Воля владыки. У твоих ног (СИ) - Радовская Рия - Страница 13

— Если ты, ублюдочная тварь, сейчас же не успокоишься, я встану, и ты ляжешь надолго!

Затем в глаза бросились осколки древней стеклянной вазы, украшавшей общий зал со времен деда нынешнего владыки. Покрывавший пол мягкий ковер с ворсом по щиколотку сберег бы самое хрупкое стекло, так что вазу, видимо, со всей дури шваркнули о стену. Ладуш мимоходом пожалел утраченное произведение искусства, столь же мимоходом возмутился, что беспорядок до сих пор не убрали, но и жалость, и возмущение тут же отступили перед тревогой. Казалось, сами стены в серале кричали: поспеши, иначе случится непоправимое! Сардар втянул носом воздух, напрягся.

— Какого хрена здесь творится? Ладуш, весь свет, быстро! — заорал он, рванувшись вперед. И сераль мгновенно взорвался криками, причитаниями, приглушенными всхлипами и раздраженными голосами.

Из комнаты выскочила расторопная Мирана, сама бросилась зажигать все, что не горело.

На Ладуше повисли Гания и Нарима, заламывая руки и наперебой жалуясь.

— Заткнулись все! — рявкнул Дар, и Ладуш, стряхнув с себя перепуганных анх, бросился к нему, понимая, что непоправимое уже случилось. — Ты долбанулась? Дура! Психичка больная! — он прижимал к полу Дикую, вдавливая колено между лопаток и стискивая на весу располосованное запястье. Окровавленный осколок вазы валялся рядом. Ладуш схватил простыню, кромсал на ленты, раздумывая, глубоко или нет та успела изрезаться, не истекла ли уже. Но судя по тому, как билась под Даром, Дикая пока не собиралась умирать.

— Пусти, пусти, зараза! Свали с меня, урод!

— Да я тебе шею сверну, курица безмозглая! — Дар схватил ее за волосы, ткнул лицом в ковер. Ладуш уже перетягивал запястье, с облегчением понимая — нет, не сильно, то ли не успела как следует, то ли жажда выжить оказалась сильнее дурацкой блажи!

— Что, не вышло? — Лалия стояла в проеме, скрестив руки на высокой груди, и наслаждалась зрелищем. — Ай-яй-яй, какая жалость, недорезалась.

— Катись ты, гадюка недобитая! — выплюнула Дикая и получила от Дара увесистый шлепок по заднице.

— Ты мне потрепись еще! Что там? — нетерпеливо спросил он.

— Жить будет, — сказал Ладуш.

— В карцер ее закинь. Пусть полежит там и подумает о вечном! Связать не забудь. Идиотка недоношенная! Владыка узнает — голову снесет к бестиям. Или оставит гнить в яме. Этого хочешь, дура?

— Владыка узнает, — хмыкнула Лалия. — Уж я об этом позабочусь.

— А ты куда смотрела? — Дар обернулся к ней, наверняка сразу заметил и не второпях наброшенный халат, и отсутствие даже признаков сна на красивом тонком лице.

— Не моя забота, — ответила Лалия. — Моя вон там, напротив, воет не затыкаясь, но живая и в сознании. Так что сами разбирайтесь с этой идиоткой.

Отвернулась и ушла, видимо, решив, что все интересное здесь уже закончилось. А Дикая снова забилась, извернулась, пытаясь достать Сардара зубами, и тот скрутил ее уже не шутя, так что та только дернулась и наконец затихла.

— Тащи вниз.

— Возьмешь ее? — спросил Ладуш.

— Возьму. Скажешь, когда потечет. Но до тех пор пусть сидит в карцере.

Дар ушел, а Ладуш окончательно распрощался с мечтами об отдыхе. Пока переместили Дикую в карцер, приковали надежно, проверили еще раз повязку, чтобы вдруг не разодрала ненароком. Пока, поднявшись наверх, разогнал по комнатам взбудораженных происшествием анх, вызвал обслугу, велел убрать кровь и осколки, а заодно проверить, не припрятал ли кто острую стекляшку: анхи в серале владыки никогда не пытались свести счеты с жизнью, но вот кинуться на соперницу могли. Пока шел по комнатам быстрый, но тщательный обыск — избавили от него только Лалию, как митхуну и самую здесь здравомыслящую. Пока, мечтая уже не о сне, а хотя бы о кофе, Ладуш смешивал с вином успокоительное и силой вливал его в потерявшую края Линтариену. Та, конечно, долго держалась, до комнаты дошла спокойно, хотя ее уже трясло, но здесь сорвалась — за весь день сразу. Ладуш покачал головой: зря владыка таскал ее в пыточную. Такое зрелище не для анхи. Оно и стало, похоже, последней каплей, и теперь новенькая выла, выплескивала из себя этот ужас, ничуть не заботясь об ушах окружающих.

