Телохранитель Генсека. Том 6 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 3

— Есть интересные сигналы о нарушениях на местах, хочу плотно заняться именно ими, — ответил ему.

— Что ж, но не забывайте докладывать, — он захлопнул дверцу и я пошел к своей «Волге».

Возвращаясь из Заречья, ехал медленно. Это меня и спасло. При выезде на бетонку МКАДа, откуда-то сбоку вылетела черная «Волга». Она шла на таран…

Вывернул руль влево. И за ту долю секунды, пока моя машина не съехала в кювет, я успел разглядеть лицо человека, сидевшего за рулем.

Не знаю, как моя «Волга» не перевернулась. Каким-то чудом. Инстинктивно вдавил педаль тормоза в пол. Машину швырнуло в кювет. Остановилась, зарывшись носом в рыхлый снег. С трудом открыл дверцу, пласт мокрого, грязного снега тут же попал в салон. До асфальта — метра три. Вылез и тут же провалился по колено. Матерясь, выдергивал ноги из месива снега и грязи. Кое-как добрался до обочины.

С визгом притормозила машина наружки — «Жигули» шестой модели. Из салона выскочил парень лет тридцати, в гражданке. На лице — смесь паники и облегчения.

— Владимир Тимофеевич, вы живы! — воскликнул он, помогая мне выбраться из придорожной канавы.

Второй опер уже бежал к черной «Волге», едва не протаранившей меня — машина дорожного «камикадзе» стояла метрах в пятнадцати, с открытой со стороны водителя дверцей.

— Ох, рано, встает охрана, — пошутил я. — Когда вам уже Удилов даст более интересное задание?

Парень обиделся.

— Вадим Николаевич с нас бы три шкуры спустил, если бы с вами что-то случилось. И мы выполняем свой долг… — начал он.

Я пошел к «Волге», бросив на ходу:

— К тебе претензий нет, успокойся. А с Удиловым я поговорю, чтобы снял наружное наблюдение.

— Наша задача не следить за вами, а охранять, — говорил опер, в его голосе сквозили виноватые нотки, — за вашей семьей тоже присматривают. Там другая команда работает.

Мы подошли к «Волге». Второй опер из наружки стоял рядом с машиной, вид у него был растерянный. Парень явно был в замешательстве.

— Даже не знаю, что делать, — произнес он и развел руками.

Я заглянул в салон. На водительском месте сидел Цвигун, сжимая побелевшими пальцами руль.

— Семен Кузьмич, вы в порядке? — спросил его.

— Нет! Я не в порядке!!! — Заорал Цвигун, повернув к нам лицо. Он был пьян — в дымину, в стельку. — Из-за тебя все, из-за тебя! Вылез откуда-то, как таракан… Надо было сразу тебя, тапком, тапком! — Он кое-как вылез из машины и тут же чуть не упал. — Как Хрущев, ботинком и чтобы хрясь — и нету тебя…

Опер успел подхватить его, второй тут же открыл заднюю дверь. Вдвоем они кое-как запихали Цвигуна в салон.

— Тут где-то недалеко его дача. Знаете дорогу? — спросил я.

— Конечно, — ответил тот опер, что помогал мне выбраться на обочину.

— Тогда ты за руль, — кивнул на машину Цвигуна. — И проследи, чтобы он в таком состоянии больше нигде не болтался. Хорошо, что до Заречья не доехал, Леониду Ильичу сейчас лишние расстройства ни к чему. Да… разберись, где его прикрепленный. Все-таки секретоноситель, генерал — и такой казус. И выясни, где он так напился и с кем он пил. Потом доложишь мне лично.

Я подождал, пока «Волга» Цвигуна отъедет и повернулся ко второму оперу:

— Трос есть?

— Не надо, я уже вызвал эвакуатор из ГОНа, — сейчас должны подъехать.

— Хорошо, тогда меня домой, — я посмотрел на угробленные ботинки и по колено мокрые брюки и направился к «Жигули».

Пока ехали, думал о том, что Цвигуна мне, все-таки, жаль. Боевой офицер, прошел войну, не отсиживался в штабе. Участвовал в боях на Халхин-Голе, в обороне Одессы, Севастополя, воевал на Северном Кавказе. Почему-то вдруг вспомнились мемуары Бобкова, в которых он поливал Цвигуна грязью. Там, в моей прошлой жизни, я читал подобные опусы просто так, из интереса. Что-то принимал на веру, что-то нет. И про отношение Брежнева к своим соратникам я и читал, и убедился воочию — Леонид Ильич своих не бросает. Брежнев вообще обладал удивительным даром сохранять хорошие отношения с людьми, которые когда-то сделали ему добро.

