Воля владыки. У твоих ног (СИ) - Радовская Рия - Страница 31

— Хватит! Прекратите! — голос Сальмы зазвенел. Кажется, она вскочила и что-то опрокинула, потому что следом зазвенела посуда.

— Не любит он пожестче. Я же была у него, Сардар хороший. Только редко берет, а жаль.

— Еще как жаль, я бы ему так отсосала. Эх… И член у него…

— Да заткнитесь, чтоб вас копытом через колено! — этот голос не узнать было сложно.

— А то что? Покусаешь? Ты, говорят, в пыточной всех перекусала, — снова та, которая шипела о «подзаборных». Лин набросила платок на расстегнутую рубашку и выскочила в общий зал.

И кто у нас тут? Сальма с красными пятнами румянца. Нарима брезгливо кривится. Тасфия потягивает кофе из крохотной чашечки-лотоса. Хесса, белая от злости, стискивает зубы и кулаки. Кажется, просто шла в свою комнату, а тут эти… гиены. Но кто же? Гания могла бы, но ее голос тоньше, визгливей.

— Ой, а может, ты бешеная?

— А может, я бешеная? Не боишься, что покусаю? — Лин медленно пошла к анхе, имени которой не могла вспомнить, хотя злой и ревнивый взгляд помнила прекрасно. — Не трогай трущобных, чистенькая, — брезгливое определение, брошенное в пыточной Хессой, само соскочило с языка. — Знаешь, как легко свернуть человеку челюсть на сторону… или шею?

— Не надо, Лин, — слабо попросила Сальма, но ни подойти ближе, ни дотронуться не рискнула.

Анха без имени не убежала, завопив, даже отползти подальше не попыталась, только смотрела тяжело, с глухой злобой. И все же она боялась — Лин это чуяла, чуяли наверняка и остальные.

— Что вы тут устроили? — Лалия, сонная, явно только что разбуженная, высунулась из своей комнаты. В зале стало тихо. Лин перехватила ее взгляд, Лалия удивленно вскинула брови, осмотрела всех по очереди. Сказала ехидно: — Привет, недорезанная. Не мешайте спать, идиотки. А ты, Махона, доиграешься однажды, по тебе давно подземелье плачет. Заткнись и забейся в щель, пока я сама тебя туда не забила. Ты знаешь, у меня разговор короткий. И пачкать об тебя руки, в отличие от некоторых, я не стану.

Лалия снова исчезла в комнате, а позади Лин раздался отчетливый панический шепот:

— Бездна побери, я думала, она у владыки!

— Плохо.

— Да тише вы!

Лин с демонстративным вниманием с ног до головы осмотрела Махону, поймала взгляд и держала, пока та не опустила глаза. Хмыкнула. Подошла к Хессе.

— Не завтракала еще? Здесь не обязательно есть со всеми, можно и одной. Где хочешь, хоть у себя, хоть в саду.

— Уходим, уходим, — шептала Сальма, утаскивая за собой Тасфию и остальных. — Пойдемте гулять, там так хорошо, утро!

— Засунь ты себе в жопу утро свое! — прошипела Махона и кинулась к двери на лестницу. Грохнула ею так, что кто-то из оставшихся выронил чашку.

— Психушка, — Хесса устало провела ладонью по лицу. — Я тебя помню, ты была в пыточной. — Она обхватила себя руками, будто мерзла, и глухо, через силу, спросила: — У кого здесь просят еду? Жрать хочу, сдохну сейчас. Не завтракала, не ужинала, бездна знает что еще не делала.

— Вон та дверь, — показала Лин. — Пойдем. — Сунулась к слугам: — Завтрак для двоих. Сытный. С мясом и хлебом, а не фруктами.

— Как обычно, госпожа Линтариена? — доброжелательно откликнулся пожилой клиба. — Да уж запомнили ваш аппетит, не сомневайтесь.

— Больше, — Лин подвинулась, показывая, что не одна. — Это Хесса. Она голодная.

— Все сделаем. Куда подать, в сад?

— Там Сальма с компанией гуляют, — вполголоса, больше для Хессы, объяснила Лин. — Ко мне.

Хесса, войдя в комнату, огляделась, подтянула к себе маленькое кресло, стоявшее здесь скорее для красоты, чем для сидения, втиснулась в него и уставилась в окно. Вид у нее был усталый и равнодушный, синева под глазами, будто давно не спала, и большой багровый засос на шее. Лин поспешно отвела взгляд. Свежая метка Сардара пахла сильно, сочно, анхи, конечно, не могли не учуять сразу.

Лезть с разговорами Лин не стала. Когда принесли еду, кивнула:

— Ешь. Будет мало, можно еще попросить. Сколько захочешь. — Положила себе, сделала глоток кофе из все-таки вытребованной в личное пользование нормальной, то есть большой, кружки и взялась за омлет.