В общем, когда в серале установилась наконец благословенная тишина, за окнами уже занимался рассвет, и ложиться не было никакого смысла. Ладуш умылся душистым бодрящим настоем, который неплохо снимал признаки усталости с лица, возвращая коже краски и упругость — незаменимая вещь для призванных к владыке анх. Велел принести кофе и завтрак и устроился в мягком кресле — полчаса передышки и спокойствия никому еще не вредили. Потом нужно поговорить с непонятным профессором и разобраться с анхами в пыточной. Отобрать хорошеньких и здоровых, привести в надлежащий вид и отправить в подземелья, к нижним. Остальных… Ладуш вздохнул. Участь остальных была незавидной, но в казармах уже давно сидели на голодном пайке. Может, кому-то повезет понравиться рядовому или новичку из недавнего пополнения — защитят, пригреют. А если нет — что ж, значит, такая судьба.

Лин проснулась от голода. До того она несколько раз оказывалась на грани сна и яви — от чьих-то слишком громких голосов, бьющего в глаза солнечного света, тревожащих запахов. Но усталость была сильней. Лин кутала голову в одеяло, прикрывалась подушкой и засыпала снова. Теперь же вокруг было тихо, устроенный ею кокон из одеял защищал глаза, а живот подводило почти до боли.

Сначала, толком еще не проснувшись, она попыталась вспомнить, есть ли в доме хоть что-то съедобное. Вроде бы до того, как спуститься в трущобы, закинула в холодильник несколько пакетов быстрого приготовления? Но мысль о трущобах словно открыла запертые до поры шлюзы, и на Лин обрушились воспоминания: Кипящие камни, стеклянное полотно водопада, крыши, стена, черные глаза и резкий, густой запах владыки Асира, осмотр, казармы, профессор, пыточная, Дикая, острое желание завыть, комната без дверей… Отсутствие дверей добило окончательно, что было дальше, Лин не помнила. Наверное, ничего хорошего: бегло оценив свое состояние, она отметила тянущую боль в мышцах, какая бывает от чрезмерных нагрузок, саднящее горло, разлитую от висков до затылка головную боль и категорическое нежелание вставать или даже шевелиться.

Откинув одеяло, Лин осмотрелась. Кровать стояла у боковой стены, так что первым в глаза бросился не издевательски голый дверной проем, а шкаф у стены напротив — тоже отчего-то без дверок. В шкафу висели рубахи, шаровары, лифы, короткие жилетки и длинные халаты, узорчатые и кружевные накидки, шарфы, платки. Переливались мягким блеском шелка, вспыхивали искрами драгоценные камни. Что ж, по крайней мере, не придется снова надевать вчерашний синий наряд, насквозь пропитавшийся вонью казарм и пыточной.

Слегка повернув голову, Лин посмотрела в широкое окно. Там густо цвел жасмин, высокий, раскидистый, напрочь заслонявший обзор.

В углу между окном и шкафом стоял умывальный столик, и Лин, вздохнув, села, спустила с кровати ноги и попыталась уговорить себя подняться. Плевать, что все болит и хочется лежать-лежать-лежать. Голод сильнее. А еще надо найти, где здесь все то, что в родном мире стыдливо называют «места индивидуального пользования».

— Тук-тук. Проснулась? — в проем заглянула анха, хорошенькая, будто с картинки: огромные прозрачно-голубые глаза сияли, кудрявые, длинные, ослепительно-золотые волосы укрывали ее будто плащ. А под этим плащом… больше всего одеяние напоминало прозрачный кружевной халат. Нежно-бежевые шаровары тоже оказались почти прозрачными. Зачем нужна одежда, которой все равно что нет⁈ Да ее собственные волосы прикрывают больше, чем… чем вот это!

Анха улыбнулась, вспыхнули ямочки на нежных щеках — и вошла. Торопливо вскинула руки:

— Я не стану мешать. Просто Лалии недосуг, так что она послала меня — показать тебе все, помочь, если что-то понадобится. Я Сальма.

— Сальма, — повторила Лин. — Прекрасно. Выйди, Сальма, и подожди там. Спиной ко мне.