Телохранитель Генсека. Том 6 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 33

На двери табличка с надписью «Медпункт», ниже, мелкими буквами еще две строчки: «Врач-терапевт Орлюк И. В.» и «Медсестра Вакулова З. З.».

Открыл дверь медпункта и сразу пахнуло спиртом, лекарствами и свежестью. Видимо, недавно кварцевали, этот запах не перепутаешь ни с чем. Иногда в лесу после грозы такая же свежесть. Свет люминесцентных ламп выставлял напоказ каждую морщинку на лице сидевшего за столом врача. За его спиной, на высокой тумбочке стоял телевизор. Звук приглушен, знакомый видеоряд. Белоярская АЭС, журналисты, табло с цифрами… Медсестра сидела рядом на стуле и почти уткнулась в экран, но врач не обращал на телевизор никакого внимания.

Заметив мой удивленный взгляд, Иван Вячеславович пояснил:

— На юбилей подарили, от всего коллектива, — и я вспомнил, что тоже сдавал на подарок. — Горизонт, цветной, — с видимым удовольствием добавил врач. — Но тяжелый, весьма тяжелый. Пока разрешили здесь оставить. Вот, наслаждаемся. Зинаида Захаровна, — обратился он к медсестре, — вы бы не злоупотребляли просмотром с близкого расстояния, зрение, знаете ли, портится.

Медсестра встала, прошла к столику с лекарствами и открыла кофр, в котором блестели стеклянные шприцы.

Иван Вячеславович много лет работал в посольстве в одной из африканских стран, и загар настолько въелся, что его светлые голубые глаза казались неестественно яркими на фоне коричневой кожи. Белый халат был безукоризненно чист и так же безукоризненно отглажен — ни складочки.

Он сунул мне ртутный градусник, открыл журнал приема, и быстро застрочил в нем. Я глянул в журнал и сначала удивился — почерк четкий, с правильным наклоном, но потом вспомнил, что раньше в школах чистописание было едва ли не самым важным уроком.

Закончив писать, врач подошел ко мне, взял градусник и нахмурился.

— Тридцать восемь и шесть… Нехорошо, очень нехорошо… Откройте рот, — его голос был ровным, как у лектора, зачитывающего инструкцию.

Я послушно откинул голову и он, прижав язык шпателем, заглянул в горло.

— Горло чистое. Гиперемии не наблюдаю. — констатировал врач. — Раздевайтесь.

Снял пиджак, расстегнул рубашку, и, стащив с себя, положил рядом с пиджаком на кушетку. Иван Вячеславович взял со стола стетоскоп, долго прикладывал к спине и груди.

— В легких чисто, бронхи тоже в порядке, — терапевт вернулся за стол и снова открыл журнал.

Я оделся, сел. Клеенка, которой застелена кушетка, холодная даже сквозь ткань брюк. Чувствовал, как тело слабо покачивается в такт пульсации в висках. Пришлось упереться руками в край кушетки, чтобы не завалиться на бок. Неприятно, черт возьми. Словно пьяный.

Врач внимательно посмотрел на меня.

— Штормит? Не удивительно. — Он посмотрел на меня с укоризной. — Если не хотите отдыхать добровольно, Владимир Тимофеевич, то организм заставит сделать это принудительно. Психосоматику никто не отменял.

— Ерунда, простуда, — пробормотал я. — Само пройдет.

— Пройдет, — добродушно согласился врач, — если лечить, то за неделю, если не лечить, то за семь дней.

Я усмехнулся, когда болел в прошлый раз — в гостях у родителей, эти же самые слова, помню, сказал матери.

— Пока ставлю диагноз ОРЗ. — вынес вердикт Иван Вячеславович.

— Хорошо, хоть не ветрянка, — усмехнулся я.

— Ваша ирония неуместна, — строго сказал врач. — Вирусная инфекция, перенесенная на ногах, особенно в вашем возрасте и при вашей рабочей нагрузке — верный путь к осложнениям на сердце. А с сердцем, поверьте, шутки плохи. Выписываю вам больничный, и постельный режим. И никаких «но»! Зиночка, поставьте укол молодому человеку.

Медсестра попросила закатать рукав, протерла кожу ваткой, смоченной спиртом. Сделала укол, потом еще один.

