Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 5

Оборачиваться я не стал. У ворот лагеря уже маячила фигура капитана фон Райнера. Австриец сидел в седле, его лицо его напоминало гипсовую маску. Едва мы тронулись, копыта зацокали по промерзшей дороге, уводя нас прочь от безопасности русских позиций.

Наш маршрут, по иронии судьбы или злому умыслу, пролегал вдоль кромки ущелья, ставшего братской могилой для имперского авангарда. Взгляд сам собой соскальзывал вниз, в бездну. Вблизи последствия выглядели масштабнее, чем через бинокль. Из-под гигантского оползня, напоминающего грязный саван, торчали искореженные обломки: колеса повозок, щепки, куски амуниции. На ветвях чудом уцелевшей сосны ветер трепал лоскут синего мундирного сукна — жалкий флаг над империей мертвых.

Разум привычно попытался оценить увиденное. Двадцать тысяч человек. Двадцать тысяч вселенных, погасших в одно мгновение. Однако совесть молчала. Вместо раскаяния или триумфа внутри царила стерильная пустота. Профессиональная деформация инженера: я видел успешно решенную задачу по ликвидации угрозы. Эффективность сто процентов. Погрешность минимальна. От этой механической бесчувственности стало зябко.

Фон Райнер всю дорогу сверлил взглядом затылок собственной лошади, словно конвоировал зачумленного. Игнорирование с его стороны выглядело столь демонстративным, что становилось красноречивее оскорблений. Я для него перестал существовать как человек, превратившись в функцию.

Приближение к лагерю принца Евгения развеяло тишину гор. Воздух наполнился запахами, знакомыми каждому, кто хоть раз бывал на войне: дым костров, кислая вонь немытых тел, аромат дешевого табака и человеческих экскрементов. Вместе с запахами навалился звук. Сначала это был шум, напоминающий жужжание растревоженного улья, но стоило нам миновать частокол, как он трансформировался в рев.

Мы спешились. Солдаты высыпали из палаток, заполнив проходы живой, бурлящей массой. Грязные, обмороженные, с почерневшими от копоти лицами, они смотрели на меня с какой-то концентрированной ненавистью. Вот седой ветеран с пустым рукавом, пришпиленным к мундиру, беззвучно шевелит губами, проклиная. Вот маркитантка, визжа, швыряет в мою сторону гнилую луковицу. Полевой капеллан, воздев над головой распятие, истово крестит воздух, словно пытаясь выжечь скверну.

— Diable! — прошипели справа.

— Hexenmeister! — эхом отозвалось слева.

— Mörder!

Папская булла сделала свое дело. Для этих людей, чье мировоззрение застряло где-то между средневековьем и барокко, я перестал быть вражеским генералом. Я стал воплощением инфернального зла, чернокнижником, обрушившим горы. Политическая комбинация Рима превратилась для них в религиозную истину.

Толпа качнулась, словно волна перед ударом о берег. Молодой парень с безумными глазами, выхватив тесак, рванулся ко мне, прорывая незримую границу страха.

Ладонь рефлекторно скользнула под полу камзола, нащупывая дерринжер. Технически совершенный механизм, созданный по моим чертежам, мог бы легко остановить нападающего. Но разум мгновенно заблокировал движение. Спокойствие. Абсолютное спокойствие — вот единственная броня, доступная мне сейчас. Любое проявление нервозности или резкий жест станут искрой в пороховом погребе.

Офицер из штабной охраны успел перехватить солдата, с силой отшвырнув его назад.

— Zurück! — гаркнул он, хватаясь за эфес.

Однако плотину уже прорвало. Людская масса, игнорируя субординацию, хлынула на дорогу, смыкая кольцо. Вновь посыпались крики и проклятия.

— Охрану! Немедля! — голос фон Райнера сорвался на фальцет. Он выхватил шпагу, и клинок сверкнул на солнце тонкой полосой стали.

Вокруг нас мгновенно образовался живой щит из десятка офицеров. Они с трудом сдерживали напор, пуская в ход кулаки и гарды шпаг, отталкивая озверевших ландскнехтов.

Я шел, выпрямив спину, и смотрел поверх голов. Все происходящее было частью плана. Евгений Савойский наверняка срежиссировал этот момент. Прогон через лагерь, сквозь строй ненавидящих глаз, должен был сломать меня психологически, выпотрошить морально еще до того, как я переступлю порог его шатра. Он хотел видеть перед собой затравленного зверя.

