Муха, ко мне! Пособие по воспитанию дракона (СИ) - Андреева Алёна - Страница 10

Костылецкого от сложности выбора аж перекосило. Он кивает головой и выдает односложно:

— Здесь.

Уступаю ему место возле раковины. Он брезгливо моет руки, предварительно потрогав струю пальчиком, не укусит ли какой проскочивший микроб. Я кусаю губу, чтобы не заржать и продолжаю мысленно просить Муху не отсвечивать, ибо подозрительный шум в прихожей может насторожить не только меня.

Во спасение Серый (решила варана называть в честь его благородного серебристого цвета, а не в честь бывшего, животное ни при чем ведь) , которому надоело сидеть одному, приперся из зала и встал возле самого входа на кухню.

— Сереженька, лапонька, ты кушать захотел?

Серый высовывает длинный змееобразный язык и вертит головой в поисках насекомых. Я хватаю из под чашки Костылецкого блюдце, достаю коробку с сухими сверчками, щедро отсыпаю закуску для варана, и ставлю у стеночки, почти перед его мордой.

Варан одобрительно нюхает воздух, тщательно облизывается и приступает к еде. Костылецкий за моей спиной булькает, сдерживая рвотный позыв и шепчет:

— Какая прелесть, Нина! Он прекрасен.

Согласно киваю.

— Из нас получится прекрасная семья! Завтра же собираю вещи и переезжаю к тебе! Ты одна не справишься. Сегодня найму сантехников и клининговую службу. Тебе помогут прибраться.

— Спасибо. Уже заказала. Приедут с минуты на минуту.

Костылецкий облегченно вздыхает.

— Да? Ну и прекрасно. Не буду вам мешать, поеду, у меня еще столько дел!

Обнимает меня сзади и целует куда-то в шею. Шепчет страстно:

— Рыжик мой, я так по тебе соскучился!

Тру дергающийся глаз и разрывающийся от боли висок.

— Я провожу тебя.

Костылецкий облегченно вздыхает. Наверное тому, что я не сопротивляюсь.

Улыбаюсь, веду его за руку через жующего сухих сверчков Серого. И снова посылаю Мухе мысленные приказы, чтобы вел себя тихо.

Костылецкий тоже лыбится. Смотрит на меня пристально и влюбленно, как маньяк на жертву. Глаз друг с друга не сводим. Он не глядя скидывает тапки, сует ноги в ботинки. Тут же глаза его округляются.

— Ой, Нина! Что это?

— Где?

— Что это было в моем ботинке?

Чувствую легкий запашок. Костылецкий с дрожащими от обиды губами тоже ведет носом.

Искренне вздыхаю:

— Ну, это, наверное, Серый опорожнился. Ревнует.

Улыбка, больше похожая на оскал, перекосила лицо бывшего. Молча, с не меняющейся застывшей физиономией, он развернулся на сто восемьдесят и вышел за дверь.

Я досчитала до двадцати, закрыла дверь на замок, а потом сползла по стеночке, загибаясь от смеха.

Из-за двери ванной выглянул Муха. Его радостный оскал не оставил сомнений, кто натворил сие безобразие с ботинками Костылецкого.

Сквозь смех и слезы я укоризненно заметила:

— Муха! Ну так же нельзя!

— Нина моя! — важно заявил он, вышел в прихожую и заложив подросшие лапки за спину, потопал на кухню.

Я удивленно похлопала глазами, с ужасом понимая, что он подрос еще сантиметров на десять в холке. Загривок покрылся жесткими и крупными шипами, крылья окрепли и вытянулись, и теперь каждое в размахе было точно более полуметра. Блин, он же теперь даже в сумку не поместится.

— Муха! — вскочив на ноги, побежала за ним. — Осторожнее!

Но только завернула за угол, как увидела прелестную картину. Муха гладил Серого по макушке и, глядя ему в глаза, явно что-то втолковывал.

— Он тебя понимает? — удивленно спросила, все еще переживая за этих двух, не сцепятся ли…

— Нет, — короткий ответ, и деловушный Муха идет на кухню. Взлетает на стул. Сдвигает чашку, с которой пил Костылецкий.

— Нина, еда! — важно заявляет он, и я тихо офигеваю. Он мне сейчас что, моего бывшего копирует?

— Без проблем! Я тут вам с Серым сухих завтраков набрала - сверчков, жучков… Ты из блюдечка или так, прямо с коробки поешь? – подбоченившись небрежно спросила я.

