Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена - Страница 32

• Предыдущая
• 32/48
• Следующая

– Спасибо. Мне тоже нравится. Дорогущая, зараза… А что толку? Он меня в упор не видит, – обиженно сказала Ника, поджав пухлые губки. И легкомысленно добавила, радуясь своему отражению в зеркале. – Голубой, наверное.

– А иначе ты это никак объяснить не пыталась? – усмехнулась я.

– Иначе это, Гелка, не объяснить. Мертвый бы давно уже все понял. А этот приходит с бодуна и давай всех строить. Или у него уже давно ни на кого не стоит. Поэтому и зверствует.

– М-н-да… – пробормотала я, невольно вспоминая опровергающие Никины слова обстоятельства. – Ну хоть зарплата-то тебя устраивает?

– Что-то же должно меня здесь устраивать, -недовольно сказала Ника. – Ладно, Гелка. Компьютер перед уходом выключи. Не забудь. Ключ на щит. Ну, в общем, ты и сама все знаешь. Да, кстати, ты сама-то как? Куда устроилась?

– Да вот… – я кивнула на свои бумаги, вовремя вспомнив о том, что о магическом салоне Антон просил никому не говорить. – Интервью для «Невского времени» печатать буду. Так… понемножку… Осваиваю смежные профессии. А вообще все нормально. Спасибо.

Я разложила бумаги возле компьютера и уже собиралась взять на клавиатуре первый аккорд, как вдруг взгляд мой наткнулся на фотографию в рамочке, стоящую на столе. На ней моя бывшая сокурсница Ника нежно обнимала за мощную шею отвратного вида собаку – бульдога со складчатой мокрой мордой. На верхнюю черную губу пса наползали убийственные желтые клыки.

Я нервно сглотнула. И мне показалось, что в горло случайно скользнула льдинка и холодной медузой растаяла в животе.

– Я не знала, что у тебя собака, – сказала я напряженно.

– Папа взял. У нас в позапрошлом году квартиру ограбили. Слава богу, дома никого не было. Папаша испугался и притащил этого ублюдка. Чтобы охранял. Так мы теперь дома книгу с полки взять не можем. Охраняет.

– А ты с ним гулять ходишь? – замирая от неприятных предчувствий, спросила я.

– Ты что! Только папа ходит. Это ж не собака, – засмеялась Ника, подходя к столу и любовно глядя на фотографию. – Это машина для убийства.

– Да? – ужаснулась я. – А как его зовут?

– Тефаль, – прыснула Ника. – Он всегда думает о нас. Ну все. Я побежала. А то совсем поздно будет. Счастливо.

Мы сентиментально поцеловались, вытянув губки трубочкой. И она убежала.

Я осталась одна на своем бывшем рабочем месте. Здесь было знакомо и привычно. Но от всего, что меня сейчас окружало, вдруг повеяло такими нервами и постоянным стрессом, что я еще раз поздравила себя с тем, что нашла-таки мужество все поменять. Ну если не все, добавила я про себя, подумав об Антоне, то почти все.

Я посмотрела на часы. Надо было быстро набрать текст. Потом быстро отправить факс и выбросить все это из головы. Я принялась перепечатывать текст интервью, стараясь делать это на автомате. Но голос Туманского врезался в мой мозг, как корабельный якорь в морское дно – надежно и крепко. И каждая фраза, которую я сама себе диктовала, звучала в моей голове на гибельно низких частотах.

Я уже собиралась уходить. И следила за тем, как последняя страница текста уползает в факс. И думала, что то, чем я занимаюсь в салоне «Ангел&Рая», очень похоже на принцип действия факсимильной связи. Неверующий не поверит, что лист, проглоченный и выплюнутый факсовым аппаратом, попал куда-то еще кроме твоих собственных рук. Никаких доказательств трансмиссии нет. Однако я знаю, что где-то в другом месте нашего города сейчас в темном кабинете, где уже давно никого нет, другой черный аппарат вдруг ожил и выдал целый рулон поступившей информации. Точно так же и магия. С той лишь разницей, что своему приятелю Виталику Сацу я завтра обязательно позвоню и узнаю, дошел ли до него мой факс. А в те инстанции, с которыми связываюсь я в рамках деятельности магического салона, позвонить и что-либо уточнить невозможно. Но ведь это не значит, что просьбы мои там не получают.

