Воля владыки. У твоих ног (СИ) - Радовская Рия - Страница 38

— У нас тоже, но… — Лин покачала головой. — Так и не так. Веками наши анхи знали, что должны делиться. «Твой кродах» — это… не знаю, легенды о золотом веке? Или, наоборот, пережитки прошлого? Но вы живете в сералях, вы… предназначены для кродахов, так? — Подбирать слова было тяжело, так же тяжело, как сравнивать вслух два мира. — У нас анха — самостоятельное и почти самодостаточное существо. Наши анхи не учат дочерей ублажать кродахов. Учат помнить, что кродахов слишком мало, а потому не стоит надеяться получить этот приз, надо рассчитывать лишь на себя. Ну… наверное, так, — призналась она, помолчав. — Я не могу судить по себе, мое воспитание было… своеобразным.

— В сералях живут далеко не все, знаешь ли, — усмехнулась Лалия. — Но ты спрашивала о другом. Владыка слишком добр к тебе, верно? Слишком близок, чтобы не задумываться о большем? Не позволяй себе разрушить то, что есть. Ревность — это слабость, поддашься ей — и потеряешь все. Как Махона. Она три года провела в серале. Сначала ждала внимания владыки, потом — другого кродаха, с которым могла бы при определенной доле везения создать семью. Слишком долго для таких, как она. Чувствовать себя ненужной и неинтересной — не очень приятно, верно? Многих это ломает. Особенно когда рядом те, кого выбирают чаще тебя, кому достается больше — внимания, нежности, подарков, даже гнева, и то больше.

Лалия вдруг помрачнела, замолчала, будто вспомнив о чем-то своем. А когда снова заговорила, в голосе не было привычной мягкости:

— Мы с владыкой знаем друг друга одиннадцать лет. Мне незачем ревновать, потому что между нами нет ничего похожего на любовь или другую восторженную ерунду, между нами есть то, что для меня гораздо важнее. Если тебе выпал шанс — воспользуйся, не упусти его. Потому что потом ты очень, очень пожалеешь.

— Владыка слишком близок, — эхом повторила Лин. — Да. Но меня это смущает. Зачем ему я, когда есть ты… и остальные? Разнообразие?

— Об этом стоит спрашивать не у меня. Если вообще стоит.

Она больше ничего не добавила, но Лин и не ждала — услышала достаточно. Не все поняла, но это было поводом думать, смотреть и слушать и снова думать.

— Спасибо.

Лалия скоро ушла, а Лин сидела еще долго. Вода смывала усталость, но главное, здесь было тихо, спокойно, и никто не мешал вспоминать. Прикосновения владыки и его запах, густой и манящий, глаза, когда он сказал «я желаю посмотреть» — и когда увидел первый бросок, и еще, после, когда Лин ела плов, облизывая пальцы. Тогда не заметила ничего особенного, а вот сейчас — вспомнилось. И их возвращение, и слова в самом конце: «Мне тоже понравилось… то, что чую».

Да, все это смущало и беспокоило, но Лин не хотела, чтобы оно вдруг закончилось.

— Владыка, ты что, влюбился?

Асир с трудом открыл глаза. В комнате пахло тимьяном и апельсином, света было достаточно, чтобы разглядеть ворвавшегося Дара. Тот скалился от уха до уха и впервые за пару недель выглядел довольным. Лалия, замерев с гребнем в руках, смотрела на него с понимающей усмешкой.

Пару часов назад Лалия приволокла новый роман, которым зачитывались в серале. Асира подташнивало от такого чтива, но он хотел быть в курсе последних пристрастий анх. Он вообще хотел быть в курсе всего. Всегда. Правда, на третьей странице сдался — веки налились тяжестью и отчаянно захотелось зевать. Кажется, и заснул так, с книгой на груди и недоумением во всех частях тела — как можно зачитываться подобным бредом?

Пока он моргал, осмысливал дурацкий вопрос и усаживался в подушках, Лалия спросила:

— Ты только заметил? Теряешь хватку, первый советник.

— Я только что узнал, что он подарил ей щенка анкара. От Адамаса, представь!

— Знаю, а еще открывал с ней ярмарку и накупил оружия. И это недоразумение теперь наверняка будет безвылазно сидеть в моей — моей! — комнате.

— Хрена себе. И что, собираешься принять меры?

— Я? — Лалия пораженно вскинула брови. — С какой стати? Это не мой дворец. Кто я такая, чтобы перечить самому владыке?

Дар заржал.

