Проданная драконом, купленная Смертью (СИ) - Юраш Кристина - Страница 2

Это платье шили три месяца. Швы, как обещания. Звёзды — как надежды. Теперь — грязь на шелке. Как и я. Как и всё, во что я верила.

Я молилась.

Не вслух. Не на коленях.

Шепот молитвы был где-то в груди, где еще теплилась искра жизни:

«Лучше умереть. Лучше исчезнуть. Лучше стать ничем, чем стоять здесь и чувствовать это. Забери меня. Смерть… только забери. Забери меня… Только забери… ».

На мгновение мир потемнел.

Не от слез. Не от обморока.

Я вдруг увидела себя сверху — маленькую, дрожащую, с веревкой на шее, окруженную смеющимися тенями.

Зал стал глухим, голоса — эхом.

А потом — рывок.

Я снова была в теле. Колени подкашивались. Сердце колотилось, будто пыталось вырваться.

«Что… со мной?» — мелькнуло в голове. Но не было времени думать.

Дверь распахнулась — не скрипнула.

Не открылась.

Вырвалась из петель, будто сама тьма решила вступить в игру.

Холод ворвался в зал — не зимний, не ночной. Это был холод конца. Холод, что леденит душу, а не кожу.

Смех оборвался.

Дыхание замерло.

Даже Абертон опустил бокал. Его глаза — ледяные, как всегда — теперь были полны недоумения. И… страха? Нет. Не может быть. Он же дракон. Он же богат. Он же — все.

А потом появился незнакомец.

Он шел по центру зала — медленно, с достоинством, которое не требовало ни свиты, ни короны. Черный плащ, обшитый черными розами, шелестел, словно крылья ночного хищника.

Белоснежные волосы — как лунный свет на могиле — спадали на плечи, обрамляя лицо, будто сошедшее с древнего гравюры.

Вокруг глаз — причудливые тени, словно черные слезы потекли на бледные щеки.

Я увидела, как в глубине его светлых глаз, когда он посмотрел на меня, мелькнули серебряные искры, будто звезды над заброшенным кладбищем.

Я не знала, что это значит. Но сердце сжалось — не от страха.

От узнавания.

И эти глаза смотрели прямо на меня. На меня. Только на меня.

В них не было пустоты, как у Абертона. Там была голод. И что-то… личное.

Я почувствовала, как по коже побежали мурашки — не от холода, а от странного, почти интимного ощущения: он знает меня. Лучше, чем я сама.

Незнакомец был красив. Ужасно красив. Как будто сама смерть решила надеть парадный камзол и поиграть в аристократа.

И я поняла.

Это — Смерть.

Не метафора. Не символ. Не призрак.

И он пришел за мной.

Лакей — тот самый, что до этого подносил вино и кривлялся перед герцогом — шагнул навстречу незнакомцу, выпрямив спину, надуваясь от важности:

— Господин! У вас есть пригласительный? Без него вход запрещен! Мы не можем позволить себе…

Голос его затих. Словно кто-то вырвал у него язык. Потому что Смерть даже не взглянул на него.

Просто прошел мимо — как будто лакей был призраком, а не человеком.

Лакей, оскорбленный, дерзкий и немного выпивший, схватил незнакомца за плечо:

— Эй! Господин! Я, кажется, с вами разговариваю!

И в ту же секунду его лицо исказилось.

Не от боли.

От ужаса.

Он посмотрел на свою руку — кожа на пальцах потемнела, покрылась трещинами, как старая бумага. Он хотел закричать — но крик застрял в горле.

И он упал. Без звука. Без борьбы. Как кукла, чьи нитки перерезали.

Зал ахнул. Кто-то даже сделал шаг назад.

— Он… он мертв! — завизжал голос прислуги. — Он мертв! О боги, он мертв!

Цветы в вазах — роскошные, только что принесенные, алые, пышные розы — начали увядать.

Не медленно.

Не постепенно.

Мгновенно.

Лепестки сморщились, потеряли краски и свежесть, потускнели, побурели и стали осыпаться на столы и пол. В считанные секунды — ни одного живого цветка. Только серые лепестки на полу там, где прошел незнакомец.

Как будто веселье, что царило в этом зале, развеялось властной рукой.

