Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена - Страница 8

• Предыдущая
• 8/48
• Следующая

Этот трижды неладный годовой отчет он заставил меня искать по всем окрестным урнам в глубокой тьме. А сам только ходил за мной, как немецкая овчарка, и угрожающе рычал.

– Нечего было от руки строчить! Взял бы и распечатал еще раз, – с негодованием сказала я.

– Нечего было хватать что ни попадя с начальственного стола! – начал он яростно. Но потом вдруг посмотрел на меня как-то по-другому, чуть склонив голову набок и прищурившись. Мне показалось, что он на глаз пытается определить, какова мне цена в базарный день. И задумчиво сказал, поправляя козырек кепки указательным пальцем в черной перчатке: – И потом, откуда я знаю, может, ты эти бумаги загнала моим конкурентам? Самые опасные люди – вот такие как ты: нежные и преданные. А, Лина? Продала меня?

– Если кажется, креститься надо, – сварливо ответила я, с опаской заглядывая в очередную урну. – За нежных и преданных, конечно, спасибо.

Это же надо до такого додуматься… Я уже давно научилась спокойно реагировать на Антона.

Отчет в конце концов он нашел сам. Он осторожно вытянул скомканные бумаги из-под неприятных обледеневших тряпок. Встряхнул, как только что выстиранное белье, и двумя пальцами передал мне. Пятнадцать листов непереводимой цифровой ахинеи, свидетельствующей о неуклонном росте продюсерского центра Антона Альбертовича Дисса.

Я долго колебалась, прежде чем взять их в руки.

– У меня билет на тридцатое. Я не успею, – извиняющимся тоном сказала я.

– А куда это, интересно, ты собралась?

– К Санта-Клаусу, в Лапландию! – с вызовом ответила я, потому что истинного направления выдавать не хотела.

– А… В Лапландию? Ну в добрый путь… – самодовольно улыбнулся он. – Паспорт-то твой заграничный у меня в столе лежит. Вот так!

– Я себе другой сделала, – смело сказала я, потому что тот, что лежал в столе у Дисса, был абсолютно пуст и имел узкое служебное назначение. Для того чтобы ехать в Канны, не иначе.

– Что ты гонишь! – скривился он. Верить мне ему не хотелось. – Никуда ты не поедешь.

– Я вообще-то от тебя уволилась, – напомнила я.

– Да что ты? Я и не заметил, – нагло удивился он. Но потом потряс бумажками у меня перед носом и серьезно сказал: – Короче, Лина… Держи отчет. А уволю я тебя сам, если сделать не успеешь.

– Слушай! – Я всплеснула руками. – Ну почему, почему с тобой нельзя говорить, как с нормальным человеком? Ты просто зомби какой-то! Гестапо по вызову!

– Со мной можно, как с человеком, – задушевно сказал он. – Только ты этого никогда не умела! Сама вспомни…

– Неправда… Я пыталась… – устало ответила я. От воспоминаний, к которым он взывал, я внезапно потеряла силы. Это он опять их из меня высосал. – Ты сам мне говорил.

Мы помолчали. Он действительно сказал мне однажды, что ни с одной женщиной, кроме меня, не может работать. Я гордилась. Если отбросить конец фразы, то звучит очень романтично.

– Возьми! – Он так и держал на весу свой замызганный отчет и смотрел не на меня, а на бумаги. А я их упорно не брала.

С принятием решения у меня всегда возникали сложности. Это оттого, что по гороскопу я Рыба. И на символе моего знака нарисованы рыбы, плывущие в разные стороны. Так и с моими решениями. Если есть выбор, меня разрывает на части. Остановиться на чем-то одном мне ужасно трудно. За помощью я обращаюсь к китайской Книге перемен. Сегодня утром она сказала мне вот что:

«Вы на пороге больших перемен. Смело меняйте в своей жизни все то, что в последнее время вас сильно тяготило. Мелкие неприятности на этом пути уйдут, благодаря вашему здравомыслию».

Мелкая неприятность в виде запачканного годового отчета должна была уйти благодаря моему здравомыслию.

– Ладно. Давай. – Я решила здраво помыслить над ним сегодняшней ночью. А если не успею, то подбросить остатки Нике. Она выручит. – Только отвези меня, пожалуйста, домой.

– Только до метро, – отрезал он. – Мне обратно в контору.