Мысли мои унеслись в те самые далекие инстанции, когда вдруг кто-то стал открывать ключом дверь приемной. Дверь я не запирала. Я точно помнила, что проводила Нику и вернулась к столу. Пойти самой сказать, что здесь открыто, или вообще спрятаться в шкаф? Но шкафы здесь все с полками. Я быстро оглянулась. Прятаться можно было только под стол. А надо? Я же ничего плохого тут не делаю.

Похоже, тот, кто хотел сюда войти, раньше эту дверь никогда не открывал. Судя по металлическому скрежету с той стороны, ключ к двери подбирали путем проб и ошибок.

Наконец дверь распахнулась, и на пороге возник Антон Дисс в надвинутой на самые глаза кепке, в распахнутой кожаной куртке и с портфелем в руке. Не глядя на меня, он рванул к двери своего кабинета и опять надолго застрял возле нее с ключом. Я стояла и ничего не говорила. А он моего присутствия не замечал.

Он так долго копался, что я не выдержала и, слегка изогнувшись, заглянула через его плечо. Теперь он никак не мог попасть ключом в замочную скважину этой двери. Да… Дела…

– Кофе сделай мне, Ника! – оловянным голосом сказал он, в конце концов завалившись в кабинет. Дверь за ним захлопнулась.

Я покачала головой. Во как! Немудрено, что Ника никак не может достичь желаемого. Он просто в упор ее не видит. Лучшее, что я могла сделать, – это спокойно одеться и уйти. Даже если бы на моем месте была Ника, ее рабочий день уже давно закончился. И нести кофе нетрезвому директору никто в девять вечера не обязан.

Я постояла, постояла… Посмотрела с тоской на свое новенькое кремовое пальто… И пошла заваривать кофе. Мне, как всегда, стало ужасно жаль Антона. Ведь все нормальные люди уже разошлись по домам, растворились в другой жизни, в «личной», которая никого не касается, кроме них самих. А у этого безумца никакой личной жизни нет. Мы с Антоном оба несчастны. И я его слишком хорошо понимаю, чтобы тихонько дезертировать и оставить его даже без чашки кофе.

Кофе булькал в медлительной кофеварке, наверное, минут пятнадцать. Он выдавал себя по каплям. Надо бы и мне так научиться.

Я поставила чашку на поднос, положила на блюдце два куска рафинада. За время работы с Антоном я выучила его привычки наизусть. Он любил сахар вприкуску.

Когда я вошла, он не обернулся. Он говорил по телефону. Я уловила конец какой-то немецкой фразы.

Кепка и куртка валялись на полу. А сам он сидел на столе лицом к окну, спиной к двери. Спина его выражала полное осознание глубочайшего трагизма и тщетности бытия. Оказывается, спина может выразить и это. Я поставила поднос на стол, специально громыхнув им посильнее. Он медленно обернулся и посмотрел на чашку так, будто бы она звякнула из-за собственного скверного характера.

Я наклонилась чуть вправо, чтобы оказаться в поле его бокового зрения.

Он слез со стола, чуть заметно покачнувшись. С некоторым усилием сдвинул светлые брови. Засунул руки в карманы и стал по своему обыкновению перекатываться с носков на пятки, глядя на меня задумчиво, как памятник Маяковскому. Пауза затянулась, но за это время я так и не смогла для себя уяснить, отличает он меня от Ники или нет.

– Напомни мне… – он запнулся.

– Меня зовут Ангелина, – отрапортовала я. – Мы вместе работаем в…

– Лина, – с упреком протянул он и провел рукой по своей бритой голове. – Я еще не в таком состоянии, чтобы тебя не узнавать. Напомни мне – зачем ты здесь?

– Антон, я здесь по личному делу. – Он присвистнул. – Ну факс мне нужно было отправить. Я на минутку забежала. Сейчас уйду.

– А кто тебя сюда пустил, родное сердце? На фоне покрасневших глазных белков

Антона прозрачные радужки казались двумя морскими медузами. И эти медузы давили на меня так, как будто в каждой из них было по тонне воды. Взгляд его вообще особенно легким не бывал. А тут просто не взгляд, а пресс-папье.

– Ника, естественно, – пожала я плечами. – А что, ты хочешь сказать, что мне сюда нельзя?

– Я тебя не звал, – сказал он резко. – А эту вашу Нику надо к чертям собачьим уволить! Завтра же! А то распустились… Черт знает кого пускают, а сами уходят! Здесь же документы… Уроды и уродки.

• Предыдущая
• 32/48
• Следующая