Осенний свет - Гарднер Джон Чамплин - Страница 36
- Предыдущая
- 36/87
- Следующая
Джинни, потрясенная, смотрела на отца, сострадая ему всем сердцем. Она за всю жизнь впервые слышала от него такую длинную речь, ей впервые открылась вся его беспомощность и накопившаяся ярость. Даже Дикки что-то понял, он стоял у стены с виноватым видом, будто лично был за все в ответе. А Льюис, вдруг мелькнуло у нее при взгляде на мужа, наверное, понимал всегда. Она так и осталась стоять с открытым ртом, глядя на дергающуюся отцову щеку, глядя, как он бредет мимо нее, скрюченный, злой как черт, глотая слезы, и несет ведро с молоком в холодильную камеру, и она словно бы почувствовала через него, каково это, когда ты стар, когда тебе неуютно живется, когда жизнь тебя обманула и скрутила в баранку и осточертела тебе до смерти. Словно вдруг опомнившись, она пошла за ним и сказала ему в спину:
— Па, я была не права.
— Ясно, не права, — бросил он ей через плечо.
— Послушай, — торопясь проговорила она, — давай я тебе ужинать приготовлю.
Обычно он ходил медленно, но сейчас ей чуть не бегом пришлось бежать за ним вдогонку. Сгорбившись и отклонившись в сторону, в противовес полному ведру молока, он шел вперед скоро и ровно, как накренившийся одним колесом в борозде трактор. Можно подумать, что тащит целую тонну. А в складках щек блестели влажные следы слез, добавляя ему злости.
— Не станешь ты мне ужин готовить, — отозвался он, — как увидишь, что я там сделал.
— Ты ее не тронул, отец? — Но даже это она теперь спросила, не укоряя.
— Да нет, что ты.
— Я приготовлю ужин.
Они теперь подымались по ступенькам. Лестница была узкая, Джинни пришлось отстать.
— Не надо, я не хочу, — ответил он. Немного молока выплеснулось из ведра, и сразу же побурело на ступеньке. Он толкнул дверь. В холодильной камере горел яркий свет, чистота, порядок, в ледяном воздухе запах каких-то сильно действующих моющих препаратов. Он сдвинул крышку с молочного бака из нержавеющей стали, обеими руками поднял ведро и вылил молоко.
— Не хочешь, чтобы я приготовила ужин?
— Нечестно получится, — пояснил он. — Даст мне преимущество.
— Да ты о чем?
Он сузил глаза, блеснувшие в слепяще ярком свете ламп холодной, льдистой синевой.
— Мы воюем брюхо против брюха, понятно? — Он мельком ухмыльнулся, хотя был по-прежнему зол и несчастен. — Салли там у себя объявила голодовку, хочет доказать, если сумеет, что мне без нее не прожить, хочет меня за горло взять, наподобие того, как профсоюзы держат нанимателей. Ну что ж, очень хорошо. Посмотрим, кто в ком нуждается! Только, могу вас уверить, я ее, вашу тетку Салли, пересижу, это уж точно, если она, конечно, не вздумает мошенничать. И для верности, чтобы знать, что она ночью не проберется ко мне на кухню воровать пищу, будто крыса в амбаре, и тем нарушит уговор, я принимаю свои особые меры, чтобы уж она наверняка сидела невылазно у себя в комнате, раз уж она провозгласила такое свое намерение.
— Вы что, так и уговорились обо всем этом? — спросила Джинни.
— Не на словах, — ответил он. — Но мы с Салли не первый год друг друга знаем. — Он завинтил крышку бака и потопал к двери. Как раз в эту минуту на пороге появились Льюис и Дикки. Он отступил в сторону, чтобы дать им пройти, и они тоже отступили, чтобы дать пройти ему. — Ну, идите, — распорядился он, и они послушно вошли.
Джинни продолжала:
— Отец, ведь если я приготовлю тебе ужин, только скорее все разрешится. Она увидит, что и без нее найдется кому за тобой ухаживать.
Он мгновение стоял молча, слегка повернув к ней голову.
— Ты намерена кормить меня постоянно, пока у меня хватит упрямства жить на ферме?
Она покраснела.
— Нет, конечно. Ты ведь сам знаешь, как это далеко.
Она уже вытаскивала сигареты; в холодильной камере курить разрешалось, здесь нечему гореть.
— Ну, а тогда это нечестно. Нет уж, я ее сам одолею, вот увидишь!
