Воля владыки. У твоих ног (СИ) - Радовская Рия - Страница 52

Она так и не заснула — прислушивалась к себе, щупала и отдергивала руку, вытирая пальцы о простыню. К утру решила, что нет, все-таки еще не течка: как льет из течных анх, она видела, а у нее так все и оставалось — просто влажным, как будто потным. Вряд ли профессор назвал бы такое «реакцией сильнее обычной». Но вставать утром было страшно. И непонятно, как теперь вообще ходить. Штаны же испачкаются?

А хуже всего то, что дергать сегодня Ладуша не получится.

Заглянула Хесса, спросила:

— Ты чего не встала еще? Кофе, завтрак?

— Да, сейчас, — Лин села, отметив, что двигаться влажная ерундовина не мешает и, в принципе, особых неудобств не доставляет. Кроме моральных. — Давай в сад, сейчас умоюсь и приду. Спала плохо.

Она выбрала самые плотные темно-зеленые шаровары и очень широкий черный пояс, прикрывший все до середины бедер. Но совсем не была уверена, что этого хватит. Мокрые пятна видны и на темном…

И надо же было такому случиться именно сегодня!

С другой стороны… Все-таки из нее не лилось, может, повезет и обойдется без пятен? Свободные шаровары скрывали проблему, ходить, ощущая, как скользко между ног, было странно, но терпимо, а значит, можно отложить вопрос до завтра. Сегодня, в конце концов, праздник, и портить его себе из-за какой-то неведомой странности Лин совсем не хотела.

В сад она вышла почти спокойной. С Хессой решила не советоваться — не потому, что не ждала от той дельного совета, просто раз уж собралась выбросить проблему из головы до завтра, так выбрасывай сразу. В саду они просидели до обеда, прислушиваясь к доносившимся из сераля воплям и комментируя особенно пронзительные выкрики. Кажется, звание главной истерички на этот раз заслужила не Нарима, а Гания, хотя, чего уж, эти две курицы друг друга стоили.

— Хоть Сальма успокоилась, — буркнула Хесса. — Вроде блажью страдает, а все равно жалко ее, вот же.

— А ей короткие идут, — согласилась Лин. — У нее шея красивая, и лицо стало выразительней. Жаль, сама не понимает, а эти все рады заклевать, стервы. Ты за ней присмотри там, что ли.

— Это к нам?

Лин обернулась — и правда, к ним шел один из евнухов.

— Госпожа Линтариена, вернитесь к себе в комнату, вас ждут, — сказал он и, больше ничего не добавив, направился обратно.

— Что за дела? — насторожилась Хесса. Лин только пожала плечами, но почему-то сразу стало тревожно. Появись в серале владыка, там бы не стоял такой гвалт. Да и с чего вдруг ему приходить? Тогда кто? — Пойти с тобой?

— Нет, я разберусь.

Кому и зачем она понадобилась сейчас? Может, владыка передумал? Это было бы ужасно, тогда вообще не надо никакого праздника.

В комнате ждала Лалия. Сказать, что она сияла — значило бы очень приуменьшить. Лин никогда еще не видела ее в белом с ног до головы. И никогда еще Лалия не надевала столько драгоценностей сразу. Сама ткань — плотная на длинной, волочащейся по полу накидке, тонкая на прозрачной рубашке и шароварах казалась драгоценностью. В волосах тоже переливались камни, мелкие, сияющие, вделанные в тончайшую, филигранную, едва заметную глазу серебряную сеть. Самый крупный, ограненный в виде капли, отмечал середину лба. Притягивал взгляд. Пожалуй, только Лалия могла не бояться, что такое украшение затмит безупречную красоту ее лица.

Лалия с заговорщицким видом приложила палец к губам и велела шепотом:

— Раздевайся. Быстро. Ты должна выглядеть неотразимой и впечатлять любого, от придворных до последней дворняги. На владыку и на нас будут таращиться все, и завистники, и враги, и те, для кого сила и власть выражаются в этом, — она ткнула в крупный бриллиант, удерживающий на плече накидку. — Представь, что ты булавка от лучшего ювелира в шкатулке с драгоценностями, или перстень? Не знаю, выберешь сама.

Значит, ничего не изменилось, она идет! Увидит владыку… Лин оглянулась на дверной проем. На них пялились. Старались скрыть взгляды, но злое, завистливое любопытство ощущалось всей кожей. Лалия хмыкнула, слегка повернула голову и сказала, не повышая голоса:

— Брысь.

