Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон - Страница 10

Однако сначала нам пришлось бы переместить нашу длинную девятифунтовку с ее места на носу и установить ее для стрельбы через сплошной дубовый гакаборт на корме, в котором не было прорезано порта для орудия. Но это было дело нехитрое, и я лишь отдал приказ и отошел в сторону, пока команда сама организовывала работу. Моряки поразительно изобретательны в подобных вещах, особенно когда берутся за дело с охотой. А они взялись, потому что было очевидно, что установка этого орудия на корме дает нам шанс оторваться от преследователя без боя — лучший из всех возможных исходов.

Ствол орудия был семь с половиной футов в длину и весил двадцать один центнер. Но десять человек рычагами сняли его с лафета и, подхватив груз веревочной люлькой, перетащили пушку на корму. Сходные трапы (с бака на шкафут и со шкафута на шканцы) доставили им некоторые хлопоты, но все матросы взялись за дело, и за десять минут они проделали работу, на которую сухопутные крысы потратили бы неделю.

Затем, для разминки, они притащили орудийный лафет и установили пушку, готовую к использованию, подложив под колеса клинья, чтобы она не двигалась, и разложив рядом все тали. Все это было сделано задолго до того, как плотник с помощником закончили прорубать дыру в гакаборте и ввинтили по обе стороны от нее по большому рым-болту для брюк-талей, которые должны были сдерживать откат орудия.

Дальше дело было за мной. Я был командиром, и благодаря времени, проведенному на борту «Фиандры», лучшего обученного канонира на корабле не было. Так что я выбрал полный орудийный расчет, зарядил и выкатил пушку, и стал ждать, пока Янки-Дудл не окажется в пределах досягаемости. На самом деле, прошел где-то час, прежде чем я смог открыть огонь, и во время ожидания я распорядился раздать людям еду и постоянно настраивал паруса, пытаясь выжать из корабля еще узел. Наш курс был ост-зюйд-ост, а янки приближался с северо-запада. В результате он шел на нас с левого борта по корме, обеспечивая девятифунтовке хороший обзор через новый порт.

Янки медленно становился все больше, пока мы не смогли разглядеть каждую деталь, вплоть до людей, толпившихся на его баке, и деловитых верховых матросов, работавших наверху. Они тоже выжимали из своего корабля последнюю каплю скорости. Он нес огромную площадь парусов, и казалось, что каждый из них работает на полную. Наконец, ближе к вечеру, когда враг был в полумиле за кормой, я посмотрел вдоль ствола своего орудия, выбрал слабину вытяжного шнура и дернул.

Чтобы понять, что я пытался сделать, вы должны отбросить все ваши современные представления об артиллерии. Забудьте о нарезных пушках Армстронга, выточенных из стали с точностью до тысячной дюйма. Забудьте о колоссальных железных пароходах, обеспечивающих устойчивую платформу для орудия. Представьте себе медную гладкоствольную пушку, стреляющую с маленького деревянного кораблика, который качается на волнах могучей Атлантики. Да у этой пушки даже нормальных прицелов не было, и целиться приходилось в два приема.^[4]

В таких условиях хороший канонир попадал бы в другой корабль каждым выстрелом на любой дистанции до пятидесяти ярдов. На ста ярдах он мог попасть раз из пяти. На двухстах ярдах попадание было бы большой удачей. Так почему же я стрелял с полумили?

Ну, во-первых, я стрелял для своих людей, потому что грохот пушек собственного корабля — прекрасная музыка, когда на тебя надвигается враг (Матти уж точно так считал). Что более важно, янки догонял нас со скоростью около двух узлов, так что у меня не было бесконечного времени, чтобы в него попасть. Даже открыв огонь с полумили, при всей возможной скорости моих полуобученных канониров, я бы успел сделать не больше дюжины выстрелов, прежде чем враг поравнялся бы с нами. Да и вообще, мне надоело ждать. Попробуйте-ка сами как-нибудь, и посмотрим, как долго вы сможете удержаться от того, чтобы не всадить в этих ублюдков заряд.