– Пошел к черту, – нежно сказала я и бодро зашагала по обледеневшему тротуару, чувствуя себя крайне неуютно, потому что знала – он смотрит мне прямо в незащищенную спину. Смотришь? Смотри! И самым изящным из присущих мне движений запихнула многострадальный отчет все в ту же урну.

Через минуту возле меня взвизгнул тормозами громадный джип. Дверь отворилась, и я услышала:

– Садись! Только быстро!

Книге перемен я доверяю. Здравомыслия, конечно, надо было побольше. Но уж как пошло…

В ноль часов ноль минут он не позвонит, хотя завтра все будут звонить друг другу в полночь и поздравлять, поздравлять, поздравлять. Но меня в городе не будет.

В двадцать три тридцать тридцатого числа я уже ехала в ночном поезде Псковского направления. Весь этот день и прошлую ночь я корпела над диссовским гнусным отчетом. Но до конца все-таки не успела.

Уже по дороге на вокзал встретилась с Никой и сунула ей замурзанные листки Дисса и собственную версию перевода. Ника обрадовалась неадекватно. Я по глазам поняла, что оплату за труд она собирается получить с Антона натурой. В добрый час! Только зубы не обломай. Антон Дисс – крепкий орешек.

Нике я призналась, что на работу скорее всего не вернусь. И посоветовала ей устроиться на мое место, которое теперь уже точно будет пустовать. Ждать, пока шеф официально уволит меня с работы своим волевым решением, желания у меня не было. Пусть Ника поработает. Ей – в кайф.

Будущее очаровывало меня своей млечной туманностью.

Интересно, кто доберется до деревни Мешково первым – я или моя телеграмма? Встретить Новый год с бабушкой – моя давняя мечта. Пока училась, мешали сессии. Раньше мама не отпускала одну. Ездили только вместе. А на работе к концу года всегда был аврал.

Уже утром я буду смотреть на заснеженные купола. Буду вдыхать чистый сухой воздух. Слушать, как скрипит под ногами снег. Почему-то в Питере он давно уже не скрипит.

А на кончике вдоха буду каждый раз ощущать то, что чувствовал сам Александр Сергеевич. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

И никаких тебе поволжских немцев!

Поезд набрал скорость и наконец застучал колесами именно в том темпе, который так бередит душу.

Расстаться с Антоном – звучит красиво. На самом деле значило это только одно – уйти с работы. И больше ничего.

Антона я знала давно. Он узнал о моем существовании много позже.

В университете я пересекалась с ним только на первом курсе. Я поступила на французское отделение, а он заканчивал непопулярное сербо-хорватское отделение. Пришел туда уже после армии.

Он брился наголо. За его бритую голову впервые и зацепился мой любопытный взгляд. На филфаке такое нечасто встретишь. Не говоря уж о том, что лица, похожие на мужчин, здесь и вовсе редкость. Если представить побритыми налысо тех немногих мальчишек, которые у нас были, то получились бы узник концлагеря, испуганный новобранец и больной брюшным тифом.

Антон мне казался похожим на гладиатора. Вот уж неуемное девичье воображение!

У него были пружинящая походка борца и удивительно целеустремленный взгляд. Он не обращал внимания на мелочи. На меня в том числе.

Учился он без всякого энтузиазма. А поступил, потому что на русском училась его молодая красавица-жена Дина, очень скоро ставшая бывшей. Обо всем этом рассказала мне моя однокурсница Ника. Она знала про него все, потому что Антон очень ей нравился. И в общем-то я могла ее понять. Параллельно с учебой Ника работала библиотекарем в здании Двенадцати коллегий и была лично знакома с Диссом. Книжки он у нее вроде на абонементе какие-то брал, и знакомые общие у них были.

Однажды, когда я была в библиотеке, я видела его совсем близко. Ника даже представила нас друг другу, очень гордая тем, что может это сделать.

– Антон.

– Ангелина.

Он носил обручальное кольцо на левой руке. Часы – на правой.

Меня поразили тогда его светлые, как «Ессентуки», невеселые глаза. Он меня не запомнил, это точно. Он даже не пытался. Я подумала еще, что его, наверное, подтачивает изнутри какой-то червь. Или он серьезно болен. Или не очень счастлив.

• Предыдущая
• 8/48
• Следующая