Тридцать девять ступеней - Бакен Джон - Страница 5

В затемненной курительной комнате, куда сквозь ставни уже проникали утренние лучи, я устроился с виски и содовой, захватив пару печений из буфета. К этому времени уже приближалось шесть часов. Я положил трубку в карман и наполнил кисет табаком из банки, стоявшей на столе у камина. Копаясь в табаке, мои пальцы наткнулись на что-то твердое – черную записную книжку Скуддера. Это показалось мне добрым знаком. Откинув ткань с тела, я был поражен спокойствием и достоинством мертвого лица.

– Прощай, старина, – сказал я. – Постараюсь сделать все, что смогу ради тебя. Пожелай мне удачи, где бы ты ни был.

Потом я стал слоняться в прихожей, дожидаясь молочника. Это была самая тяжелая часть дела – меня просто распирало от желания выбраться на улицу. Прошло шесть тридцать, потом шесть сорок, а он все не приходил. Болван выбрал именно этот день, чтобы опоздать. Ровно в 6:46, услышав грохот бидонов за дверью, я открыл входную дверь – и вот он, выбирает мои бидоны из общей связки и насвистывает сквозь зубы. Увидев меня, молочник вздрогнул.

– Зайдите-ка на минутку, – сказал я. – Поговорить надо. – И повел его в столовую.

– Похоже, вы парень не промах, и мне нужна ваша помощь. Одолжите на десять минут кепку и халат и будет вам за это соверен.

Молочник уставился на золото и широко улыбнулся.

– В чем дело? – спросил он.

– Спор, – сказал я. – Объяснять времени нет, но, чтобы выиграть, мне нужно быть молочником ближайшие десять минут. Все, что от вас требуется, просто подождать здесь, пока я не вернусь. Немного опоздаете, но никто не будет жаловаться, а соверен ваш.

– Ладненько! – весело ответил он. – Я не из тех, кто портит веселое дело. Вот вам форма, сэр.

Я надел его синюю кепку и белый халат, подхватил бидоны, захлопнул за собой дверь и, насвистывая, побежал вниз по лестнице. Привратник внизу велел мне «заткнуться», что означало, что мой маскарад вполне убедителен.

Сначала мне показалось, что на улице никого нет. Потом я заметил полицейского в ста ярдах и какого-то бездельника, шаркающего по другой стороне улицы. Какой-то импульс заставил меня поднять глаза к дому напротив, и на первом этаже я увидел лицо в окне. Когда тот бездельник проходил мимо, он взглянул вверх, и мне показалось, они обменялись сигналами.

Я пересек улицу, весело насвистывая и копируя бодрую походку молочника. Затем свернул в первую попавшуюся боковую улицу, а оттуда в переулок налево, мимо пустыря. На этой улочке никого не было, и я скинул бидоны за забор, а за ними отправил и кепку с халатом. Мне едва удалось надеть свою тканевую кепку, как за углом показался почтальон. Я пожелал ему доброго утра, и он ответил мне без малейшего подозрения. В этот момент часы соседней церкви пробили семь.

Нельзя было терять ни секунды. Добежав до Юстон-роуд, я перешел на бег. Часы на вокзале Юстон показывали пять минут восьмого. На Сент-Панкрас времени брать билет не было, да и я еще не решил, куда именно ехать. Поэтому заскочил в последний вагон поезда на платформе, которую мне указал носильщик, при этом увернувшись от двух служащих, перегородивших мне дорогу.

Через три минуты, когда мы с ревом неслись по северным тоннелям, ко мне подошел рассерженный проводник. Он оформил мне билет до Ньютон-Стюарта – это название неожиданно всплыло в моей памяти – и проводил меня из уютного первого класса в вагон третьего класса для курящих, где уже сидели моряк и полная женщина с ребенком. Провожая меня, он ворчал себе под нос, а я, вытирая пот со лба, с нарочитым шотландским акцентом, начиная входить в образ, сообщил своим попутчикам, что догонять поезда – занятие не из простых.

– Ах, какой же наглый этот контролер! – возмущенно сказала женщина. – Надо было по-шотландски его отругать, вот тогда бы знал свое место. Он жаловался, что у этой малышки нет билета, хотя ей еще и четырех не будет до двенадцатого августа, и еще ему не понравилось, что этот джентльмен плюется!