— Спасибо, — Лин передернулась. — Как вы годами без дверей живете? Ни раздеться, ни почесаться.

Представлять себя перстнем в шкатулке с драгоценностями воображения не хватало. Поэтому она сказала, скидывая с себя одежду:

— Я «неотразимой и впечатлять» не умею. Особенно с тобой рядом. Давай так — просто скажи, что надеть и что делать. И чего не делать.

Тайком проверила штаны, снимая — влажное пятно было едва заметным, но оно было. Наверное, все-таки нужно сказать.

— Эм-м, Лалия…

— Да, — рассеянно отозвалась та, раскладывая на столике драгоценные побрякушки. Лин только сейчас заметила массивный ларец, доверху набитый этим добром. — Будь собой, владыка это любит. А что до остальных — не распыляйся на них. Когда соберутся владыки других лепестков с приближенными, тогда другое дело, но пока от тебя требуется только минимум уважения. По большому счету, все они мало что значат. Хотя играть с ними иногда… забавно.

— Лалия, у меня тут… — Лин снова оглянулась на общий зал — по счастью, никто на них не смотрел, со стороны ее комнаты образовалось пустое пространство. — Да бездна! Ерунда у меня тут какая-то. Вроде не течка, но… — Тут хлестнула паникой новая мысль, и Лин спросила, обмирая от ужаса, так и держа в руках влажные шаровары: — С таким вообще идти можно?

Лалии, кажется, хватило одного взгляда, чтобы понять суть проблемы. Она приподняла брови, посмотрела с пугающей смесью изумления и жалости и закатила глаза.

— Великие предки. За что мне это? «С этим» можно идти, можно есть, можно спать, — она склонилась к Лин, сказала на ухо: — Можно даже заниматься всякими интересными вещами с кродахом, представляешь? — И отстранилась. — Мы с этим живем с самого созревания. В смазке нет ничего страшного, в отличие от ее отсутствия.

От дикой смеси смущения и облегчения закружилась голова. Лин уронила шаровары на пол и села, едва не промахнувшись мимо кровати. Спросила:

— Но ведь штаны пачкаются?

— Они не пачкаются, — с выражением вселенского терпения на лице сказала Лалия. — Она прозрачная. При сильном возбуждении может быть мокро, если это раздражает, тогда стоит подложить что-нибудь или надеть специальные нижние штаны. Как в особые дни. Есть… разные средства. Вкладки из хорошо впитывающей ткани, например. У тебя их полно в шкафу, вот в этом ящике, — она ткнула носком изукрашенного шлепанца в ящик на самом дне шкафа. — Но лучше научись радоваться тому, что сможешь принять самый большой член, не морщась. Гания, вон, исстрадалась, извела Ладуша и всех вокруг, она сухая, как пустыня, когда нет течки, постоянно сидит на отварах, мазях, маслах.

— Ты меня успокоила, — Лин попыталась ответить серьезно, но не сумела — рассмеялась. О таких причинах истеричности Гании она и не подозревала. А что проблема оказалась и не проблемой вовсе — ну и слава предкам.

Очень кстати разговор прервал вошедший слуга. Он держал на вытянутых руках что-то, завернутое в белое полотно — судя по тому, что его ноша свисала с обеих сторон чуть ли не до пола, Лин сейчас предстояло примерить… нечто.

— Госпожа Лалия, госпожа Линтариена.

— Клади сюда, — Лалия махнула рукой на кресло. — И покарауль снаружи, должен прийти мастер Эниар, кто-нибудь наверняка захочет его перехватить.

— Я проведу господина Эниара сюда, — слуга поклонился и исчез.

— Эниар — это кто? — спросила Лин.

— Тот, кто сделает хоть что-то приличное из безобразия на твоей голове. Одевайся, — Лалия откинула полотно, и Лин невольно ахнула.

Золото на черном. Так много золота, что черного почти не видно — но только почти. Достаточно, чтобы сделать выпуклыми и яркими завитки узорчатой вышивки, оттенить ее сияние. Лин приложила к себе расшитый лиф, повернулась к зеркалу. Ей шло. Кожа казалась нежнее, сияли рыжим осенним золотом глаза и волосы. Бездна, да она почти красотка! Как будто и не она вовсе.

И рядом с сияющей белизной Лалии смотреться будет отлично. Две анхи повелителя станут оттенять друг друга, а не затмевать, это правильно.