Цвигун зря так расстроен. Его ждет и хорошая пенсия, и государственную дачу у него никто не отберет, и машина с водителем (он же прикрепленный) будет всегда в его распоряжении.

Надо будет поговорить с Удиловым, попросить его, чтобы не устраивали расследование по поводу едва не случившегося столкновения…

Но что-то не давало покоя — какая-то информация, связанная с Цвигуном.

— Поворачивай. — скомандовал я, наконец сообразив, что не дает мне покоя.

Цвигун застрелился в восемьдесят втором году, у себя на даче в Усово. Сделал это на глазах у своего прикрепленного, перед этим так же вот, как сегодня, напившись. Не факт, учитывая мое вмешательство в исторический процесс, что самоубийство не произойдет раньше.

Усово относительно недалеко от Заречья. Оперативник знал адрес, и быстро вырулил к нужному дому — стандартной номенклатурной даче. Я вышел из машины и едва не вбежал в дом. На выходе столкнулся с оперативником, которого отправил с Цвигуном.

— Где он⁈ — быстро спросил его.

— Сдал прикрепленному, — доложил опер. — Очень переживает, что упустил Семена Кузьмича. Тот всю ночь пил, потом заставил прикрепленного выпить с ним, — рапортовал на ходу опер. — Сейчас на второй этаж, там кабинет. Семен Кузьмич немного протрезвел, в дом вошел на своих ногах.

Навстречу нам спускался прикрепленный Цвигуна — немолодой, грузный мужчина.

— Почему оставили его одного? — задал вопрос.

— Семен Кузьмич потребовал еще коньяка, а в кабинете все кончилось. Он отправил меня принести из бара в гостиной, — объяснил он.

И тут мы услышали звук выстрела.

Когда вбежали в кабинет, Цвигун сидел в кресле, пьяно улыбаясь. В руке пистолет, со стены осыпаются остатки зеркала. Он перевел взгляд на нас и его прорвало:

— Смысл дальше тянуть? Ну Перельман вырезал мне опухоль в легких. А еще одна вот здесь, — и он постучал пальцем по лбу. — Неоп-пре… непре-ре… В общем, оперировать нельзя. Перельман сказал, что рассосется. А не рассосалась… Знаете, как у меня сильно болит голова? — он всхлипнул, по щекам потекли слезы. — Всегда думал, что умру быстро, в один миг. А придется дальше мучиться…

Я подошел, забрал у него пистолет и, повернувшись к прикрепленному, сказал:

— Неси коньяк…

Скоро на столе появилась бутылка армянского коньяка, нарезанный тонкими ломтиками лимон и тарелка с сыром. Я плеснул немного коньяка на дно пузатого фужера.

— Ну что ты льешь мне, как бабе. Наливай до краев, полный. Мне есть что обмывать. Все-таки на пенсию… выпнули, — он зло глянул на меня, — благодаря тебе. Но спасибо не говорю, не говорю. — Цвигун взял фужер, сделал несколько больших глотков.

Злость его внезапно отхлынула, теперь передо мной сидел больной, усталый человек. Он бездумно крутил фужер и смотрел, как плещется на дне янтарная жидкость.

Я сел в кресло напротив и мысленно приказал: «Спите! Ваши глаза слипаются, веки становятся тяжелыми. Вы погружаетесь в здоровый, спокойный сон»…

Цвигун закрыл глаза, фужер выпал из рук, глухо стукнувшись о ковер. Я внушал ему, представляя, как рассасывается опухоль, как уходят метастазы. Внушал, что организм восстанавливается сам, убирая злокачественные клетки.

Я давно не занимался внушением, не было повода с тех пор, как помог Светлане справиться с болезнью. Теперь же не знал, получится или нет, но попытаться надо. Правильно ли я делаю, тоже не знал. Почему-то было предчувствие, что злопамятный Цвигун еще попортит мне нервы. Но поступить по-другому не мог.

Вышел из кабинета через полчаса.

— Сейчас его не будить, проснется — доложишь о самочувствии Семена Кузьмича генералу Рябенко, — дал распоряжение прикрепленному Цвигуна. — И проследи, чтобы больше не пил. Приведите его в норму, не первый же раз такой срыв.

С дачи Цвигуна позвонил Рябенко. Он выслушал меня и вздохнул.

— То же мне, не успел выйти на пенсию, как вздумал гонщика из себя изображать. Совсем с катушек слетел, — и Рябенко выругался. — Леня расстроится. Не вздумай рассказать ему это все. И так переживает. Я сам займусь Семеном Кузьмичом. Ты сам-то как?