Вендиго - Блэквуд Элджернон Генри - Страница 8

Сперва Симпсон заметил эту перемену в более крупных следах неведомого зверя и долгое время не мог поверить своим глазам. То ли палая листва вызывала странную игру света и тени, то ли сухой снег, припорошивший тонко смолотой рисовой мукой края следов, создавал столь причудливый обман зрения… Неужто большие следы действительно приобрели едва заметный окрас? Вокруг глубоких ямок, оставленных зверем, появилась таинственная красноватая кайма, которую скорее можно было объяснить игрой света, нежели примесью некоего вещества, способного окрашивать снег. В самом деле, каждый округлый след становился все ярче и ярче, и смутный алый отлив стал штрихом, сделавшим и без того зловещую картину еще более жуткой.

Однако, когда Симпсон, не в состоянии ни оценить, ни объяснить этого явления, обратил внимание на человеческие следы, дабы посмотреть, не преобразились ли подобным образом и они, его ждало неизмеримо более жуткое открытие, наводившее на куда более пугающие предположения. За последние сто ярдов следы Дефаго приобрели явственное сходство с поступью зверя. Перемена эта происходила постепенно, но ошибки быть не могло. Хотя Симпсон и не заметил, когда именно начались изменения, результат был налицо: мелкие и аккуратные следы Дефаго стали точной копией более крупных следов, пролегавших рядом. Стало быть, изменились и ноги, оставлявшие эти отпечатки! Стоило Симпсону это осознать, как сердце сжалось от ужаса и омерзения.

Впервые за все это время Симпсон замешкался; затем, устыдившись собственной боязни и нерешительности, он сделал два-три поспешных шага и остановился как вкопанный. Прямо перед ним оба следа внезапно оборвались. Сколько он ни искал, на сотни ярдов вокруг не нашлось больше ни единого намека на их продолжение, ни единого отпечатка.

Деревья росли здесь очень густо, и все как на подбор огромные – вековые ели, кедры, тсуги, – и подлеска между ними не было. Симпсон в растерянности озирался по сторонам, лишенный возможности мыслить здраво. Затем он вновь отправился на поиски следов, искал, искал и искал, но раз за разом не находил ничего. Ноги, что до сих пор оставляли отпечатки на поверхности снега, по всей видимости, воспарили над землей!

В этот миг смятения и неразберихи его бедное сердце ждал последний, точный и выверенный удар. Удар пришелся аккурат на самое больное место, окончательно лишив его присутствия духа. Симпсон в тайне догадывался, что это случится – и оно случилось.

Высоко в небе, приглушенный высотой и дальностью, зазвенел странно истончившийся, завывающий голос Дефаго.

Звук этот обрушился на Симпсона из неподвижного зимнего неба и поверг его в ступор. Ружье выпало из рук. На миг он целиком превратился в слух, затем пошатнулся и прижался к ближайшему дереву, чтобы не упасть: такое безнадежное смятение охватило его разум и душу. В тот миг он испытал самое чудовищное и сокрушительное потрясение в своей жизни, и сердце на несколько секунд очистилось от каких-либо чувств, словно их выдуло ветром.

– О! О! Эта огненная высь! О, как жжет ноги! Они горят огнем! – летели с небес вновь и вновь необъяснимо завораживающие, мучительные мольбы и жалобные вопли Дефаго.

Потом все стихло, и необъятная Чаща опять погрузилась в настороженную тишину.

А Симпсон, сам не понимая, что творит, заметался по лесу в лихорадочных поисках, крича, спотыкаясь о корни и камни и поминутно бросаясь в погоню за незримым Зовущим. Лишившись завесы памяти и эмоций, которой опыт прикрывает человеческую душу от чрезмерных потрясений, Симпсон бегал по Чаще в смятении и беспамятстве, преследуя то одну мнимую цель, то другую, как корабль в бушующем море, с ужасом в глазах, душе и сердце. Ибо в голосе Дефаго он различал Ужас Дебрей – губительный зов Безлюдья, наваждение нетронутых далей. В те мгновения он познал все муки несчастных скитальцев, безнадежно и безвозвратно заплутавших в лесу, все порывы и страдания души, столкнувшейся с подлинным Одиночеством. Среди черных руин сознания Симпсона пламенел образ Дефаго, вечно преследуемого неведомой и беспощадной силой, вечно гонимого по небесным просторам над древними лесами…

Казалось, минули века, прежде чем Симпсону удалось выбраться из хаоса беспамятства и спутанных чувств, ненадолго стать на якорь, замереть на месте и подумать…

Крики с небес утихли; на хриплый зов Симпсона никто не отвечал; дух Чащи безвозвратно увлек жертву в свои непостижимые пределы – и отпускать не собирался.

