Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Тополь Эдуард Владимирович - Страница 52

– Моя партия уже трижды – в 28-м, в 32-м и в 34-м – выбросила меня на помойку: сначала в ссылку в Калугу, потом в Кустанай, а теперь за Полярный круг, в Верхнеуральск, – негромко и сухо, без эмоций, произнес Зиновьев. – И после этого вы ждете моей помощи? Вы знаете, каким матом обогатил я в тюрьмах свой русский язык? Вас на какой этаж послать?

– А что это даст, Григорий Евсеевич? Разве вы не понимаете, что от вашего поведения зависит не только ваша жизнь, а жизнь еще тысяч старых большевиков, ваших товарищей? Если ради дела партии вы пойдете нам навстречу и признаете свой сговор с Троцким, они сделают то же самое и спасутся от расстрелов.

– А вы знаете, сколько расстрельных приговоров я подписал, когда Ленин, Сталин и все остальные сбежали из Питера, а меня оставили для его обороны? Белогвардейцы, предатели, саботажники – знаете сколько? Может быть, за их души пришла теперь и моя очередь?

– И очередь Сарры Наумовны, вашей жены? – быстро спросил Молчанов.

От этого неожиданного удара «под дых» у Зиновьева отпала челюсть и остановилось дыхание.

– Я… – прохрипел он растерянно. – Я не расстреливал жен контрреволюционеров…

Молчанов смотрел на него испытующе и молчал.

– Он… – снова хрипло сказал Зиновьев. – Он и на это способен? – и сам обреченно добавил: – Хотя да, Ленин предупреждал: этот повар будет готовить острые блюда…

– Так что? Будем подписывать? – Молчанов подвинул в сторону Зиновьева уже заготовленное признание Зиновьева о намерении вместе с Каменевым осуществить по приказу Троцкого убийство Сталина и остальных членов Советского правительства.

Зиновьев прочел текст, отпечатанный на пишущей машинке, покрутил в высохшей руке деревянную перьевую ручку с сухим пером, посмотрел на чернильницу, которую Молчанов тотчас подвинул к нему, и вдруг отложил ручку в сторону:

– Нет! Сейчас не подпишу. Только после личной встречи со Сталиным. В конце концов, это я сделал его генсеком. Теперь, если ему нужно, пусть сам меня попросит и даст гарантию, что не расстреляет, – и Зиновьев властно повернулся к двери. – Охрана! Уведите меня!…

За пулеметчиками на тачанках покатили по Красной площади пулеметчики-мотоциклисты на австрийских мотоциклах «Puch 800», украшенных красными звездами на бензобаках… За ними выехали тракторы «Сталинец-60» Челябинского тракторного завода с 45-мм противотанковыми пушками на прицепе… Следом под транспарантом «МОЛОДЕЖЬ В АРТИЛЛЕРИЮ!» покатили самоходные, на гусеницах, длинноствольные гаубицы особой мощности Б-4 «Кувалда Сталина» калибра 203 мм…

Стоя на верхней трибуне Мавзолея, Сталин кивком головы подозвал стоявшего сбоку первого заместителя Ворошилова маршала Михаила Тухачевского. Тухачевский, подойдя, отдал честь, Сталин кивнул и, показав на свои «Кувалды»-

гаубицы, катившие внизу, спросил:

– Скажите, товарищ Тухачевский, а у немцев есть такие мощные орудия?

Чтобы сквозь гремящий военный марш услышать сказанное вождем, маршалу пришлось приблизиться к Сталину и пригнуться. Затем, выпрямившись, он ответил:

– К сожалению, есть, товарищ Сталин. У них есть сверхтяжелая пушка К-38 калибра 211 мм с длиной ствола 21 метр. Снарядом весом 120 кг она бьет на 33 километра.

Сталин недовольно поморщился:

– Значит, в артиллерии у нас нет превосходства?

– У нас есть равенство, товарищ Сталин, – дипломатично ответил Тухачевский. – Их К-38 весит 25 с половиной тонн, а наша гаубица всего 18, и она самоходная.

– А легкие гаубицы у них есть?

– Так точно, товарищ Сталин. Гаубица «FH 18» боевой массой 2 040 кг, снарядом 14,8 кг и дальностью боя 10 675 метров.

– А у нас?