— Парацетамол. И витамины, — ответил на мой немой вопрос Иван Вячеславович. — И домой, в постель, и спать, спать, спать. Рецепт я выписал, купите в аптеке. Вот вам больничный, — он протянул мне бланки, — если потребуется продлить, то на Грановского, в клемлевку. Вы же к кремлевке прикреплены?

Я кивнул и уже хотел покинуть медпункт, но случайно бросил взгляд на экран телевизора.

— Зинаида Зиновьевна, будьте добры, прибавьте звук, — попросил медсестру и опустился на прежнее место.

Иван Вячеславович развернулся вполоборота и тоже посмотрел в телевизор. На экране «скрипел» Сахаров, пытаясь доказать обман, но, вся его речь, сводилась к тому, что все уже облучены и «мы все умрем» — эту фразу он повторил три раза подряд.

— Забавно, — усмехнулся врач. — Недавно анекдот такой слышал. Наш, врачебный юмор. Человек пришел к врачу и жалуется, мол, я съел печенье вместе с оберткой, я теперь умру? На что врач отвечает ему, философски так: мол, мы все умрем. А больной в слезы: «Все умрем? Боже, что я наделал!»… — медсестра хихикнула, а Иван Вячеславович, вздохнув, заметил: — Но я никогда не думал, что услышу это в речи нобелевского лауреата. Анекдотично.

— Да-да, — кивнул я, не отводя взгляда от экрана.

Я смотрел на Елену Боннэр. Так получилось, что она попала в кадр, видимо, не подозревая, что телеоператор снимает ее. Я хорошо рассмотрел лицо этой женщины. Буквально недавно наблюдал за ее поведением и в самолете, и позже, в медпункте аэропорта. Невооруженным взглядом было видно, что дамочка с «прибабахом», как минимум. Она несла полную чушь и сама же верила в это, производя впечатление не вполне здорового человека.

Когда я жил ту жизнь, которую практически просрал, будучи Владимиром Гуляевым, в первые годы работы в КГБ было у меня одно задание. Неприятное, но тогда мало кто мог открутиться от подобных «проверок». Проверяли работу психологов, психиатров, сексопатологов. Да всех специалистов, работавших в психдиспансерах и больницах.

Происходило это так: на прием приходил пациент, и вместе с врачом в кабинете его ждал сотрудник, который вел своеобразный «протокол» приема. С какой целью это делалось, я не знаю, но большего маразма придумать было нельзя. Но после подписанного Горбачевым в восемьдесят девятом году постановления «о ликвидации карательной медицины и выявлении случаев злоупотребления…». На самом деле название постановления было очень длинным и витиеватым, но по простому это все в КГБ называлось «дежурить в дурке».

Как-то, в одну из таких «проверок» сидел в кабинете психиатра, который вел прием только что поступившего больного, как дверь распахнулась.

— Василь Василич, — влетела перепуганная медсестра, — там ЧП! Там Сидоренко из восьмой палаты подпер дверь кроватью и кричит, что это трактор. Санитары не могут войти! Помогите!

Врач выбежал из кабинета, я следом. Он подошел к двери палаты, из которой слышались звуки, имитирующие работу мотора.

— Как пахота, Семеныч? — крикнул психиатр. — Сдай немного назад, плуг отцепился.

Ножки кровати завизжали по полу, дверь приоткрылась. Психиатр вошел первым, а я из-за его плеча посмотрел на сумасшедшего. Тот внешне казался здоровым, нормальным человеком. В его глазах было спокойствие и ум.

— Гектар вспахал? — ласково спросил врач.

Взгляд больного мгновенно изменился. Стал одновременно хитрым, лукавым, злобным и детским. Я никогда не забуду, как смотрит безумие из глаз только что нормального человека.

Но длилось это всего мгновенье. Какие-то доли секунды. Больной встал, подвинул кровать к стене, и вполне здраво попросил:

— Василий Васильевич, не привязывайте, ну пошутил немного. И давайте без уколов?

— Нельзя Семеныч, иначе за трактор не пустят, — ответил психиатр и в глазах больного снова полыхнула злоба, не побоюсь этого слова, нечеловеческая…

Поставили несчастному укол, он затих, санитары зафиксировали руки и ноги.

— Он хорошо изображает здорового человека, — сказал психиатр. — Пойдемте, еще одного покажу.

Мы вышли во двор, возле открытых дверей склада за верстаком стоял человек, в руках рубанок, из-под него золотой вязью на землю опадают стружки. Рядом две новенькие табуретки, на одной из которых сидит здоровяк в белом халате и курит.