Весь расчет радостно взревел после моего первого выстрела (который улетел бог знает куда), и матросы чуть ли не локтями расталкивали друг друга за честь перезарядить и снова выкатить орудие, но вскоре вошли в рабочий ритм, пока пушка бухала, не оказывая ни малейшего влияния на продвижение янки. Я, конечно, не великий канонир, но учился у одного из лучших: у Сэмми Боуна с «Фиандры», человека с волшебными руками. Так что, полагаю, я не хуже большинства, и в тот день я отдал этой задаче все, что у меня было.

С другой стороны, пушка была ни к черту не годна. Я уверен, дуло у нее обвисло — беда всех старых, изношенных медных орудий. Так что белые всплески от моих ядер стали падать рядом с врагом только тогда, когда янки подошел совсем близко. В конце концов, я все же увидел, как от его носа полетели щепки, — мое первое попадание. К тому времени он был уже на расстоянии мушкетного выстрела и до сих пор с презрением не отвечал на наш огонь. Но это попадание заставило его задействовать одно из своих погонных орудий. Я к тому времени уже весь взмок и устал, и помню, как деловитые канониры янки взялись за свою пушку, а я орал на своих людей, чтобы они с удвоенной силой заряжали нашу.

Их первый выстрел прошел сквозь наш такелаж, не причинив вреда, а затем случилось нечто совершенно невероятное. Наша медная девятифунтовка к тому времени раскалилась докрасна — дотронешься, и кожа слезет, — и ядра летели куда угодно, только не туда, куда я целился, так что случившееся было чистой случайностью.

Через секунду после выстрела янки я ответил своим, и мои люди заорали во всю глотку, когда с вражеского корабля донесся ужасающий лязг: наше девятифунтовое ядро угодило прямо в их орудие, сбив его с лафета и осыпав все вокруг страшными железными осколками.

Я оказался в окружении ухмыляющихся лиц, а эта обезьяна из Бразилии бросилась передо мной на колени и крепко обхватила мои ноги. Пришлось отдирать его гандшпугом.

Но на этом игра закончилась. Медная пушка становилась все хуже и хуже, и больше попаданий, насколько я мог видеть, не было. А янки посадил своих снайперов на фор-марс и открыл частый огонь. По треску и вспышкам мушкетов я бы сказал, что их там было трое, и все хорошие стрелки. И на самом деле, по нам палили не только из мушкетов, но и из винтовок (американцы питают слабость к этому оружию), так что пули с треском впивались в гакаборт и со свистом залетали в наш пушечный порт, слишком близко, чтобы их игнорировать. Нам пришлось оставить орудие и укрыться.

Всем, кроме Матти. Он и слушать не хотел, что надо пригнуть голову, и скакал вокруг, визжа и воя на врага, пока один из них не всадил ему пулю аккурат в центр груди. Тогда он сел, с усталым видом, и как раз успел прочитать свои молитвы, прежде чем отправился туда, куда отправляются такие, как он.

Хуже того, у янки было два погонных орудия, и он открыл огонь из второго. Это была как минимум девятифунтовка, и ядра стали реветь в нашем такелаже. Расстояние было уже настолько мало, что снасти начали лопаться, а от наших рангоутных деревьев полетели щепки, когда они стали попадать. Они целились высоко, чтобы не повредить корпус и не испортить приз, и скоро они сбили бы мачту и взяли бы нас голыми руками. А сделать было нечего, поскольку ни одно наше орудие не могло по ним стрелять.

Я пытался что-то придумать. Команда попряталась по углам, подальше от выстрелов. Те из них, то есть, кто еще не сбежал вниз. Об отражении абордажа можно было забыть. Эта команда никогда бы не отбила абордажную партию, которая уже предвкушала призовые деньги, облизываясь, как волк на добычу. И тут я увидел Хораса, единственного, кто еще стоял на ногах. Он был у штурвала, поскольку рулевой исчез. Это навело меня на мысль; я вскочил и подбежал к нему.

— Поворачивайте, капитан, — сказал я. — Наведите на них орудия левого борта. Может, еще успеем сбить им рангоут!

Он уставился прямо на меня водянистыми глазами.

— Если ветер продержится, мы доберемся до Лондона за тридцать дней, мистер Флетчер, — сказал он. — Как думаете, по какой цене пойдет лучшая виргинская табачная кипа?