— Да ладно. Что, совсем не ревнуешь? По-моему, нашей бедной иномирке пора опасаться игл в зефире, стекла в шлепанцах, или что ты там еще любишь?

— Фи. Ты спятил? Чтобы я опустилась до такого? А про ревность меня уже спрашивали, это было так мило.

— Я вам не мешаю? — спросил Асир, с трудом сдерживая зевок. — Убирайтесь оба и пререкайтесь хоть до вечера, хоть до утра. Но не здесь.

— Нет, владыка, серьезно? — Дар, не прекращая скалиться, пересек комнату и навис сверху, вглядываясь в лицо. — Что ты задумал?

— Я развлекаюсь, — Асир сел, потирая затекшую шею. Дверь снова открылась, и он уперся взглядом в сонного, усталого и поэтому не в меру взволнованного Ладуша. От того фонило раздражением и тревогой, и это не предвещало ничего хорошего. — Что еще?

— Линтариена, — сказал Ладуш и вдруг заулыбался так широко и нахально, что мог бы при желании соперничать с Даром. — Она подралась. Чуть не убила Нариму.

— Что⁈ — воскликнула Лалия. — Когда? Как?

— Только что. Нарима орала так, что сбежались все клибы, и даже стражники чуть не снесли двери. Такой бедлам, владыка, такой бедлам! — пожаловался Ладуш. — Одна орет как не в себя, другая рычит не хуже твоего Адамаса. Крики, стоны, перевозбудившиеся кродахи из стражи. А я так мечтал о тишине!

— Правда, чуть не убила? — с интересом спросил Дар.

— Ну, я бы не сказал. Кто не знает Нариму? Все знают Нариму. Та еще истеричка. Это она в прошлую течку…

— Я помню, — оборвал Асир, поднимаясь. То ли он еще не совсем проснулся, то ли вообще плохо соображал, но в голове не укладывался простой факт — Лин подралась с анхой, которая не представляла из себя ничего — смазливое личико, тряпки и вязки вместо мозгов — и была заведомо гораздо слабее и беспомощнее. — Она была вооружена? — Нехорошо потянуло в груди. Если Лин нарушила запрет, если посмела взять с собой нож или…

— Нет! Конечно, нет. Ты что подумал. Она просто…

— Из-за чего?

— Из-за тебя, конечно, — Ладуш протянул смятый листок. Асир, развернув, с удивлением увидел себя. Неровные, будто второпях нанесенные штрихи, волосы — неаккуратными росчерками, тень вместо губ. Но узнал бы всякий. И не надо было спрашивать, кто автор — выдранный, похоже, из блокнота листок пропитался уже знакомым запахом.

Тихо засмеялась Лалия, громко и как-то даже восторженно выругался Сардар. Ладуш смотрел с плохо скрываемым весельем и ожиданием.

— Вышвырни оттуда всех. Пусть на цветущий жасмин полюбуются или, не знаю, в библиотеку засунь. Я буду говорить с ними двумя. Скоро спущусь.

— Я нужна? — спросила Лалия.

— Не сейчас.

Когда Асир спустился вниз, в общем зале сераля не было никого, лишь у комнаты Лин стоял мрачный евнух. Но пахло сильно: взбудораженным любопытством и злорадством анх, злостью клиб, возбуждением кродахов из стражи — только у дверей, но Асир поморщился и приказал проветрить. И разлитым кофе — чашка валялась у опрокинутого второпях столика, на светлом ковре расплылось темное пятно.

— Можешь идти, — сказал Асир евнуху и шагнул в дверной проем.

Лин стояла у одной стены, Нарима, скорчившись и сжавшись в скулящий комок, сидела у другой. Их караулил еще один евнух, на лице которого при виде владыки проступило счастливое облегчение.

— Иди, — повторил Асир и ему. Втянул воздух. От Лин несло злостью, почти бешенством — можно представить, как ее накрыло сразу, если даже сейчас не отпустило. Нарима… там было сложнее. Страх, но не только. Расчетливое ожидание, зависть, ревность, тоже злость, но другая. Она вроде бы и не смотрела на дверь, но точно уловила миг, когда Асир вошел: заскулила громче и жалобнее, со всхлипами, вызвав новую вспышку молчаливой ярости у Лин.

— Нарима, — позвал он. Та подняла лицо — в красных пятнах, покрасневшие от слез глаза в обрамлении слипшихся, а обычно пушистых и длинных ресниц смотрели с мольбой.

— В-владыка.