Как будто жизнь, что кипела здесь еще пару минут назад, испарилась, оставив только холод, мрак и тлен.

Гости расступились.

Как будто перед ними шел не человек.

Живой коридор образовался — от двери до меня. Никто не смел приблизиться. Никто не смел заговорить.

Только дрожь.

Только взгляды.

Только страх, застывший в глазах.

Смерть шел ко мне.

Каждый его шаг заставлял меня вздрагивать. Каждый шаг — как конец чего-то. Каждый шаг — как приговор.

Абертон, наконец, нашелся. Его ледяные глаза сузились, глядя на незваного гостя.

Тем временем гость поравнялся с Мелиндой, застывшей в панике и обнявшей живот обеими руками. Словно и ее коснулась аура вечности.

Абертон бросил взгляд на нее, на дрожащие руки, обнявшие живот, и выступил вперед, сжав кулаки, но в его глазах — не ярость. Не гнев. Страх. Страх за еще не родившееся дитя.

— Вы… кто? — прошипел Абертон, становясь так, чтобы оказаться между гостем и ребенком. — Кто вы такой, чтобы нарушать мой вечер?!

В его взгляде мелькнула тень. Тень, которую он быстро спрятал. Как будто он сам испугался того, что увидел.

Смерть остановился в двух шагах от меня.

Его взгляд — как ледяной нож — скользнул по гневному лицу Абертона.

И тогда Смерть заговорил.

Голос — тихий, красивый, мягкий, чуть глуховатый, словно шелест цветов на надгробии.

— Я тот, кого звала ваша жена, мистер Абертон Арбанвиль. Мне очень жаль, но придется ее забрать.

В этот момент взгляд Смерти уперся в меня. Сердце обрушилось вниз, а перед глазами потемнело.

Я замерла. Голова закружилась.

Нет. Нет, нет, нет!

Я ведь просто… я просто шептала… я просто молила… я не хотела… я не знала, что он и правда может прийти! Я до последнего была уверена, что я просто упаду и всё. И, быть может, на мгновенье перед глазами промелькнет старуха с косой.

Абертон не понял. Он нахмурился, как ребенок, которому не объяснили игру.

— Что? О чем вы говорите? Она не звала никого! Она больше не имеет больше никаких прав в этом доме. И уж подавно приглашать гостей.

— Мистер Арбанвиль, давайте не будем спорить. У меня не так много времени. Она звала меня, — вкрадчиво и безукоризненно вежливо повторил Смерть, удостоив взглядом моего мужа. — Она шептала. Внутри себя. В своей груди. Где еще теплилась искра жизни. Она просила: «Забери меня. Только забери».

Он повернулся ко мне.

— Ты просила. Я пришел. Так какая была последняя ставка? Надеюсь, этого хватит?

Он достал мешок.

Не маленький. Не кожаный. Мешок — из черного шелка, с серебряным шнурком. И небрежно бросил его Абертону.

— Здесь две тысячи. Можете пересчитать, — вежливо улыбнулся Смерть.

Ого! Две тысячи!

Мешок упал к роскошным сапогам моего мужа. Золото зазвенело. Золота было так много, что оно высыпалось из мешка, как река, и затопило ноги Абертона.

— Я покупаю ее, — вкрадчиво и тихо сказал Смерть. И его взгляд снова застыл на мне.

Я задергалась, но брачные узы удерживали меня. Я дергалась так сильно, так отчаянно, что, казалось, шевельнулась!

В этот момент… время остановилось.

Не в смысле «все замерли».

Нет.

Все замерли.

Даже лепесток, который падал с вазы, повис в воздухе, так и не долетев до пола.

Невидимая пауза.

Мир затаил дыхание.

Я почувствовала… как будто я вышла из своего тела.

Как будто я — дух, наблюдающий за собой со стороны.

Я видела себя — стоящую в кружевном белье, растрепанную, бледную, с веревкой на шее, с мокрыми от непросыхающих слез щеками.

И я видела его — Смерть — рядом. Так близко, что я чувствовала его холодное дыхание на коже. Он смотрел не на мое тело. А на меня. Словно видел меня даже сейчас.

Его рука, затянутая в черную перчатку, поднялась — медленно, как будто боясь спугнуть птицу.

Он снял перчатку.