деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 11

Над столом снова воцарилась тишина. Вентилятор тихо щёлкнул, двигая тяжёлые потоки воздуха.

Официальные испытания должны были начаться лишь к концу года. Ещё несколько месяцев ожидания, бесплодного топтания на месте. Время, словно тянущееся резиной, давило.

Но причины задержки были просты и жестоки – финансы. Без подтверждения, что хватит средств довести исследование до конца, никто не разрешит запуск. А необходимые четыреста миллионов долларов будут доступны лишь к зиме.

До тех пор – только ожидание. И гул ламп над головой, тянущийся, как невыносимо долгая ночь перед бурей.

До недавнего времени расписание подгоняли под безжалостные рамки бюджета. Всё менялось медленно и осторожно, пока смерть Светланы Романовой не перевернула само восприятие происходящего. В воздухе тогда стоял запах перегретого пластика от медицинского оборудования, вперемешку с лёгкой горечью дезинфектанта — и что-то внутри оборвалось, будто время перестало быть союзником.

– Есть ли ещё пациенты в таком же тяжёлом состоянии, как Светлана? – спросил кто-то из тишины, где только капал чайник и тихо постукивал карандаш по столу.

Дэвид помедлил, провёл ладонью по щетине и ответил неуверенно:

– Примерно двенадцать человек с тяжёлыми поражениями органов… Думаю, смогут продержаться до конца года.

– Думаешь?.. – переспросили, и воздух сгустился.

– Точного прогноза дать невозможно, – выдохнул он. – Приступы могут случиться в любую минуту.

Болезнь Каслмана не разрушает тело постепенно – она бьёт внезапно, как удар током. Один приступ способен решить, будет ли утро или нет. Каждый из этих двенадцати жил словно на краю, где между вдохом и выдохом пролегает вся жизнь.

Редкая напасть. Всего пять тысяч случаев в год по всему миру, и лишь две тысячи из них приходятся на этот особый, злокачественный тип. Смерть Светланы уже стала невосполнимой потерей. Если продолжать ждать, можно лишиться и остальных – не успев даже начать действовать.

Без выстрела, без следа, без данных, которые могли бы спасти других.

Когда мысли утонули в мраке, Дэвид поднял глаза и осторожно спросил:

– Сергей, ты ведь не собираешься снова использовать личные средства?

– Если состояние больных этого требует, разве не стоит попробовать?

Деньги можно заработать снова. Жизнь – никогда. Для тех, кто балансирует на грани, каждая минута дороже миллионов. Пусть даже ценой собственных вложений.

Но Дэвид покачал головой.

– Лучше не привлекать частные средства. Тогда пациентов автоматически исключат из клинических испытаний. Мы получим данные, но они не помогут в одобрении FDA.

Он говорил спокойно, но в голосе чувствовалась сталь. Всё должно оставаться в рамках официального протокола.

Логика его была безупречна: частное финансирование даст лишь цифры, а клинические испытания принесут и данные, и шанс на сертификацию.

– Если поспешим сейчас, можем сорвать весь проект. Парадоксально, но подождать до конца года может оказаться быстрее, – продолжил Дэвид, опуская взгляд.

– Проблема в том, – прозвучал тихий ответ, – что к тому времени может не остаться пациентов.

На губах Дэвида появилась усталая, горькая улыбка. Хотел начать немедленно, но цифры, отчёты, фонды – всё упиралось в холодные стены денег.

После короткой паузы в комнате послышался ровный стук пальцев по столешнице.

– Если предположить, что средства найдены, когда можно стартовать? – спросили снова. – Самый ранний срок.

Дэвид замер на секунду.

– К концу сентября… если финансирование поступит. Но….

В его взгляде промелькнуло молчаливое сомнение – возможно ли достать четыреста миллионов за пару месяцев?

Сергей лишь кивнул с едва заметной улыбкой.

– Стоит попробовать. Готовь документы, как будто всё уже решено.

Разговор иссяк. Осталась только тень воспоминаний о Светлане. На циферблате часы показывали десять вечера – поздновато для бессмысленных разговоров.

– Простите, но ещё остались дела, – сказал он, поднимаясь. – Позвольте откланяться.

