После развода. Просто уходи! - Каттен Лила - Страница 4

Из спальни доносится возня, удары ящиков комода. Затем – громкий топот и хлопок двери ванной. Когда в душе включена вода, это слышно и на кухне. Поэтому я точно знаю, что он пошёл купаться.

Выдохнув, я начинаю есть. На самом деле я так взволнована, что аппетита словно нет. Но я голодна – по крайней мере, была до его прихода. Поэтому продолжаю жевать, пока вода в душе не выключается. Федя не выходит сразу. Как и всегда. Жужжание бритвы, которую я ему подарила на день рождения, длится не больше пяти минут. Лишь после этого он выходит.

Всё это время я сижу с ложкой у рта и оживаю, когда его шаги приближаются к кухне.

Муж останавливается на пороге и прожигает мне затылок своим явно недовольным взглядом.

– Надеешься на то, что я подавлюсь и умру?

– Угомонись, а? – подходит к плите и поднимает крышку глубокой сковороды. – Есть хочу.

– А тебя что, за пределами квартиры не покормили? – спрашиваю, не шевелясь. Сегодня я его обслуживать не собираюсь.

– Я в машине ночевал.

– Почему?

Он разворачивается и впивается в меня таким злым взглядом, что я с трудом сдерживаю смех.

– Что?

– Поиздеваться, я так понимаю, решила?

– Федя, а ты случаем ничего не перепутал?

– Таня, я сказал: хочу есть, не капай на мозги.

– Я их сейчас пожарю, чтобы ты наелся. Давай-ка проясним. Ты заявляешься сюда, делая вид, что я обидела сорокапятилетнего дитятку, в то время как я сходила с ума после твоего заявления о разводе. Ты роли случайно не перепутал, дорогой?

Он, не слушая меня, берёт тарелку, набирает полную еды и садится за стол на своё привычное место.

– Дай пульт, – протягивает руку.

– А как же развод?

– А что с ним? Подам… – задумывается, – завтра.

Я задыхаюсь от возмущения и его непринуждённости.

– Нет, ты точно охренел. Я сейчас переверну твою тарелку, и ты снова пойдёшь ночевать на улицу.

– Да что ты хочешь от меня, не пойму? Я вчера всё сказал.

– Зато я не всё сказала и не всё услышала. Ложку положи.

Он опускает её на стол с таким громким стуком, что у меня в ушах звенит.

«Задолбала», – пыхтит под нос, будто я его не слышу.

– Что? – орёт на меня. – Что тебе нужно?

«Боже, это будет преступление в порыве страсти», – поднимаюсь на ноги и подхожу к плите. Бросаю оставшиеся пару картошин в раковину и перехватываю чугунную сковороду одной рукой, демонстрируя повернувшемуся ко мне Измайлову дно.

Надеюсь, такой закон всё же есть в уголовном кодексе. Потому что я буду настаивать на невиновности.

Он дёргается в сторону, увеличивая расстояние, заметив в моей руке чугунное орудие.

– Ещё раз крикни на меня, пожалуйста, – прошу почти спокойно.

– Тань, давай поговорим, – тут же просит спокойно.

– Мне что-то кажется, что ты не очень разговорчив, Федя. Поэтому постою тут.

Он кивает и сглатывает.

– А теперь говори.

– Что?

– Правду, милый.

– Я уже сказал.

– Эта правда меня не удовлетворила. Ты хоть знаешь, что творишь? Если у тебя есть претензии, вопросы или предложения – говори. Мы всё обсудим. А ты пришёл со своим «надоело».

– Потому что надоело, Таня. Что непонятного?

– У меня это «надоело» за годы нашего брака раз пять всплывало. Однако я всё ещё твоя жена. Потому что, когда в моей голове звучало это слово, я, засучив рукава, работала над нашей семьёй.

– Я не знаю, что ты придумала в своей голове, но я говорю тебе ровно то, что чувствую. Я устал. Я хочу…

– Чего? – спрашиваю, когда он замолкает на следующем слове. – Свободы? Не так ли?

– Пусть будет это слово. Вполне подходит.

Я качаю разочарованно головой.

– Тебе действительно плевать на меня и на нас? Захотелось новизны?

– Да нету никаких «нас», Таня. Ты что… ты реально не понимаешь этого?