Однако Симпсон продолжал искать и звать, как ему казалось, еще несколько часов, и лишь во второй половине дня наконец сумел оставить бессмысленные попытки найти Дефаго и решил вернуться в лагерь на берегах Воды Пятидесяти Островов. Уходил неохотно: в ушах еще звенело эхо жутких воплей. Не без труда он нашел брошенное ружье и тропу, по которой сюда пришел. Сосредоточиться помогали мучительный голод и необходимость отыскивать на деревьях едва различимые зарубки, сделанные им наспех и кое-как. Если бы не это, признает он, пережитое им временное забытье могло продлиться неизвестно сколько и закончиться настоящей катастрофой. Постепенно, шаг за шагом, к нему возвращалось некое подобие душевного равновесия.

И все же обратный путь в сгущающихся сумерках был тяжел и полон испытаний. Симпсону мерещилась погоня: за спиной беспрерывно слышались то чьи-то шаги, то смех или шепот; за кустами и деревьями шныряли темные силуэты, подавая друг другу знаки и готовя согласованное нападение, как только он пройдет мимо. Шелест ветра в кронах деревьев заставлял его вздрагивать и напряженно прислушиваться. Симпсон шел крадучись, перебегал от ствола к стволу, прячась за ними, и изо всех сил старался не шуметь. Если раньше ему казалось, что лесные тени защищали и укрывали его, то сейчас они пугали, бросали вызов, и в показном великолепии природы ему теперь мерещились мириады угроз, смутных и оттого еще более зловещих. Вспоминая случившееся, он в каждой мелкой подробности различал лежащее на виду предвестие непостижимой и неминуемой гибели.

Однако тот факт, что ему все же удалось выйти из тех испытаний победителем, заслуживает восхищения. Даже бывалого охотника на его месте могла постичь гораздо менее завидная участь. Учитывая обстоятельства, шотландец держался очень неплохо, и составленный им план дальнейших действий – наглядное тому доказательство. О сне, конечно, не могло быть и речи, и пробираться по незнакомым местам в темноте показалось Симпсону столь же рискованной затеей, поэтому он всю ночь просидел у костра, сжимая в руках винтовку и ни на минуту не позволяя огню угаснуть. Кошмарное ночное бдение на всю жизнь оставило след в его душе; и все-таки он благополучно пережил ночь и, как только начало светать, отправился в обратный путь до первой стоянки, чтобы позвать на помощь товарищей. Как и прежде, Симпсон оставил у костра записку с объяснением причины своего ухода и указанием места, где спрятан более чем достаточный запас провизии и спичек, хотя шотландец и не чаял, что до этих припасов когда-нибудь доберется рука человека.

Как ему удалось в одиночку найти дорогу через лес и озеро – история, заслуживающая отдельного рассказа, и если бы вы ее услышали, то на своей шкуре прочувствовали бы неизбывное одиночество души, каковое испытывает человек, когда сама Природа сжимает его в своей громадной горсти – и смеется. Неиссякаемая отвага юноши достойна искреннего восхищения.

Симпсон не утверждает, что ему помогла сноровка: он шел по едва приметной тропе бездумно, почти машинально. И это, вне всяких сомнений, правда. В дороге он руководствовался указами подсознания, то есть инстинктами. Быть может, помогло ему и некое внутреннее чувство направления, присущее животным и первобытным людям, иначе как смог он отыскать то место, где почти три дня назад Дефаго спрятал каноэ со словами: «Греби отсюда ровнехонько на запад, к солнцу, там и будет наш лагерь»?

Солнце к тому времени уже скрылось, однако он сумел воспользоваться компасом, когда сел в хлипкое суденышко, чтобы преодолеть последние двенадцать миль пути. Какое невыразимое облегчение он испытал, осознав, что оставляет лес позади! К счастью, вода была спокойная; Симпсон решил переплыть озеро строго поперек, а не держаться берега, что удлинило бы его путь миль на восемь. И вновь юноше улыбнулась удача: остальные охотники как раз вернулись в лагерь. Свет их костров послужил ему прекрасным ориентиром, без которого он мог всю ночь проискать стоянку.