Муха фыркнул, выпустив несколько колечек дыма через нос и отвернулся гордым изваянием.

— Не хочешь сухой завтрак? Могу сварить кашу с комочками.

Никакой реакции.

— Ну ладно, мы тогда с Серым пойдем смотреть телек. А ты, наверное, снова спать?

— Нина, еда!

Муха топает ногой и злобно смотрит на меня. Я демонстративно игнорю.

— Право! — выдает он умное слово, пока я молчу и испепеляю его взглядом.

— Право?

— Да!

— Офигел?

— Нет!

Складываю руки на груди и встаю в позу.

— Знаешь что, дорогой? Тебя ждет уборка в гостиной. Даю час, иначе полетишь с балкона в свободный полет, обещаю! Имею на это полное ПРАВО! И если еще хоть раз ты рявкнешь на меня, останешься без обеда и ужина. Ясно?

Муха дернул ноздрями, повыше задрал мордаху, спрыгнул со стула и поплелся в гостиную.

— Нина злая, — донеслось шипящее до меня.

Идите лесом, дорогой мой питомец. Я тоже когда-то была подростком!

Пока я возилась на кухне а Серый доедал свой сухпаек, в зале стояла тишина. Я, конечно, не надеялась, что Муха сразу кинется за уборку, но вот хотя бы попытки должны были быть. Он ведь еще вчера был такой милый и хороший мальчик. Откуда в нем эта надменность?

Ставлю на плиту кастрюлю с водой. Сегодня на обед пельмени, ибо сейчас варить что-то особенное совсем невмоготу. У меня до сих пор поджилки трясутся после встречи с Костылецким, а вся фантазия работает на то, чтобы придумать годный план по спасению двух жопок. Нет, даже трех. Моей, Серого и Мухи.

Отправляюсь в зал. Муза нахально сидит в кресле, нога на ногу, пускает колечки дыма в воздух, изображая курящего бандюгу из кинофильма. В сотый раз жалею, что не включила ему мультики.

— Вот если будешь курить, отвалятся крылья. И станешь Серегой. В смысле как Костылецкий.

Муха вываливает язык и делает многозначительное “бэ-э”.

Считаю до десяти. Вспоминаю методы воспитания моей бабули.

Она мою дурь вытравливала классической музыкой. Так и говорила, что только сие чудо способно изгнать бесов пубертата.

Потому достаю проигрыватель и винил, тщательно упакованный в плотную коробку. Распаковываю все под любопытными взглядами ящеров на журнальном столике. Аккуратно достаю первую, свою самую любимую пластику и опускаю иглу. Из колонок доносятся первые аккорды вальса Шопена, Муха вздрагивает, а Серый моментально замирает недвижимым изваянием.

Стою еще пару минут, наблюдая за ними. А потом спокойно ухожу на кухню. Все же бабушка была права, классика — сильная вещь!

Не капли не заботясь о разгромленной гостинной (да, момент абсолютного пофигизма уже наступил), варю пельмени. Перевариваю в голове всю ту кашу, которая накопилась за эти два дня. Два дня, с ума сойти можно! Столько всего произошло, будто год пролетел.

Самым едким и насущным вопросом сейчас стоит Костылецкий. Честное слово, мне с ним не сладить. Он настырный, жадный и дотошный в своих поползновениях. Почему я раньше этого не замечала и считала его уверенным и целеустремленным? Где были мои глаза, скажите? А ведь я еще ревела, когда расстались. Как сказала бы моя бабуля, сопли по щекам размазывала зазря. Была бы бабушка рядом, она бы конечно не допустила даже нашего первого свидания. Но так уж случилось, что я от нее получала только письма и фотографии. В ответ можно было ничего не писать, они с бойфрендом часто путешествовали, и ответное письмо могло попасть к адресату лишь спустя несколько месяцев. Сейчас бы мне совсем не помешал ее совет.

В тот момент, когда я уже собралась вытаскивать пельмешки, раздался грохот из гостинной. Я, как ошпаренная устремилась туда, уже заранее распрощавшись со своей нервной системой.

Мухи и Серого на месте не оказалось…

Ну как не оказалось. Теперь у меня в квартире вместо двух ящеров появилась парочка каких-то именитых артистов. Серый был обмотан сорванной шторой, на голове все тот же пресловутый декабрист вместо парика. Правда немного помятый. А муха во всем черном. Видимо, пошло в ход покрывало с дивана.