Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 28

Людмила Фёдоровна кивнула и пошла вперёд, не торопясь. Движения у неё были ровные, размеренные, как будто она заранее знала, куда и зачем идёт. Изображение в зеркале едва заметно дрогнуло, словно воздух качнулся от жара.

Они шли молча, и каждая отражающая поверхность по пути: стеклянные абажуры, рамки с фотографиями, полированная дверная ручка — передавала их шаги. Отражения мелькали в нашем зеркале и сменялись, как кадры в старой киноленте.

Я смотрел, не моргая, с ощущением, что вот-вот произойдёт что-то, чего уже нельзя будет повернуть обратно.

— Зачем она поехала туда? — я нахмурился, не понимая, к чему всё это идёт.

— Я в любой момент могу войти туда, — тихо сообщил Василий, глядя на зеркало, будто проверяя его на прочность.

— Правда? — удивился я, чуть обернувшись к нему.

— Фома мне сказал, что вы проходили сквозь зеркало… — добавил он неуверенно.

Я смутно вспомнил тот эпизод. Как вырывался из межмирья в императорском особняке. Память подавала только обрывки: холод стекла, темноту, гул чужих голосов. Я тряхнул головой, словно стряхивая это всё с себя, и шагнул ближе к зеркалу. Припал к нему пальцами, уловил тепло и вслушался.

Из глубины доносились звуки: глухие шаги, легкое поскрипывание паркета, спокойный голос Ольги Ивановны. Я не мог разобрать слов, но чувствовал, что всё идёт куда-то не туда.

Кабинет был просторным: высокий потолок, книги вперемешку с полированными фигурками на полках и мягкий свет из абажура в углу. Всё здесь было устроено так, чтобы убаюкивать, располагать, отвлекать. Но Яблокова словно не замечала ни одной детали. Она стояла на пороге, сдержанная, но тревожная. Слишком прямая для человека, пришедшего за утешением.

— Дорогой, твоя знакомая… — послышался голос Ольги Ивановны.

Отражения в зеркалах показывали, как она мельком взглянула на Яблокову и чуть замялась у двери. Родион Романович, не спеша поднявшись из-за стола, коротко кивнул:

— Конечно.

Он подался чуть вперёд, чтобы разглядеть жену, и спросил спокойно, будто между делом:

— Ты собиралась к Арине?

— Верно, — кивнула Ольга Ивановна. — Она сегодня освободилась пораньше и пригласила меня к себе на чай. Я не знала, что у нас будут гости…

— Не стоит ради меня менять свои планы, — хрипловато отозвалась Людмила Фёдоровна. — Мой случай не настолько сложный, чтобы понадобилась помощь второго лекаря.

— Всё верно, — согласился Нечаев.

Он подошёл к жене и, не говоря ничего лишнего, мягко сжал её плечо. Простое движение и в нём было больше тепла, чем в сотне слов. Он улыбнулся, но в уголках глаз на мгновение мелькнуло что-то темная. Тень беспокойства.

— Езжай. Передавай привет дочери. Скажи… — он чуть замялся, — пусть соберётся к нам в выходные.

— Хорошо, — отозвалась Ольга Ивановна, немного задумчиво.

Она ещё раз взглянула на Яблокову, кивнула ей — вежливо, почти тепло — и аккуратно прикрыла за собой дверь. Остались только они двое.

Какое-то время Нечаев стоял спиной к ней. В отражении стеклянной дверцы я видел, как он медленно прикрыл глаза, как едва заметно дрогнули губы — будто он проглотил слово, которое не посмел произнести вслух.

— Люба… не ожидал тебя увидеть… — выдохнул он, не оборачиваясь.

— … живой, — закончила за него Яблокова и скрестила руки на груди. В её голосе не было ни дрожи, ни сомнения. Только твёрдость. — Конечно, ты не ожидал, что я переживу твое предательство.

Я замер. Внутри похолодело. Всё стало тише. Даже кровь в ушах зазвенела глухо, как в подвальном помещении. А потом снова послышался его голос, уже ровнее:

— Ты права. Не ожидал.

Он повернулся, и их взгляды встретились. Никаких жестов, никаких попыток приблизиться. Только прямой, открытый взгляд, будто он всё ещё не знал, как с ней говорить.

— Ты совсем не изменилась, — едва слышно прошептал он. — Будто только вчера…

— Будто только вчера ты убил меня, верно? — перебила она, и в её голосе прозвучало злое веселье.