Моряк мрачно поддержал ее.

Так я и начал свою новую жизнь в атмосфере протеста против властей, вспоминая, что всего неделю назад мир казался мне скучным.

В тот день, направляясь на север, я был мрачен и погружен в раздумья. Стояла прекрасная майская погода, боярышник цвел вдоль каждого забора, и у меня в голове возник вопрос, почему, будучи еще свободным человеком, я остался в Лондоне и не воспользовался благами этой райской страны. Я не осмелился появиться в вагоне-ресторане, но на станции Лидс купил обед и поделился им с полной женщиной, также купив утренние газеты. В них писали о лошадях, заявленных на дерби, о начале крикетного сезона, а еще несколько заметок о том, как стабилизируется ситуация на Балканах, и о том, что британская эскадра направляется в Киль.

Закончив с газетами, я достал черную записную книжку Скуддера и стал ее изучать. Она была почти вся исписана пометками, в основном цифрами, хотя иногда попадались и имена. Например, неоднократно встречались слова «Хофгаард», «Люнвиль» и «Авокадо», а особенно часто – «Павия».

Теперь я был уверен, что Скуддер никогда ничего не делал без причины, и не оставалось сомнений, что здесь зашифровано какое-то послание. Решение подобных шифров всегда меня интересовало. Раньше я тоже немного этим занимался, когда служил офицером разведки в заливе Делагоа во время англо-бурской войны. У меня есть склонность к таким вещам, как шахматы и головоломки, и я думал, что неплохо разбираюсь в расшифровке кодов. Этот шифр напоминал числовой код, где группы цифр обозначают буквы алфавита, но любой достаточно сообразительный человек может разгадать такой код за час-два, надеюсь, что Скуддер не стал бы использовать что-то настолько примитивное. Поэтому было решено сосредоточиться на словах – ведь с помощью ключевого слова, определяющего порядок букв, можно создать довольно надежный числовой шифр.

Я мучился над этим часами, но ни одно из слов не подошло. Потом заснул и проснулся уже в Дамфрисе, как раз вовремя, чтобы пересесть на пригородный поезд в Галлоуэй. На платформе был человек, который мне сразу не понравился, но он даже не взглянул на меня, и, увидев свое отражение в зеркале торгового автомата, я понял почему. С моим загорелым лицом, поношенным твидовым костюмом и сутулой походкой я был похож на горного фермера, каких в третьем классе ехала уйма.

Мое путешествие проходило в окружении полдюжины таких же людей, в атмосфере табачного дыма глиняных трубок. Они возвращались домой после еженедельного рынка, и все их разговоры крутились вокруг цен. Повсюду были слышны рассказы о том, как прошел окот овец у Керна, Дьюха и еще дюжины других загадочных ручьев. Больше половины мужчин плотно пообедали и были изрядно пропитаны виски, а на меня не обращали никакого внимания. Мы медленно катились в край маленьких лесистых долин, а затем в широкую вересковую пустошь, сверкающую озерами, с высокими синими холмами, видневшимися на севере.

Около пяти часов вагон опустел, и я остался один, как и надеялся. На следующей станции вышел. Это маленькое место, название которого едва запомнил, расположено прямо в сердце болота. Оно напомнило мне одну из тех забытых станций где-нибудь в Карру. Старый начальник станции копался в саду и, закинув за плечо лопату, неторопливо подошел к поезду, принял посылку и вернулся обратно к своему картофелю. Билет у меня взял мальчик лет десяти, и я пошел по белой дороге, через бурую пустошь.

Это был великолепный весенний вечер. Каждый холм отчетливо выделялся, словно вырезанный из аметиста. Воздух пах странной, корневой сыростью болот, но был свеж, как в открытом океане, и удивительным образом поднимал настроение. У меня появилась легкость на душе. Можно было подумать, что я просто мальчишка, отправившийся в весенний поход, а не тридцатисемилетний мужчина, которого разыскивает полиция. У меня возникло то же чувство, как и когда-то морозным утром перед большим переходом на высоком вельде. Поверьте, я шагал по той дороге насвистывая. У меня не было никакого четкого плана действий – только идти дальше и дальше по этой благословенной, холмистой земле, и с каждой милей мне становилось легче на душе.