Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Тополь Эдуард Владимирович - Страница 57

…Только на основании этих мемуаров Юлиан Семенов мог бы написать еще три серии «мгновений весны», но я воздержусь от такого соблазна и отмечу лишь пару нюансов.

Почему Сталин не поскупился аж на три миллиона золотых рублей за фальшивку, которую по его «гениальной» идее состряпал Ягода и через генерала Скобелева подбросил Гитлеру? У историков есть этому только одно объяснение: такой суммой Сталин полагал убедить Гитлера в важности документов о заговоре Тухачевского. Я так и вижу эту сцену: получив письмо Бенеша, товарищ Сталин, мудро попыхивая данхиловской трубкой, мягко шагает шевроновыми сапогами по ковру своего кабинета и неторопливо внушает слушающим его Ежову и Молотову:

– Мы не пожалеем никаких денег. Таким образом мы убедим Гитлера в том, насколько ценна для нас эта информация. Тогда он решит, что наша Красная армия действительно ослаблена заговором Тухачевского. Это подвигнет немцев сделать пробный удар по нашей границе. И как только это случится, наша армия нанесет им такой сталинский удар, что они навсегда откажутся от своих планов напасть на нас и заключат с нами военный союз против империалистического запада…

При всем моем саркастическом отношении к мудрости вождя мирового пролетариата, который своей хитроумной игрой с Гитлером в «заговор Тухачевского» практически «сам себя высек», я хочу отметить его буквально звериную интуицию – заговор, как мы знаем, действительно был! Правда, не Тухачевского с немцами, а Тухачевского, Гамарника, Балицкого и Якира со всем остальным командованием Красной армии…

«…генералы Красной Армии находились в состоянии «сбора сил», – сообщает в своей книге Александр Орлов. – Они еще не достигли согласия в отношении твердого плана переворота. Существовало два мнения, как объяснил мне Зиновий, что делать после этого со Сталиным. Тухачевский и другие генералы полагали, что Сталина надо просто застрелить, после чего созвать пленарное заседание ЦК, которому будет предъявлена полицейская папка. Коссиор, Балицкий, Зиновий и другие думали арестовать Сталина и доставить его на пленум ЦК, где ему предъявили бы обвинение в его полицейском прошлом».

Читая эти исторические свидетельства и документы, я не перестаю изумляться – о каком «сборе сил» могла идти речь? Неужели Зиновий Кацнельсон, нарком госбезопасности Украины, не понимал и не предупредил Якира, Тухачевского и остальных участников заговора, что система доносительства, созданная в стране руководством ЧК-НКВД-ГПУ (при его, в том числе, участии), гарантирует почти немедленный донос о любом сговоре больше трех человек? Как можно было тянуть с захватом Кремля и арестом Сталина, «собирая силы», то есть вовлекая в заговор новых людей?

Эта нерешительность, затянувшаяся на месяцы, стала невыносимой для ее инициатора Исаака Штейна. Я думаю, любой может представить его состояние: в мае он передал генералу Балицкому, руководителю НКВД Украины, папку с документами о работе Сталина на царскую полицию, с тех пор ни одной ночи не мог уснуть в ожидании развязки – либо его арестуют, либо Сталина. И, наконец, нервы не выдержали – 28 октября 1936 года тридцатидвухлетний майор госбезопасности Исаак Штейн застрелился в служебном кабинете.

23 августа 1936 года первый московский процесс по делу объединенного троцкистско-зиновьевского центра завершался, как и положено, последними словами обвиняемых. В своей речи подсудимый Зиновьев, бывший напарник Ленина по укрытию в шалаше в Разливе, бывший председатель Комитета революционной обороны Петрограда, бывший член Политбюро ЦК РСДРП и председатель Исполкома Первого Коммунистического Интернационала, сказал:

– Партия видела, куда мы идём, и предостерегала нас… Мой искажённый большевизм превратился в антибольшевизм, а через троцкизм я перешёл к фашизму. Троцкизм – это разновидность фашизма, и зиновьевщина – разновидность троцкизма.

А Каменев, один из старейших, с 1903 года, соратников Ленина, бывший Председатель ВЦИК, член Политбюро ЦК РСДРП и Председатель Моссовета, заявил:

– Какой бы ни был мой приговор, я заранее считаю его справедливым. Не оглядывайтесь назад. Идите вперёд. Вместе с советским народом следуйте за Сталиным.