– У нас новая пушка Ф-22 конструкции Грабина. Она меньше немецкой, зато может стрелять как по наземным целям, так и по самолетам. Боевой вес 1 474 кг, вес снаряда 6,3 кг, дальность боя 7 километров. Уже выпущено две тысячи штук.

– Отлично, товарищ Тухачевский, – удовлетворился Сталин. – Вы смотрели «Кармен» в Большом?

– Конечно, товарищ Сталин, – удивился маршал.

– Приходите завтра. Не пожалеете.

– Спасибо, товарищ Сталин.

Огромный матерчатый крейсер с надписью «Аврора» на белых бортах вплывал на Красную площадь, а с ним бравые моряки и морячки в морских кителях и тельняшках несли транспарант «СЛАВА СОВЕТСКОМУ ВОЕННО-МОРСКОМУ ФЛОТУ!»

За «Авророй» мощной лавиной хлынули на площадь морские десантники с первыми советскими семизарядными автоматами АВС-36 на груди, могучие, как 33 богатыря пушкинского Черномора…

Тем временем в Государственном архиве один из пожилых архивистов 12-го архивного отдела НКВД наткнулся на папку с документами царского департамента полиции за 1900 год. Просматривая эти пожелтевшие и уже крошащиеся бумаги, он вдруг обнаружил протокол допроса двадцатипятилетнего токаря Путиловского завода Михаила Калинина. Арестованный с 3 на 4 июля 1899 года, М. И. Калинин провел десять месяцев в глухой питерской тюрьме на Шпалерной улице, 25, а затем на допросе в феврале 1900 года сказал: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мной прошения, желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности». И рассказал все, что ему было известно о работе подпольного марксистского кружка, который он организовал, став в 1898 году членом РСДРП и «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». На отдельном листе, подшитом к этому протоколу, значилось: «За дачу ценных показаний М. И. Калинин, мещанин, 1875 года рождения, освобожден 12 апреля 1900 года с подпиской о немедленном выезде из Санкт-Петербурга и с правом выбора себе места для постоянного поселения. 17 апреля с. г. выехал из С-Петербурга в Тифлис».

Прочитав этот ужасный документ, опытный сотрудник 12-го архивного отдела НКВД дрожащими руками положил его обратно в папку, теми же дрожащими руками завязал ее серые тесемочки, спешно поставил папку на место и тут же покинул хранилище, словно его там и не было.

Но совершенно иначе повел себя другой сотрудник 12-го отдела НКВД тридцатидвухлетний майор госбезопасности Исаак Штейн, когда в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, где хранился архив Московской охранки, в его руках оказался еще более страшный документ. В папке «ОСОБО ВАЖНЫЕ ДОКУМЕНТЫ» вице-директора Департамента полиции, действительного статского советника Сергея Виссарионова он увидел анкету Иосифа Джугашвили с его фотографиями 1913 года в фас и профиль, целую стопку его собственноручных донесений полиции о совещании большевиков в краковской квартире Ленина в январе 1913 года и характеристиками на его участников – Зиновьева, Каменева, Трояновского и Малиновского, а также письмо Игнатию Михайловичу Золотареву, шефу всей российской полицией. В начале этого письма Иосиф Джугашвили вежливо напомнил Игнатию Михайловичу, что «имел честь быть представленным ему в приватной комнате некоего ресторана», а затем сообщал, что Роман Вацлавович Малиновский, член ЦК РСДРП, депутат 4-й Государственной Думы и одновременно агент Охранного отделения, «работает усерднее для дела большевиков, чем для дела полиции».

На полях этого письма размашистым почерком стояла резолюция: «Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это. И. Золотарев».

То есть сам руководитель всей российской полиции подтвердил личное знакомство с Иосифом Джугашвили «в приватной комнате некоего ресторана» и назвал его своим «агентом»! А поскольку Малиновского, самого ценного агента Охранного отделения, внедренного в РСДРП еще в 1906 году, какой-то Джугашвили хочет подсидеть, чтобы, ясное дело, занять его место, то этого интригана следует «ради пользы дела» упрятать куда подальше в Сибирь – он «сам напрашивается».

От такого открытия – Сталин агент охранки! – Штейну стало так плохо, что он выскочил из хранилища в туалет, где его вырвало.

А в завершение первомайской демонстрации под замечательный авиамарш «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц» поднимались над Красной площадью огромные воздушные шары с портретами Сталина, и ревя моторами полетели над праздничной Москвой новенькие советские истребители И-15, И-16, И-153 и бомбардировщики СБ…