Он пошел вниз в полутьму, к чуханью доильных аппаратов и океанскому рокоту коровьих жующих челюстей. И не сказал больше ни слова.
— Вот упрямый старик, — произнес Льюис, обращаясь к лампе под потолком.
— Отец, — позвала Джинни. — Дай мне ключ от дома!
Старик остановился, поставил ведро и, придерживая левой рукой штанину ниже кармана, правой выудил из него ключ.
Снаружи, к их удивлению, было уже темно. Вызвездило. Наверху в доме свет был только в одном окне: у тети Салли. Из-под ног шарахнулась курица, задрала голову и проговорила что-то непонятное.
Тетя Салли сидела у себя в комнате уже два дня и две ночи и не имела, как думала Джинни, маковой росинки во рту, а вот поди ж ты, не смирялась. Наоборот, еще больше заупрямилась и даже не отвечала, когда ее окликали. Иногда, чтобы позлить, тихонько напевала. Отец может говорить что хочет, но все-таки тут определенно признаки старческого слабоумия. Разве нормально она себя ведет? Да и он, надо сказать, тоже. Поднявшись на несколько ступенек, Джинни боковым зрением заметила западню, и была так потрясена, что чуть не упала. Упала бы, наверное, если бы Льюис, поднимаясь следом, не успел протянуть руку и поддержать ее.
— Льюис, это надо снять! — сказала она.
Он тогда поджал губы и посмотрел снизу вверх, не вполне с ней соглашаясь.
— Главное, чтобы Дикки сюда не зашел, — не забыла она распорядиться. — Он не должен этого видеть.
Все так же поджав губы и теребя сбоку пальцем ус, Льюис задрал голову, разглядывая ружье, потом медленно повернулся и пошел вниз. Она услышала, как он в гостиной разговаривает с Дикки, наверно, велит ему достать кубики и заняться игрой.
— Тетя Салли, — строго позвала она. — Имей в виду, мне эти твои детские капризы вот как надоели! — Прислушалась. Ответа не было. И добавила, справедливости ради: — И папины тоже. Вы оба ведете себя, как умалишенные. Тетя Салли, ты будешь отвечать или нет?
Ответа не было.
Снизу на лестницу заглянул Льюис.
— Детка, — окликнул он Джинни, — я, пожалуй, схожу принесу инструменты из машины.
— Какие еще инструменты?
— Я бы тут начал соскребать краску.
— Что-что?
— Сейчас вернусь.
— Льюис, надо снять это ружье!
Но он уже ушел. А когда через три минуты возвратился с ящиком, в котором у него лежали скребки и наждак, баночки, бутылочки, тряпки, отвертка, молоток и шпатель, она решила пока не возобновлять разговора о ружье. Неправильно, конечно, она это понимала и сама почти верила, что чуть погодя к нему вернется, но пока что решила отложить. Тетя Салли по-прежнему не отвечала, и это Вирджинию Хикс совершенно выводило из себя, как, бывало, подростком она выходила из себя, когда корова не умела найти проход в заборе и никак было ее не загнать домой. Ей бы добраться до старухи, она бы сейчас невесть что с ней сделала! Но это было не все. Память о давешних горестно-злобных излияниях отца была еще слишком свежа у Джинни в сердце, и справедливо или не справедливо, но из них двоих ее сочувствие всецело принадлежало ему, тут и спорить было не о чем.
Джинни услышала, как отворилась со скрипом и снова затворилась задняя дверь: отец, медленно ступая, вернулся из коровника. Прислушалась с новым наплывом жалости: сейчас он прошаркает на кухню, выльет из ведерка молоко для дома в белый фарфоровый кувшин и поставит в холодильник. Но ничего нельзя было расслышать — все звуки заглушал скрежет Льюисова скребка, сдирающего сухую белую эмалевую краску до самой древесины. Он уже приступил к резному багету, снимая слой старой краски широкими, по видимости непринужденными движениями.
— Зачем ты это делаешь, Льюис? — спросила она.
Он притворился, будто не слышит.
Она не стала настаивать.
— Тетя Салли! — крикнула она и постучала в стенку, осторожно, чтобы не зацепить веревки. — Тетя Салли, если мы снимем эту штуковину, ты выйдешь ужинать?
Прислушалась, глядя на тлеющий кончик сигареты. Ответа не было.
— И не выходи, пожалуйста, мне-то какое дело! — крикнула Джинни.
Льюис, не оборачиваясь, проговорил громко, чтобы было слышно сквозь скрежет его скребка:
- Предыдущая
- 36/87
- Следующая