Затем прокурор Вышинский выступил с заключительной речью, которую он закончил словами: «Взбесившихся собак я требую расстрелять – всех до одного!»

После вечернего заседания 23 августа суд удалился на совещание. Оглашение приговора ожидалось к полудню следующего дня. Однако глубокой ночью подсудимые снова были доставлены в Октябрьский зал Дома Союзов. В 2 часа 30 минут Ульрих огласил приговор. Все члены троцкистско-зиновьевского террористического блока были приговорены к высшей мере наказания – к расстрелу за террористическую деятельность и за измену.

И уже в ночь на 25 августа 1936 года в подвале НКВД на Лубянке, в присутствии Ежова и Ягоды, приговор привели в исполнение.

«Перед расстрелом, – сообщает «Новая газета», – Зиновьев, бывший вождь Коминтерна, «партийный царь» Ленинграда, а до этого – сосед Ленина по шалашу в Разливе, утратил человеческий облик. Он рыдал, выл, порывался целовать палачам сапоги, умоляя о пощаде. Был не в состоянии идти, так что к месту казни его дотащили, как мешок.

Второй наиболее именитый из 16 казнённых в ту ночь, Лев Каменев, вопреки мягкой профессорской внешности, держался стойко и с лёгкой брезгливостью сказал Зиновьеву: «Перестань же, Григорий. Умрём достойно».

Когда же пришло его последнее мгновение, Каменев не просил ни о чём и принял смерть молча…

Пули, которыми были убиты два видных большевика, шеф НКВД Генрих Ягода хранил у себя в качестве сувениров. Когда через полтора года пришёл его черёд идти к расстрельной стенке, пули перекочевали к его преемнику Николаю Ежову, расстрелянному, в свою очередь, ещё два года спустя».

(Не говорит ли это о том, что любые вещи и предметы, даже маленькие пули, хранят энергию смерти, любви, предательства, зла или добра и передают ее от старого хозяина к новому?)

«Летом 1937 года, – продолжает Александр Орлов в книге «Тайная история сталинских преступлений», – когда большинство руководителей НКВД уже было арестовано, в парижском кафе я случайно встретил одного тайного агента Иностранного управления НКВД. Это был некий Г. – венгр по национальности, старый приятель Карла Паукера [начальника Отдела охраны Сталина]. Я считал, что он только что прибыл из Москвы, и хотел узнать последние новости о тамошних арестах. Присел к его столику…

– Как там Паукер, с ним всё в порядке? – осведомился я в шутку, будучи абсолютно уверен, что аресты никак не могут коснуться Паукера.

– Да как вы можете! – оскорбился венгр, возмущённый до глубины души. – Паукер для Сталина значит больше, чем вы думаете. Он Сталину ближе, чем друг… ближе брата!…

И Г. рассказал мне, в частности, такую историю. 20 декабря 1936 года, в годовщину основания ВЧК-НКВД, Сталин устроил для руководителей этого ведомства небольшой банкет, пригласив на него Ежова, Фриновского, Паукера и нескольких других чекистов. Когда присутствующие основательно выпили, Паукер [бывший в молодости гримером и парикмахером Будапештского оперного театра – Э.Т.] показал Сталину импровизированное представление. Поддерживаемый под руки двумя коллегами, игравшими роль тюремных охранников, Паукер изображал Зиновьева, которого ведут в подвал расстреливать. «Зиновьев» беспомощно висел на плечах «охранников» и, волоча ноги, жалобно скулил, испуганно поводя глазами. Посередине комнаты «Зиновьев» упал на колени и, обхватив руками сапог одного из «охранников», в ужасе завопил: «Пожалуйста… ради Бога товарищ… вызовите Иосифа Виссарионовича!»

Сталин следил за ходом представления, заливаясь смехом. Гости, видя, как ему нравится эта сцена, наперебой требовали, чтобы Паукер повторил её. Паукер подчинился. На этот раз Сталин смеялся так неистово, что согнулся, хватаясь за живот. А когда Паукер ввёл в своё представление новый эпизод и, вместо того чтобы падать на колени, выпрямился, простёр руки к потолку и закричал: «Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый!» – Сталин [обожавший антисемитские анекдоты] не мог больше выдержать и, захлёбываясь смехом, начал делать Паукеру знаки прекратить представление».