— Люба… — он опустил голову, и плечи его чуть поникли. — Столько лет прошло. И не было дня, чтобы я не вспомнил…

— Хватит лжи, — оборвала она его и прошлась по кабинету, не спеша. Внимательно глядела на полки, будто вглядывалась в самую суть вещей, а не в безделушки. — Ты жил. А живые не думают о мертвых каждый день. Поверь, я знаю, о чём говорю.

Она замерла у книжной полки, коснулась пальцем фигурки собачки. Потом медленно повернулась к лекарю. Теперь в её лице было меньше напряжения, но и тепла там не прибавилось.

— Странно только то, что ты изменился, — сказала она, чуть склонив голову — Я проверила снимки. И поняла, что ты изменился до неузнаваемости сразу после того, как оставил меня бездыханную в моем доме. А потом… все эти годы выглядишь вот так, — она неопределённо махнула рукой, — будто время для тебя просто остановилось.

Нечаев не отводил взгляд. Не перебивал.

— Мне предложили изменить внешность. Сделать себя старше, — тихо сказал он. — Чтобы никто не смог связать меня и…

— … и меня, — закончила за него Яблокова и горько усмехнулась. — Никто бы не искал Родиона в теле взрослого мужчины. Тут ты прав. Тебе даже не пришлось менять имя. Просто взял фамилию жены и начал практику как будто ты опытный, умудрённый жизнью лекарь. Верно?

Он чуть склонил голову, но не ответил.

— Твои пациенты, наверное, восхищаются тем, как хорошо ты сохранился. Супруга… — она запнулась. — Супруга, наверное, тоже.

— Она ничего не знает о моем прошлом, — поспешно перебил её Нечаев. — Я познакомился с Оленькой позже. Она согласилась выйти за меня замуж, несмотря на видимую разницу в возрасте.

— Ты заплатил ей за этот брак, — холодно отрезала Яблокова. — Купил себе фамилию, положение, спокойную жизнь. Всё, что было нужно.

— План был такой, — согласился он, и голос его прозвучал почти отстранённо. — Именно так всё и задумывалось.

На миг повисла тишина. Он будто собирался с силами. А потом тихо добавил:

— Но мы с Оленькой… с Ольгой… — голос его сбился, он замолчал, опустив голову. Как будто признаться в чём-то дальше было бы уже не просто нарушением плана, а предательством самого себя.

— Если бы можно было всё вернуть назад… — тихо продолжил Нечаев. — Я бы никогда не…

— У жизни нет версии «если», — оборвала его Людмила Фёдоровна. — Мы живём сегодня. После того, что уже совершили. После боли, после ошибок. И я до сих пор не понимаю, как ты с этим продолжал жить все эти годы. Как можно смириться с тем, что ты предал того, кто доверял?

— Люба… — выдохнул он.

— Теперь у меня другое имя, — ровно ответила она. — Другая жизнь. Жизнь после долгих лет… после того, как ты меня убил. Я ведь тоже не могла отпустить прошлое. Только у меня не было выбора. Всё это время я была мертва.

— Не говори так, — попросил Нечаев. — Ты страдала, но время лечит. Оно сглаживает.

— Я была мёртвой, — повторила Яблокова, и её голос дрогнул. — Не в переносном смысле. Мёртвой. Моё тело всё это время лежало в подвале моего дома. В гробу. Одиноко. Безымянно. А моя душа томилась в ловушке. Я не могла выйти за порог, не могла уйти. Я жила в замкнутом круге из боли, из памяти, из твоего предательства.

Он попытался что-то сказать, но слова будто застряли в горле.

— День за днём я вспоминала, как ты ушёл, — продолжила она, — как оставил меня там, зная, что никто не спасёт. И это предательство — оно не отпускало. Оно держало мою душу за гранью. А ты… ты построил себе новую жизнь. Лекарь. Муж. Человек с чистой биографией.

В её голосе не было крика. Лишь суровая правда.

Мужчина побледнел, как будто только сейчас осознал, что всё это не дурной сон и не игра памяти. Он показался вдруг чужим в собственном кабинете. Попятился, не глядя на преграды, и тяжело опустился в кресло у стены.

— Одно из украшений… то самое, что я считала просто дорогой безделушкой… — тихо сказала Яблокова, — оказалось артефактом. Оно держало моё тело в стазисе. Все эти годы.