***

Когда Сергей Платонов вышел из бара, внутри повисла вязкая, усталая тишина. Только стеклянные бокалы звякнули где-то в углу.

– Потрясён, да? – первой нарушила молчание Джесси, тихо, почти шёпотом, словно боялась разрушить хрупкое равновесие.

Её слова повисли в воздухе, смешавшись с ароматом виски и гулом ночного ветра за дверью.

– Совсем на взводе… таким его ещё никто не видел, – прошептала Джесси, глядя в опустевший бокал, где на стенках остались следы янтарного виски.

Снаружи дождь лениво барабанил по навесу, и этот тихий стук странно совпадал с гулом тревоги, разлившимся по комнате. Вроде бы лицо Сергея Платонова оставалось каменным, но движения – порывистые, резкие, будто внутри бушевал шторм. Казалось, будто невидимая пружина тянет его изнутри, не давая ни секунды покоя.

Он заговорил о третьей терапии, делая категоричные заявления, опираясь всего на один случай. Чистая нелепица с точки зрения науки, бездоказательный прыжок в неизвестность. И всё же это был Сергей – человек, который даже перед самыми опасными противниками сохранял холодную ясность.

– Видел, как он сегодня говорил? – тихо произнёс Дэвид, опустив глаза. – Даже с "Белой Акулой" он был спокоен, а сейчас будто кто-то гонит его по пятам.

– Он всегда был нетерпелив, – заметил кто-то из угла, где коптела свеча, – но сегодня в нём словно что-то оборвалось.

С самого начала Платонов твердил, что за десять лет найдёт два лекарства. И хотя смертельный диагноз стоял у Дэвида, именно Сергей выглядел тем, кто борется с временем. Но теперь даже это железное спокойствие дало трещину.

– Когда услышал о смерти Светланы Романовой, будто в камень превратился, – сказал кто-то хрипло. – Лицо застыло, глаза – как стекло.

– Они ведь не были близки, правда? – осторожно спросила Рейчел. – Почему же тогда так потрясло? Может, дело в Мишель?

– Ах! – Рейчел вдруг прижала ладонь к губам, будто её осенило. – Шон говорил как-то, что его мать умерла, когда ему было двенадцать. Мишель ведь примерно того же возраста….

Наступила тишина. Только кондиционер тихо гудел, разрезая воздух. Все поняли без слов. Потеря, однажды выжженная в детстве, снова ожила, задела старую, не зажившую рану.

– Его мать… она тоже болела болезнью Каслмана? – спросил кто-то, едва слышно.

– Возможно, – ответил Дэвид после долгой паузы. – Помню, в больнице тогда всё было серьёзно.

Он вспомнил тот день: белый свет палаты, запах спирта, гул приборов, и Сергей – бледный, словно выбеленный временем, с взглядом, в котором отражались боль и безысходность. Врачи сновали туда-сюда, а он стоял неподвижно, как будто тело помнило, что любое движение может разрушить хрупкое равновесие.

Может, именно те воспоминания, запахи больничных коридоров, холод металла катетеров и ритм капельницы оставили в нём след, который никогда не исчез.

Джесси задумчиво провела пальцем по ободку бокала.

– Он похож на Дэвида, – сказала она наконец. – В том, как бросается в работу. Когда Дэвид был на грани, только исследования удерживали его на плаву. Может, Сергей сейчас тоже бежит – не к цели, а от боли.

Тост, который должен был стать памятью о Светлане, превратился в сухой разговор о планах. Ушёл поспешно, словно боялся, что разговор потянет за собой то, чего касаться нельзя.

Дэвид нахмурился.

– Если он помогает фонду не ради науки, а чтобы заглушить свою боль… не слишком ли мы на нём паразитируем? – голос звучал тихо, но в нём чувствовалась тяжесть.

Его собственная клятва – отдать всё, даже душу, чтобы найти лекарство – вдруг показалась хрупкой перед тем, как вскрылась уязвимость Сергея.

Но Рейчел, взглянув на него, покачала головой.

– Иногда человек идёт вперёд именно потому, что боль не отпускает, – сказала она спокойно. – Главное, чтобы путь этот не закончился обрывом.