Мы продвигались медленно, шаг за шагом прорезая море злобы. Каждый метр пути давался с боем. Я физически ощущал давление сотен взглядов, желающих мне смерти. Но внешне я оставался статуей.

Наконец, показался огромный шатер, увенчанный имперским орлом. Офицеры, работая локтями, расчистили пятачок перед входом. Рев за спиной не стихал, но здесь, у полога, он казался чуть глуше.

Я оправил манжеты и смахнул несуществующую пылинку с рукава. Побледневший Фон Райнер, с лязгом убрал шпагу в ножны. В его взгляде, направленном на меня, промелькнуло невольное уважение.

— Его Высочество ожидает, — произнес он, без прежнего высокомерия.

Расправив плечи и придав лицу выражение вежливой скуки, я шагнул в полумрак шатра, оставляя ревущую толпу за спиной.

Тяжелый полог погрузил меня в полумрак. После снежной белизны, выжигающей сетчатку, зрение на секунду отказало, оставив обоняние: в нос ударил сложный, спертый букет из запаха промасленной кожи и винных паров. Зрачки расширялись мучительно медленно, постепенно выхватывая из темноты детали интерьера: массивные подсвечники, блеск золотых позументов и хищные отсветы на эфесах.

Сценарий изменился? Где написанное в записке «один на один»? «Европейское гостеприимство» во всей красе: свора породистых псов загнала дичь в угол, а хозяин наблюдает, оценивая, как долго жертва продержится перед тем, как ей перегрызут горло.

За длинным столом, заваленным картами, восседал цвет имперского генералитета. Десяток пар глаз сверлили меня из полутьмы. Обветренные лица, высокие парики, мундиры, — эти люди привыкли решать судьбы тысяч солдат. Сейчас на их лицах читалось одно желание: увидеть меня на эшафоте. Любопытство отсутствовало напрочь. Только спрессованная, монолитная ненависть, готовая выплеснуться при первом же неосторожном движении.

Во главе стола, в простом походном кресле, утопая в тени, сидел принц Евгений Савойский.

Реальность разительно отличалась от парадных портретов. Передо мной находился тщедушный, болезненного вида человек с желтоватым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Впалая грудь, узкие плечи — будто тяжелый мундир давит его к земле. Однако цепкие глаза полностью меняли впечатление. Это был взгляд вивисектора, примеривающегося к подопытному, или главного инженера, оценивающего предел прочности конструкции.

Он молчал. Предложения сесть не последовало.

Постоим, я не гордый.

Какая-то странная пауза и тишина. Может они ждали оправданий, мольбы или, на худой конец, дрожи в коленях? Страх превратит меня в жертву, попытка объясниться — в подсудимого. Следовательно, оставался единственный вариант: сломать навязанный алгоритм. Атака вместо защиты.

Первым не выдержал скрипучий, старческий голос, похожий на звук трения камня о камень. Гвидо фон Штархемберг, фельдмаршал. Он поднялся во весь рост, опираясь костяшками пальцев о столешницу.

— Именующий себя генералом Смирновым, — произнес он, и каждое слово вибрировало от сдерживаемого бешенства. — Вы обвиняетесь в применении черной магии и дьявольских искусств, попирающих законы Божеские и человеческие!

Чего? С дуба рухнул, старый?

Игнорируя обвинения, я приблизился к столу, где в свете масляных ламп поблескивал хрустальный графин. Темно-красное, густое бургундское с тихим бульканьем наполнило кубок. Я позволил себе сделать медленный, оценочный глоток, смакуя терпкий вкус на языке. Демонстративное нарушение этикета, хозяйский жест в логове врага сработал безотказно — Штархемберг поперхнулся воздухом, сбившись с ритма. На задворках сознания промелькнула мысль о том, что вино могло быть отравленным, но я успокоил себя тем, что графином уже пользовались совсем недавно, судя по свежим каплям у края.

— Вы отринули честный бой! — взревел он, брызгая слюной. — Подменили воинскую доблесть колдовством и стихией! Ваше оружие — оползни и лавины, достойные презренного труса. Инквизиция — вот единственный суд, которого заслуживает подобный палач и еретик!