успевает шагнуть в сторону.

Удар слишком слабый. Мэтт уворачивается, чуть приседает. Бита, скользнув по его голове, только разозлила, не нанеся никакого вреда. И я замахиваюсь снова. Но теперь Мэтт успевает перехватить мою руку.

– Какого хрена? – рычит он. Рывком выхватывает у меня биту, пальцы оплетают рукоять. – Ах ты, сука!

Я лишь на миг теряю равновесие, но ему этого хватает. Широкий, мощный замах – и бита ударом молнии обрушивается на мою голень.

Я падаю навзничь, ошалело хватаю ртом воздух. Несколько прекрасных мгновений вообще не ощущаю боли.

А потом она пронзает меня насквозь, словно электрический разряд.

Резкая, невыносимая, взлетает от голени вверх по бедру, заполняет все тело, рвется наружу сдавленным стоном. Я судорожно пытаюсь вдохнуть, но в шлем почти не поступает воздух. Только запах пина колады: упав на спину, я порвала рюкзак и раздавила фрукты. Как жестоко… Тошнотворная сладость и слепящая боль.

Снова удар битой, теперь по бедру. Но я почти не чувствую. Боль в голени затмевает все, и третий удар просто отдается в ушах глухим хлопком.

Сквозь визор я встречаюсь глазами с Мэттом. Лишь на миг, но успеваю прочесть в его взгляде решимость. И злобу. И холодное предвкушение убийства. Все вокруг кошмарно замедляется, Мэтт вновь заносит биту. Целит туда же, в голень. Если ударит, я наверняка потеряю сознание. И тогда он меня прикончит.

Судорожно шарю ладонью по гравию, зарываюсь пальцами в землю. И, прежде чем Мэтт успевает ударить, хватаю горсть гравия вперемешку с песком и швыряю ему в лицо.

Отшатнувшись, он с яростным воем пытается вытрясти песок из глаз. Опускает биту, и я тут же выхватываю ее. Глаза у него слезятся, на пыльных щеках темнеют мокрые дорожки, но он все равно умудряется вырвать ее обратно. Уцелевшей ногой пинаю его в запястье, и бита улетает прочь, падает в высокую стену кукурузы. Мэтт не успевает собраться: я бью его в коленную чашечку, и он падает на четвереньки рядом со мной.

Пытаюсь отползти подальше, левая рука скользит по месиву, в которое превратились бананы. Мэтт, полуослепший от пыли и ярости, ползет за мной, тянется схватить. Я отчаянно шарю ладонью вокруг, ищу хоть что-нибудь. Любое орудие, любую спасительную соломинку.

Снова опираюсь на руку и чувствую под ней что-то острое, колючее. На миг оборачиваюсь: коктейльные шпажки. Высыпались не все, сколько-то осталось в раздавленной пластиковой банке.

Я хватаю их, и в тот же миг Крэнвелл, дотянувшись до моей разбитой ноги, дергает ее на себя.

Боль такая, что я кричу, выплескивая всю ярость, все отчаяние. Резко подаюсь вперед, зажав шпажки в кулаке. И, размахнувшись, вонзаю Мэтту в глаз.

Страшно взревев, он отпускает мою лодыжку. И начинает биться в пыли, не решаясь тронуть лицо трясущейся рукой. Отчаянно корчась, разворачивается ко мне. От этой боли ему некуда деться, кровь капает с ресниц, течет по щеке маслянистой красной струйкой. Три шпажки торчат из глазного яблока, напоминая жутковатую детсадовскую поделку. Его трясет, и крохотные флажки на кончиках чуть подрагивают. Он рефлекторно пытается моргнуть, и каждый раз веко, опускаясь, задевает верхнюю шпажку, отчего боль накатывает с новой силой. Он орет. Никогда не слышала, чтобы человек так орал.

Живот вдруг скручивает, к горлу подкатывает тошнота. Еле сдерживаю позыв, иначе вывернет прямо в шлем.

Надо убираться отсюда.

Перевернувшись на живот, я встаю, опираясь на здоровую ногу. Разбитую волочу, медленно ковыляя по дорожке. Мэтт позади меня все кричит: то умоляет о помощи, то грязно ругается. Его вопли несутся мне вслед.

По щекам текут слезы. Зубы стискиваю так, что они вот-вот хрустнут. Каждый подскок на здоровой ноге заставляет напрягать сломанную. Это какая-то пытка. Боль словно копьем пронзает ногу от ступни до бедра. Скоро я потеряю сознание.

– Не останавливайся, мать твою, – шепчу я себе под нос. Открываю визор, и первый глоток свежего воздуха врывается в легкие. Если б не это, точно свалилась бы.

Что будет, если воткнуть в глаз пучок коктейльных шпажек? Не знаю. Другой глаз он, наверное, зажмурил. А вдруг, наплевав на боль, встал и сейчас догоняет меня?

Нет, его надо выкинуть из головы. Главное – добраться до мотоцикла. Это единственная надежда, вот о ней и нужно думать.

Дорожка кончается, и я оборачиваюсь. Мэтт Крэнвелл все так же стоит на четвереньках. Все так же ругается и умоляет о помощи, исходя слюной и пятная дорожку кровью. Поднимаю взгляд на дом – там, за прозрачной дверью, стоит Люси. Лица не видно, только силуэт, но я чувствую на себе ее взгляд. С такого расстояния она меня не разглядит, тем более я в шлеме. Да и вряд ли успела так хорошо запомнить, чтобы узнать по одежде или жестам. И все же Люси понимает: случилось что-то судьбоносное. Ее муж валяется на земле и кричит – это странно, плохо, неправильно. Но она не смотрит на него. Она смотрит на меня.