Хесса уминала молча и жадно, Лин дождалась, пока та, утолив острый голод, начнет есть медленней, и сказала:

— Ты спрашивай, если что. Я тут тоже недавно, но уже осмотрелась немного.

Хесса долго принюхивалась к кофе, будто не пробовала его ни разу в жизни, потом решительно плеснула себе в чашку, выпила одним глотком, скривилась, налила еще и все-таки спросила, но только не о серале.

— Ты зачем вылезла? Что, тоже «подзаборная»? — очень похоже передразнила она и взглянула наконец с чем-то, напоминающим интерес. — Незаметно. И при владыке смотрелась… — сглотнула, явно подбирая подходящее слово, и договорила: — Нормальной смотрелась. Здешней.

— Я как раз нездешняя, — Лин отпила кофе, перебирая в уме варианты — что и как сказать. Врать Хессе — именно Хессе — отчего-то ужасно не хотелось. Может, потому что видела в ней свое отражение, такое же неправильное, как весь этот мир? Но, в конце концов, можно ведь сказать правду, не выдавая тайны. — Хотя тоже трущобная, верно. А сюда привели с тобой в один день, так что сама понимаешь.

— Первый день и сразу к владыке? — Хесса усмехнулась, потом вдруг будто вспомнила о чем-то, лицо исказилось, она схватила кусок лепешки и жадно впилась в него зубами — то ли чтобы занять рот и не сказать лишнего, то ли чтобы отвлечься хоть чем-то. Дожевала, допила свой кофе, спросила:

— Здесь всегда так весело? Когда меня привели, кто-то выл. Сегодня — вообще выпас психичек. Если разобью кому-нибудь морду, меня на месте пристукнут или еще поживу?

— Не знаю, — честно ответила на последний вопрос Лин. — Я никому пока не разбила, хотя очень хочется. А выла я. После пыточной накрыло.

Хесса медленно повернула голову, смотрела оценивающе, с пониманием, и как будто что-то решала для себя. Потом кивнула.

— Ладно. Извини за то, что там наговорила.

Лин вздохнула. Топтаться на тяжелой теме не хотелось. Заговорила о другом:

— Лалия — та, что выглянула и всех разогнала, — митхуна владыки. Владыка ей доверяет, и она, по-моему, одна стоит больше всего остального сераля. Ума уж точно больше. Просто чтоб ты знала. Ладуш — он нормальный. Главная наседка в этом курятнике, но к нему, кажется, и правда можно прийти и с важным, и с ерундой вроде царапины. Что еще?

— Помыться где, если припрет? Я спать хочу, соображаю отвратно. Потом спрошу остальное — расскажешь?

— Дверь рядом с той, где еду заказывали. Купальни здесь роскошные, кстати. Проводить тебя, или сама? — Лин встала. — Я уйду сейчас на несколько часов. Хотя ты все равно спать будешь. А так да, приходи, спрашивай.

— Сама. Через две двери без дверей дорогу найду, не безмозглая, — криво усмехнулась Хесса. — Спасибо за завтрак.

— Не за что, — вернула усмешку Лин. — Захочешь компании, обращайся.

Посмотрела на шкаф, набитый бестолковыми шелками и еще более бестолковой обувью, вздохнула. Ладуша в серале не было, иначе скандал бы не разгорелся. Тратить время на поиски не хотелось. В конце концов, не обеднеет владыка от еще одной испорченной рубашки. А Лин ждал Исхири.

Прежде жизнь Лин шла по устоявшемуся, привычному расписанию. Ночные дежурства и утренние планерки, беготня с очередным делом и спокойные минуты за пивом в компании сослуживцев, все те незаметные мелкие дела, за которыми не замечаешь, как дни складываются в месяцы.

Она не знала, что с ней станет в этом мире, но ежедневная рутина уже образовалась и здесь. Подъем на рассвете, по привычке, но спокойный, без лихорадочных сборов на работу. Короткая тренировка, плотный завтрак в саду, большая кружка отменного кофе. Исхири. Возвращение в сераль, купальня, обед. Дальше были варианты. Зайти в зал для занятий и долго перебирать рисунки Сальмы, на которых то ласково синело, то ярилось море. Посидеть в библиотеке, разыскивая новое об анкарах, записывая в блокнот карандашом пришедшие рядом с Исхири и Адамасом мысли и ощущения — двумя-тремя словами, просто чтобы не забыть, а после — обдумать. Уйти в сад, забрести в самую гущу жасмина, туда, где никто не увидит, и, поддавшись неясной тоске, набросать в том же блокноте несколько лиц. Или попытаться нарисовать семейство анкаров — по памяти. И плевать, что рисовать она не умела — так, как хотя бы та же Сальма, не говоря уж о Тасфии. Пределом Лин были быстрые зарисовки, на которых набила руку еще в управлении, составляя ориентировки. Но лица получались узнаваемыми, ей этого хватало, а больше никто и не увидит.