Встаёт, упирает руки в бока и вздыхает, опустив голову так сильно, что подбородок касается груди. А у меня внутри всё замирает и перемалывается, будто кто-то вмонтировал в мою душу мясорубку и настало время её включать.

– Ты что такое говоришь? – спрашиваю надломленным голосом.

Внезапно теряю весь запал, и рука со сковородой опускается. Чуть ли не падает на пол, потому что силы покидают. Потому что речь уже не об этом проклятом «надоело», речь о любви, которой, как оказалось… нет? Но как давно её там нет?

– Хм? Я спрашиваю, что ты такое говоришь, Фёдор?

Мне до этого момента казалось, что это больше смахивает на какой-то бзик или попытку всколыхнуть нас обоих… да что угодно от дурной головы, но не то, что есть на самом деле.

– Я говорю, Таня, что мы были рядом по привычке, а не по любви. Может, вначале она и была. Но не сейчас.

Он указывает пальцем в грудь, чуть левее, если быть точной. Указывает туда, где у меня всё болит. Именно там. Но у него, видимо, нет.

– Тут уже ничего нет. Не осталось. Прости!

И от этого «прости» меня всю сотрясает. Это гнев, боль, претензия и снова боль.

– Уходи! – говорю твёрдо.

– Тань, я уйду, просто…

– Я сказала тебе: уходи.

Делаю шаг к столу. Хватаю его тарелку и бросаю её в раковину. Еда выплёскивается, и разбивается посуда. Но мне плевать.

– Ну и зачем ты это сделала?

– По той же причине, по которой ты сейчас указывал на грудь. У меня тоже ничего не осталось.

Он качает головой и поворачивается к окну.

– Дай хоть вещи собрать.

– На это потребуется время. Ты помылся, перестал вонять, теперь иди.

– Я…

– Да чтоб тебя! – психую и выталкиваю его сначала из кухни, затем снова за дверь.

Иду в комнату, выдёргиваю телефон с зарядкой из розетки, хватаю пиджак, в котором он был, сумочку и обувь и выбрасываю на лестничную площадку.

Не слушаю ни слова, закрываюсь на замок и иду в комнату делать единственное, что сейчас может успокоить – собирать его вещи.

Войдя в спальню, распахиваю шкаф. Его одежда. Аккуратно сложенные рубашки, свитера, которые я подбирала, чтобы ему шло, футболки и ящик с бельём в центральной части.

Я хотела сложить всё это в единственный на двоих чемодан, а остальное – в пакеты. Но, смотря сейчас на всё это, изнутри выплёскивается злость. На него – за то, что так поступает, на себя – что не могу просто принять, так как не услышала доводов. И они мне почему-то очень нужны. Может, из-за прошедших лет бок о бок?

Я не знаю. Правда.

Но мне очень обидно. И очень больно за себя.

Сорвав с вешалки первую попавшуюся рубашку – синюю, в мелкую клетку, – я размышляю.

Мне хочется её порвать. Порезать и бросить к его ногам, как он поступает со мной. И в то же время, зная ценность денег, потому что мы живём по средствам. Редко куда выбираемся на отдых по России. Тем более год назад, когда наша дочь выходила замуж за Максима, мы со свахой и сватом решили подарить им квартиру. Однокомнатную, но это было лучше съёмного жилья. Все сбережения ушли на эту покупку. До этого мы оплачивали Людмиле учёбу и… ну, копили.

Поэтому рука никак не двигалась к ножницам. Хотя всё внутри рвало от желания насолить Фёдору.

Я вздохнула и приложила плечи друг к другу, затем сложила рубашку пополам – на раз и ещё. Но убрать её в чемодан не успела. Муж начал стучать в дверь и нажимать на звонок, будто у него ОКР, ярость поднялась до максимального уровня.

Чем чаще он стучал и звонил, тем сильнее это выводило из себя.

Я эмоциональна, да. Но сейчас я была нестабильна. И мои руки сжали рубашку.

– Надоело? – шепчу. – Нет никаких «нас»? На, получай.

Растягиваю материал между рук со всей силы. Рву. Сначала не поддаётся, но потом ткань с треском расходится по шву. И ощущение, словно по моим нервам кто-то пускает ток, возбуждая их по-новому.

Кидаю обрывки на пол, хватаю следующую. Чёрную, строгую. Купила ему её в офис и первые в жизни запонки.

– Ты двадцать четыре года молчал, сволочь!